Григорий Ряжский - Дом образцового содержания
Алевтина держалась дружелюбно и каждый раз задерживала взгляд на картинах.
– Счастливая вы, Роза Марковна, – не отводя глаз от Шагала, говорила Аля. – Сколько смотрю на вашу коллекцию, никак не налюбуюсь. Чудо, чудо…
– Спасибо, Алечка, мне приятно. Это все покойный Семен Львович, его надо благодарить, это он все, он один, крестный ваш по искусству. Помните, как в первый раз вы пришли к нам тогда с Глебом? – и с улыбкой указала глазами на Кустодиева.
Аля улыбнулась в ответ и покачала головой:
– Нет, Роза Марковна, не я это была, быть этого не могло. Та дикая барышня и представить не могла, что есть на свете еще что-то, кроме домашнего очага, послушания родителю и победы мировой революции, – обе смеялись…
И в этот раз приход Чапайкиных напоминал прежние: с добрым приветствием от самых дверей, с многолетней и сложившейся взаимностью на равных, но при этом все же чуть с большей уважительностью в сторону Мирских.
Глеб вошел в столовую, поздоровался, присел. Тут же, словно вчера расстались, узнал Зину и расплылся в улыбке:
– О, сколько лет! Никак, Зинаида – пропащая душа? – Он перевел взгляд на Сару. – И дочка при ней, так? – Глеб Иваныч улыбнулся и девочке: – Звать-то как, красавица?
– Сара, – ответила та и скромно опустила глаза.
Зину слегка отпустило, но тревога оставалась, и этого ей не удавалось скрыть. Состояние ее Чапайкин понимал прекрасно, но вовсе не собирался разыгрывать карту ненужных воспоминаний.
– Сара? – переспросил он девочку и хорошо улыбнулся по новой. – Красивое имя для девушки: и полное и короткое – в одном слове, очень удобно. Мо-ло-дец! – хитро подмигнул он молодой гостье и тут же задал уточняющий вопрос: – По батьке-то как величать?
– Петровна я, – ответила девушка, – Сара Петровна Чепик.
– Петро отец наш был, Петро, – быстро вставила слово Зинаида.
– Был? – с дежурным интересом переспросил сосед.
– Был, – сжалась Зина, начиная подозревать дурное, – был, а теперь нету. Давно уже нету.
– Ну нету так нету, – перешел на бодрый тон Чапайкин и налил себе коньяку. – Давайте тогда за тех, кто есть и кто с нами.
Он отпил глоток и бросил короткий понятливый взгляд на Зинаидин стул. И тогда она сообразила, что чуда нет, не было и не будет: все в этом доме помнят все и никогда ничего не забывали. И от этого простого и давно забытого знания ей вдруг стало неуютно и страшно, словно воздух Розиной столовой внезапно начал наполняться чем-то непрозрачным и тугим. И этот мягкий, вязкий наполнитель быстро и незаметно окутал Зинины плечи, прихватил тяжелым ноги, неровно охватил затылок и потянул всю ее назад, всю целиком, вместе со стулом, вилкой в руке и неправдоподобно твердо накрахмаленной кружевной салфеткой, раскинутой на коленях. Это она только думала, что все плохое осталось в том самом вымышленном ею как бы промежутке, в прошлом, сменившемся новой радостью и мало напоминающем теперешнюю явь. Все было и так и не так, как мечталось и придумывалось…
Через час в дверь глухо бухнули чем-то тяжелым. Роза Марковна открыла, но не удивилась. На пороге стоял довольный и сильно нетрезвый Федька Керенский, сосед.
– Вот, – протянул он бутылку «Шампанского» и икнул, – вам, Роза Марковна. – И, с трудом удерживая равновесие, кивнул головой на противоположную дверь, собственную: – Празднуем, тетя Роза, а они как узнали, что вы Семен Львовича покойного жена, самого Мирского, не поверили сначала, а потом просили очень поз-з-здравить от всех творческих людей. От скульпторов будущих и вообще. В-в-от!
Мирская добродушно улыбнулась, бутылку приняла, понимала, что не случай отказываться, и спросила:
– Зайдешь, Федюша?
– Н-не-ет, теть Роза, потом, может. Там народ у меня гуляет, однокурсники. Сразу два события отмечаем. Этот… Новый год и это… Первый семестр скинули. Н нормально?
Роза Марковна притянула соседа к себе и поцеловала в щеку:
– Превосходно, милый, поздравляю с достижениями по учебе. С Новым годом тебя, Федюша, и спасибо за гостинец.
Она вернулась в столовую и присела к гостям. Борис кивнул на бутылку и поинтересовался:
– Художник наш буянит?
Мирская ответила добродушно:
– Не буянит он, Боренька, просто сегодня Федор Александрович Керенский сдал последний экзамен за первый семестр Строгановского института и пришел поделиться с нами радостью. И хорошо.
– Это какой Керенский, Роза Марковна? – очнулась Зина. – Не Сашка ли Керенского сынок?
– Его самого, Зинуля. Помнишь Сашу-то?
– Еще бы не упомнить, – Зину снова слегка отпустило, и она вновь ощутила себя отчасти своей. – Еле отбилась тогда от него, окаянного. Сначала просто ходил все, приставал, после жениться сулил, а совсем после, как не согласилась, в сторону мою вообще глядеть не стал, других таскать начал девок, подряд всех жаловал, без разбору, спаси Господи. – Она перекрестилась, но уже несерьезно, полушутя, сумев вернуть себя на гостевой настрой и праздник.
– А Федюшу своего, кстати говоря, так ни разу и не увидел, – уточнила Роза Марковна, подкладывая гостям «наполеон», – женился сразу перед войной, а призвали его, помню, незадолго перед тем, как в Ташкент нас эвакуировали. Да, Глеб Иваныч? – обратилась она к Чапайкину.
– И фамилия от войны не уберегла, – констатировал тот. – Бегал все сначала по инстанциям, кричал, что будет жаловаться самому Иосифу Виссарионычу, что у него, мол, ребенок вот-вот народится, что находится под особым покровительством государства, как незаконный переродившийся в рабочий класс сын знаменитого негодяя, предателя интересов народа и премьера Временного правительства, так что какая там еще, мол, Красная Армия, немцев и так не сегодня завтра попрут от Москвы и дальше…
А ему мягко так объяснили, что, мол, призываетесь вы, Александр Александрович, согласно Закону о воинской повинности, в рядовой состав саперного полка. А про фамилию свою, сказали, потише орите, а то как бы обратный к вам интерес не получился. Понимаете, говорят, речь о чем? Ну, тут он все понял, повторять не пришлось. И на сборный пункт на другой день отправился. А извещение о смерти Людмила, – Глеб мотнул головой в сторону прихожей, – жена его, через два месяца получила, сразу после родов, в Башкирии уже, в эвакуации. Там Федька-то их и родился, в Уфе. А вернулись они до вас, Роза Марковна, кажется, да?
– После, – припомнил Борис. – Федюхе тогда уж пятый год шел, помню, все конфеты у матери клянчил.
Чапайкин снова между делом глянул в Зинину сторону и равнодушно спросил:
– Людмилу-то помнишь, Зинаид? Люську.
Та напряглась:
– Это какую Люську?
– Ну как же, – простодушно удивился Глеб Иваныч, – их тогда еще как понятых вместе с Сашком Керенским привлекли, когда Семен Львовича забирать пришли. Неужели запамятовала?
«Завтра ехать надо… – подумала Зина. – Не даст он мне жизни тут. Не простит за тогда…»
Однако уехали в тот раз они от Мирских не на завтрашний день, а пробыли до того самого срока, когда заканчивались у Сары зимние каникулы и начиналось второе учебное полугодие в житомирской школе. Успели немало: театры, зоопарк со зверями на Пресне – пешком добирались от дома туда и обратно по московскому морозу, потому что почти рядом, Красная площадь с мавзолеем, ГУМ, Метрополитен имени Ленина, самая главная улица Максима Горького, Политехнический музей, Исторический, музей Ленина – все одно к другому подходило, рядом было между собой, тоже пешком. Смотрели на все, считай, без перерыва: Сара – впервые, открыв рот, Зина – восстанавливая в памяти, сравнивая картинки, ту, довоенную, и эту, нынешнюю, мирную и чистую.
Вновь сговорились, что приедут на другой год, к лету, после выпускных Саркиных экзаменов и поживут у них в Фирсановке, на даче, позанимаются с маленьким Вилькой и разгрузят по возможности молодых, чтоб ни у Бориса, ни у Татьяны не пропала важная часть лета из-за забот о сыне. Танин июньский отпуск к тому времени истечет и хочешь не хочешь надо будет в библиотеку возвращаться, технической науке под началом Юлия Соломоновича Аронсона далее служить. Про Бориса и говорить нечего – защита кандидатской в конце лета по плану, самая пора будет неразгибная, самая напряженка по научной линии.
Так и вышло. В середине июня вновь появились они в Доме в Трехпрудном. Нельзя сказать, что Зина выглядела лучше, чем в прошлый раз, и Роза Марковна сразу это отметила. Как-то притухла она слегка, пообвисла лицом и ходить не так стала прямо, с укосом на сторону, с припаданием влево, словно тянуло ее к земле через бок, а нога не хотела помогать прямиться, уступала вроде неизвестной болячке.
Говорить про себя не стала, отмахнулась, хотя и заметила, что неудобство ее новое Роза Марковна обнаружила сразу. От предложенных врачей отказалась, сказала, что перетерпится, мол, отойдет само. После этого постаралась ходить прямее, на ногу смелей нажимать, перебарывать боль.
