Григорий Ряжский - Дом образцового содержания
– Нет, – жестко ответил Стефан и посмотрел генералу в глаза. – Не нормально!
– Вот и я так думаю, – усмехнулся Чапайкин, – что не нормально. Не нормально и не хорошо.
– А знаете, почему не хорошо? – поднял глаза Стефан.
– Догадываюсь, юноша, – серьезно ответил Глеб Иваныч. – Жизнь-то штука приятная, но если совета умного вовремя не послушаться, то и оборваться может, когда не ждешь. Так? – Томский и не думал разделять лирический настрой генерала. Он просто по-деловому закинул ногу за ногу и стал рассуждать вслух:
– Смотрите, товарищ генерал, допустим, вы меня берете. Или, как вы планируете, выпускаете. Ни то ни другое, как вы понимаете, меня не устраивает в силу известных причин. Что же делает человек в моем положении? А вот что. Он идет в то же самое ведомство, но только уже рангом повыше, с повинной, само собой, и излагает собственную версию того, как некогда небезызвестная органам гражданка замутила идею о том, как подобраться к культурным ценностям, имеющим государственное значение, из числа тех объектов и предметов искусства, которые имеют несчастье недостаточно этим самым государством охраняться. А перечень она знает, как никто, потому что это и есть ее интересная особенность, точнее, профессия – искусствовед, доцент Московского государственного университета, соавтор учебника по основным разделам искусствоведческой науки. Кстати, автор параграфа о древнем китайском фарфоре. Ну и прочее. – Чапайкин замер и неподвижно уставился в точку на столе, в которой старый чернильный прибор, сдвинутый с полированной столешницы, наезжал тяжелым бронзовым основанием на край зеленого сукна. А Стефан с присущим ему спокойствием продолжал развивать последнюю версию: – Далее, для исполнения задуманного Алевтина Чапайкина, – вежливый поклон в сторону генерал-лейтенанта, – находит и совращает молодого неразумного пацана, бывшего уголовника, пытаясь вовлечь его в свой преступный замысел. – Томский видел, как дрогнула рука напротив: дрогнула, но тут же вновь замерла. – При этом она мало чего опасается, зная, что прикрытие имеет на высочайшем уровне, – снова вежливый реверанс. – Они встречаются, регулярно посещают рестораны, почти в открытую занимаются любовью. Ну и так далее… – Чапайкин продолжал напряженно молчать. Пепел с папиросы упал на стол, но он этого не заметил, однако это отметил для себя Стефан. – Далее происходит серия загадочных исчезновений предметов искусства, известных и не очень, по странному совпадению подпадающих под область исследования искусствоведа А. Чапайкиной. И что вы думаете? Ни единого следа, ни пылинки, ни одного раскрытия преступления за столько лет безуспешных трудов! – Он снял ногу с ноги и принял скромный вид подозреваемого. Глянул на генерала. – Продолжать, Глеб Иваныч?
Тот очнулся и посмотрел на преступника:
– Гнида… Ты даже не в курсе, наверно, что Алевтина умерла три года назад. Иначе пасть бы грязную свою не посмел открыть.
– Сочувствую, товарищ генерал, – довольно искренне отреагировал Гусар, – я и правда не знал. Только, боюсь, для вас это ничего не меняет, а только усугубляет неприятные подозрения. Понимаете, я о чем? – Он пристально посмотрел на чекиста. – Все прочее – неизменно и по-любому ничего доброго никому из нас не сулит.
– Нас? – не понял Чапайкин. – Нас, ты сказал, гнусная рожа?
– Мне и вам, Глеб Иваныч, – нас, получается. – Тут же, не давая генералу прийти в себя от возмущения, добавил: – Я вот о чем подумал, товарищ генерал. Вы бы меня отпустили с миром, а я бы улетел спокойно. Денег все равно никаких нет – пустой лечу. Прочие доказательства – никчемные, если вообще имеются. Забудьте просто про все. И я забуду. Так будет правильней для всех. Нормально?
Генерал не ответил, он уставился в чернильный прибор, чтобы подумать. Внезапно нажал кнопку на столе. Вошел лейтенант.
– Проводите, – не глядя на Гусара, коротко приказал он и поджег папиросу.
Как всегда, круглосуточная наружка аккуратно довела Стефана до квартиры и замерла у подъезда в ожидании сменщиков. Впрочем, теперь Томского это обстоятельство не слишком беспокоило. В дело вступал четвертый, завершающий этап плана.
На другой день с началом темноты к дому № 12 по Фрунзенской набережной стали съезжаться всевозможные автомобили с иностранными номерами. Наружка засуетилась и моментально связалась по радио с управлением. Оттуда выслали еще пяток машин, на всякий случай. Операцией все еще руководил первый зам. начальника московского УКГБ. Лихорадочно стали пробивать номера: дипломатические в основном и журналистского корпуса. Так и было – дипломаты и журналисты, многие – известные органам по многолетнему пребыванию в Союзе. Все они направлялись по одному и тому же адресу. Одним из первых прибыл торговый американец, тот самый, хозяин уборщицы из УПДК, и поднялся на шестой этаж. Через двадцать минут в квартире Стефана Томского оказалось человек двадцать пять иностранцев. Пробыли около полутора часов, затем так же разом выкатились на улицу и разъехались в разные стороны.
Тут же поступила команда задержать под любым предлогом всех недипломатов. Это и было сделано, удалось тормознуть почти всех журналистов и торгаша. Рискуя международным скандалом, всем устроили досмотр, ссылаясь на некий анонимный сигнал. Ни у кого ничего обнаружено не было – раздробленного на части долларового миллиона, который ожидали перехватить. Через двадцать минут в квартиру Стефана Томского ввалились с ордером на обыск человек двадцать пять иностранцев. Пробыли около полутора часов, затем так же разом выкатились на улицу и разъехались в разные стороны. Пусто! Ни намека на миллион или сколько похитил он там у народа. Разве что остатки теплого еще пепла обнаружили в квартирном камине. В том числе, между прочим, и несгоревшие остатки стодолларовых американских купюр.
Ушли в тот вечер ни с чем, но наружку не сняли. Пепел тот же час был услан на экспертизу, которая еще через час подтвердила, что и по общему количеству, если исходить от стодолларовых купюр, и по результату спектрального анализа, пепел – долларовый, натуральный.
Все это стало известно на Лубянке той же ночью, информация прошла в самый высокий кабинет. Отдельно доложили о дипломатах и писаках. До отъезда Томского оставалось полночи и утро.
– Что будем делать? – запрашивают высокий кабинет из управления.
– Выпускать, – скомандовал Главный. – И так на весь свет обосрались, капитальней некуда. А Чапайкина – на пенсию, без объяснений!
О том, что получилось той ночью, пострадавший Глеб Иваныч узнал лишь через двадцать шесть лет, в девяносто восьмом году, в возрасте девяноста пяти лет, будучи никому не интересным дедом, которому никак не выходило принять смерть по-людски, без передержки, без изъевшей внутренность муки от никчемной и затянувшейся жизни.
Повествователем был важный человек, заодно сосед по дому в Трехпрудном переулке, Стефан Томский. Он-то и рассказал чекисту, как все было тогда, о том, как провернули они остроумную сделку, запивая редкое зрелище хозяйской хванчкарой.
В последний момент, когда уже самолет прогрел двигатели и дождался взлетной полосы, люди Чапайкина, вторично предъявив ордер на обыск гражданина Томского, остановили взлет, вытряхнули Стефана из лайнера вместе с багажом и отконвоировали в зону досмотра. Пока перемещали вещи, безликие успели пристроить полторы тысячи незаконно перемещаемых через государственную границу долларов в чемодан пассажира-эмигранта Томского, затем в присутствии понятых оттуда же их извлекли, зафиксировав по всем правилам факт преступления.
Частично это спасительное мероприятие помогло избавить Глеба Иваныча от позора по линии ведомства, но все равно не уберегло от преждевременного выхода на пенсию, лишив попутно персональной добавки за выслугу лет и особые заслуги. Кроме того, разъяренный Главный распорядился, чтобы пенсия при этом была самой что ни на есть обычной, рядовой. Ни о каком там республиканском или, пуще того, союзном значении ходатайств не подавать, от спецполиклиники и пайков открепить, дачных льгот не предлагать. Все!
Так оборвалась безукоризненная карьера генерал-лейтенанта Чапайкина, пострадавшего от чрезмерной самоуверенности.
Что касается взятого с поличным Томского, то расписаться в получении заактированного таким необычным способом состояния Стефан смог лишь в начале девяностых, после того как безоткатно порушились времена, когда хрустнул и надломился хребет окостенело вросшей в века империи, а комиссары прошлой жизни, выдавленные из старых щелей наехавшей на них эпохой, осмотрелись, отряхнулись и с тараканьей неутомимостью ринулись осваивать новые бескрайние пространства, чтобы и здесь не упустить того, до чего нужно было успеть додуматься.
Но еще раньше, в восемьдесят седьмом, не досидев последнего года, зэк Томский был досрочно освобожден из колонии строгого режима города Магадана, где отбывал наказание по постановлению суда, вынесшего приговор согласно запрошенному государственным обвинителем сроку в пятнадцать лет с конфискацией имущества согласно статье 88 УК РСФСР о валютных махинациях.
