Слава Курилов - Один в океане. История побега
Каждую ночь я ходил купаться в море, несмотря на строгий запрет пограничников. Когда луч прожектора, равномерно скользивший по берегу, приближался ко мне, я быстро превращался в камень или корягу. Превратиться в камень – значит принять какую-нибудь неестественную позу, спрятав голову, руки и ноги. Иногда берег просматривается очень внимательно, тогда лучше прятаться в тени береговых камней или сделаться «продолжением камня» – так обнять камень, чтобы он стал чуточку больше. А лучше всего изображать камень на мелководье – дежурный пограничник не помнит точного расположения камней и коряг.
Сегодня вечером у меня гости, мы идем купаться, и я провожу короткий инструктаж, как обмануть луч прожектора. Если тело негибкое, лучше превращаться в корягу.
– Приготовиться! – луч совсем близко.
– Начали!
Камни из моих друзей получились, прямо скажем, не ахти, но, главное, неподвижные, а вот коряга вышла, как настоящая: одна девушка случайно запнулась и упала. Нам приходится еще раз стать камнями на мелководье – там даже не нужно прятать руки и ноги, достаточно просто согнуть спину дугой.
В море мы берем с собой бревно, с ним проще обмануть пограничников. Сначала мы ныряем в стороне от бревна, пусть пограничники рассмотрят его хорошенько и привыкнут к его присутствию. А я тем временем провожу несколько тренировочных погружений.
Луч приближается. Мы медленно уходим в воду, не оставляя кругов. Если пограничники заметят что-то подозрительное, то постараются удержать нас в световом пятне и тут же вышлют наряд по рации. (Со мной этого не случалось ни разу, хотя я купался каждую ночь.) И на этот раз все проходит благополучно, луч, не задерживаясь, скользит мимо.
Наигравшись в прятки с прожектором, мы отдыхаем в тени бревна, а после на берегу я провожу разбор купания и присваиваю своим гостям почетное звание «черноморских контрабандистов».
В лагере у меня была ручная змея. Я даже не знаю, была ли она ядовитой, – это было совершенно неважно. Она была некрупная, полтора метра в длину, и жила под большим камнем возле моей палатки.
Я часто кормил ее, а когда поблизости не было людей, мы вместе гуляли. Я очень гордился ее дружбой. Меня не раз выручали два правила: если вблизи появляются ядовитые насекомые или змеи, нужно тут же замереть, не шевелясь, и оставаться так, пока опасность не минует, а если случается заночевать под открытым небом, просыпаться только «одним глазом», то есть не двигаясь, слегка приоткрыв глаза и осматриваясь сквозь ресницы.
Как-то раз, заночевав на берегу, в густой траве, я в темноте разложил спальник прямо на змеином гнезде и понял это только утром, когда увидел, что змеи так и кишат вокруг. Часа два я потратил, чтобы уйти оттуда, то делая едва заметные движения, то замирая. В другой раз я из любопытства раздвинул куст, куда уползла красивая большая змея, и увидел ее головку в десяти сантиметрах от своей переносицы. Так мы и застыли, не шевелясь, оба в чрезвычайно неудобной позе: я – больше всего боясь моргнуть, а змея – свесившись откуда-то сверху. Только через полчаса, когда она отодвинулась от лица на расстояние вытянутой руки, я смог наконец убрать голову из куста.
Однажды во время водолазных работ я потерял баллончик от огнетушителя – мы использовали его для подачи сигналов под водой. На нем была надпись на немецком языке. В Союзе осталось много иностранного оборудования со времен Второй Мировой войны. Я возвращался из Ялты в Кацивели, где располагался наш лагерь. Еще издали я заметил много военных кораблей, стоящих через равномерные интервалы вдоль всего берега. У наших палаток я увидел человек сорок пограничников во главе с майором и встревоженного шефа.
– В чем дело?
– Сегодня утром была по тревоге поднята Черноморская эскадра и все пограничные заставы от Ялты до Севастополя. Ищут подводников-диверсантов. Вчера поздно вечером на дне у скалы Дива обнаружен баллон иностранного происхождения со сжатым воздухом. Вот он, – показал майор.
– Да это же наш баллончик от огнетушителя! – радостно узнал я родное имущество, набранное с миру по нитке в беготне по знакомым мастерским. – Два дня назад я обронил его со скалы. Мы ловили крабов.
Мы очень зауважали его, когда он впервые появился у нашего дерева и сплел искуснейшей работы сеть, играющую всеми цветами радуги. Мы показывали эту сеть гостям как одну из достопримечательностей лагеря. Кто-то устроил жертвоприношение, посадил в центр паутины живую муху. Паук с мохнатым телом величиной с виноградину и головой с горошину мгновенно появился на арене и вонзил в нее два маленьких клыка. Муха рванулась и замерла.
Паук, не выпуская ее, ловко перебежал в конец паутины, высосал добычу и выбросил пустую шелуху. Начиная с пятой мухи, он по-прежнему быстро хватал жертву, но уже не ел, а только опутывал паутиной и подвешивал к краю сети. К тринадцатой мухе паук подошел не спеша, опутал ее небрежно несколькими ниточками и подвесил там же, где поймал. На другой день мухи трясли сеть, как мяч волейбольную сетку, а паук дремал в своем углу, никак не реагируя. В конце концов он так разжирел, что бродил, скучно пошатываясь, мимо живых мух, бьющихся на сети.
Уже несколько дней мы не приносили жертв, реквизировали всех подвешенйых мух маленькими ножницами и ждали, когда паук возьмется за ум и починит свою разорванную и обезображенную мухами сеть. Ее уже нельзя было показывать туристам.
Мы сидели у костра в ожидании ужина. Виктор готовил камбалу по-гавайски. Рыбина толщиной в мужскую ладонь и величиной с таз лежала в золе, обернутая большими листьями. Мы были голодны и распалялись от запахов. Вокруг костра разместились гости, лучшее белое крымское вино уже было разлито по стаканам. Виктор снимал листья с дымящейся рыбины. И тут на край листа села муха. Виктор ловко поймал ее и, сделав знак подождать, с мухой в руке отправился к дереву с надписью «Не беспокоить! Паук».
– Ну как там? – закричали мы.
– Порядок, – донеслось от дерева.
Виктор вернулся к костру с высоко поднятой головой и, взглянув на гостей, бросил гордо, как о товарище, не посрамившем чести: «В отличной спортивной форме!».
С нами на берегу жила кошка. Она очень любила внимание, ходила всегда впереди всех танцевальным шагом, хвост трубой, повиливая задом, как манекенщица на подиуме, и при этом часто оглядывалась, проверяя, смотрят на нее или нет. Я подобрал ее в море слепым котенком – она барахталась в воде у скользкого камня – и выкормил мелкими рачками, креветками и рыбой (молока на берегу было не достать). Еще котенком она пропадала на мелководье, ловила лапкой креветок и зазевавшихся рыбок. Море она нюхала, как нюхают суп, в котором много всякой вкусной всячины. Она карабкалась по нашим ногам, как по дереву, требуя еды, и непременно морской. Ничего другого она не ела, мыши могли цепляться за хвост – ноль внимания.
Однажды в шторм она вскарабкалась Виктору на плечо, оцарапав его до крови, и стала орать в ухо, требуя еды. Он только что выпил стакан водки и, улыбаясь чему-то, уже наливал другой. Виктор вздохнул, отставил стакан, посадил кошку на волосатую грудь и отправился по тропинке к морю. Когда они вместе вернулись, кошка принялась умываться и отряхиваться, а Виктор допил водку и сообщил:
– Мы ныряли за креветками.
– Кто это мы? – не понял я.
– Мы с кошкой.
Кошку пришлось приобщать к воде, чтобы море было для нее не только супом в тарелке, с края которой она выгребала вкусных креветок. Потом я не раз видел их с Виктором под водой в бухте на глубине трех-четырех метров.
Кошка стала самостоятельно ходить на рыбалку в шторм и, когда волна окатывала ее с головой, уже не пугалась, а продолжала выхватывать когтями из воды мелкую живность.
Метрах в восьмистах от берега мы установили под водой мачту с приборами-датчиками, по которым вели наблюдения. К торчащему из-под воды концу мачты привязали канат, соорудили плот из пустых бочек с деревянным настилом и, перебирая руками по канату, плавали на нем к мачте. Кошка увязалась ходить с нами на плоту. Мы добывали ей креветок и рыбу, она съедала все, урча от удовольствия, и дожидалась нас, пока мы работали под водой. Порой большая волна смывала ее в море, она подплывала сама – хвост трубой, кончик хвоста загнут, как флюгер, глаза вытаращены, и быстро-быстро перебирает всеми четырьмя лапами. Если ее сносило течением и она не могла доплыть самостоятельно, кто-нибудь нырял за ней и брал ее на плечо, а она, стоя на задних лапах, передними держалась за его голову. Как-то раз ее смыло при подходе к берегу, и никто этого не заметил (она не мяукала в воде, боясь захлебнуться). Она выплыла сама и пришла в лагерь следом за нами как ни в чем не бывало.
