Пауло Коэльо - Алеф
Приговор уже оглашен на городской площади. Восемь девушек в белых сорочках до щиколоток дрожат от холода, но очень скоро будут корчиться в адском пламени, зажженном людьми, которые верят, что действуют с благословения небес. Я попросил инквизитора разрешить мне не присутствовать на аутодафе среди клириков. Тот не возражал. Должно быть, он до сих пор гневается на меня за трусость и вообще не хочет меня видеть. Я смешался с толпой, сгорая со стыда и пряча лицо под капюшоном доминиканца.
В городок весь день стекались зеваки, и к вечеру на площади не протолкнуться. Знать в ярких одеяниях занимает места в специальной ложе. Для дам аутодафе – повод щегольнуть нарядами и пышными прическами, продемонстрировав всем свою красоту. Однако горожан привело на площадь не только любопытство; они жаждут мести. Толпа приветствует торжество правосудия, тем более что преступницами оказались изнеженные дочки богачей. Они повинны смерти уже потому, что с рождения вели жизнь, о которой большинству собравшихся не приходится и мечтать. Да сгинет красота. В огонь радость, смех и надежду. В этом мире есть место только таким чувствам, которые подтверждают нам, что мы такие и есть – жалкие, бессильные, потерянные.
Инквизитор служит мессу на латыни. Проповедь о посмертном воздаянии еретикам прерывают крики: родители приговоренных девушек, которых было приказано не пускать на площадь, сумели пробиться сквозь толпу.
Инквизитор замолкает и ждет, пока стражники оттащат возмутителей спокойствия прочь под улюлюканье зевак.
Появляется телега, запряженная волами. Монахи связывают девушкам руки и помогают взойти на телегу. Стражники берут телегу в кольцо, и волы везут живой груз к костру, который вот-вот будет зажжен.
Девушки стоят, опустив головы, и я не могу заглянуть им в глаза и увидеть, что в них, слезы или страх. Одну из девушек так жестоко пытали, что бедняжка едва стоит на ногах, опираясь на плечи подруг. Солдатам все труднее сдерживать толпу: народ беснуется, хохочет, выкрикивает оскорбления. Телега вот-вот проедет мимо меня. Я пытаюсь податься назад, но поздно: плотная толпа, которая напирает сзади, не дает мне даже шелохнуться.
В осужденных летят яйца, картофельные очистки, их обливают пивом и вином. Да не оставит их Господь. Я всей душой надеюсь, что на костре каждая из них найдет в себе силы покаяться в грехах, грехах, которые в будущем обратятся в добродетели, но в этот момент ничего подобного никто из нас не может себе даже представить. Если несчастные захотят исповедаться, монах отпустит им грехи и помолится за них Господу. Тогда их удавят, и огонь пожрет уже мертвые тела.
А если осужденные откажутся признать вину, их отправят на костер живыми.
Я не раз присутствовал на аутодафе и знаю, что родители приговоренных могли подкупить палача. Тогда он плеснет на дрова немного масла, чтобы огонь скорее занялся и жертвы задохнулись до того, как он доберется до их волос, ног, рук, лиц, а потом и тел. Если же родители не сумели всучить денег палачу, их дочери умрут страшной медленной смертью, страдая от непереносимой боли.
Телега оказывается прямо передо мной. Я наклоняю голову, но одна из девушек меня видит. Теперь все они смотрят на меня, и я жду от них проклятий и оскорблений, которых безусловно заслуживаю, ибо я виновнее их всех, я тот, кто предпочел умыть руки, когда одного моего слова было бы достаточно, чтобы все изменить.
Они зовут меня по имени. Удивленные взгляды толпы обращаются на меня. Так он знает этих ведьм? Если бы не облачение доминиканца, меня растерзали бы на месте. Однако через мгновение народ соображает, что я, должно быть, из тех, кто вынес им приговор. Кто-то дружески хлопает меня по плечу, а стоящая рядом женщина замечает: «Вот молодец, ты все правильно сделал».
Девушки снова зовут меня. Устав от собственной трусости, я решаюсь откинуть капюшон и посмотреть им в глаза.
Но свет меркнет, и я не успеваю ничего разглядеть.
Я понимаю, что мог бы попросить Хиляль снова открыть Алеф, но разве мое путешествие было затеяно только ради этого? Разве я вправе использовать влюбленную женщину, чтобы найти ответ на мучающий меня вопрос? Разве только так я смогу вновь обрести свое царство? Я все равно найду ответ, если не сейчас, то позже, со временем. В конце концов, на этом пути – если мне хватит храбрости пройти его до конца – меня ждет встреча с тремя остальными женщинами. Так что я обязательно найду ответ еще в этой жизни.
* * *Во Владивосток мы прибываем утром, и потому нам выпадает возможность полюбоваться панорамой большого города из окон поезда. Пассажиры покидают купе неохотно, можно подумать, что никто не рад окончанию путешествия. Впрочем, возможно, наше путешествие только начинается.
Стальной город на колесах, замедляя ход, приближается к перрону. Я предлагаю Хиляль:
– Давай выйдем вместе.
На платформе нас встречают читатели. Большеглазая девушка держит плакат с бразильским флагом и приветствием на португальском языке. Меня окружают журналисты, и я спешу поблагодарить жителей России за гостеприимство. Мне дарят цветы, фотографы жаждут запечатлеть меня на фоне толстой бронзовой колонны, увенчанной двуглавым орлом. На постаменте колонны выбиты цифры: 9228.
Слово «километров» было бы здесь лишним. Все и так понимают, о чем речь.
ЗВОНОК
Наш корабль неторопливо скользит по волнам Тихого океана вдоль освещенных закатными лучами сопок, на которых простирается Владивосток. Охватившая моих спутников печаль сменяется бурным ликованием. Можно подумать, все мы впервые увидели море. Никому не хочется думать о предстоящей разлуке. Мы пообещаем друг другу непременно встретиться вновь, прекрасно понимая, что такие обещания даются лишь для того, чтобы смягчить грусть расставания.
Наш поезд прибыл на конечную станцию, приключение вот-вот завершится, через три дня мы разъедемся по домам, где обнимем родных, наконец увидимся с детьми, разберем накопившиеся за время нашего отсутствия письма, покажем всем и каждому сотни фотографий, перескажем все дорожные истории, опишем города, в которых побывали, и людей, которых повстречали.
И постараемся убедить самих себя, что путешествие действительно состоялось. Пройдут еще три дня, нас затянет повседневная жизнь, и вскоре станет казаться, будто мы вообще никуда не уезжали. У нас останутся снимки, билеты, сувениры, но время – наш единственный и всемогущий властелин – будет убеждать: ты никогда не покидал своего дома, не оставлял своей комнаты, не отрывался от своего компьютера.
Что такое две недели? Ничтожная малость по сравнению с человеческой жизнью. Твоя улица осталась прежней, соседи обсуждают старые сплетни, в утренней газете все те же новости: чемпионат по футболу в Германии, споры вокруг иранской ядерной программы, арабо-израильский конфликт, скандалы в мире шоу-бизнеса, вечные сетования по поводу невыполненных обещаний правительства.
Ничего не изменилось. Но мы – те, кто отправился на поиски своего царства и побывал в неведомых землях, – знаем, что стали другими. Однако чем чаще мы станем об этом задумываться, тем скорее нам покажется, что это путешествие, как и все остальные, существует лишь в нашем воображении. Возможно, мы расскажем об этом внукам или даже напишем книгу, но о чем именно мы в ней станем говорить?
Ни о чем. То есть только о том, что происходило вокруг, но не о том, что изменилось в нас самих.
Скорее всего, мы больше никогда не увидимся. Хиляль, единственная из всех нас, смотрит сейчас на горизонт. Я догадываюсь, о чем она думает. Ее Транссибирская магистраль не заканчивается во Владивостоке. Впрочем, она неплохо владеет собой, и когда кто-нибудь с ней заговаривает, отвечает мягко и вежливо, как не делала никогда прежде.
* * *Яо пытается разговорить Хиляль. Он дважды заводит с ней беседу, но она отделывается ничего не значащими фразами и вновь погружается в себя. В конце концов Яо сдается и подходит ко мне.
– Ну что прикажете делать?
– Оставить ее наедине с собой.
– Да, пожалуй, и все же...
– Я понимаю. И все же постарайтесь лучше позаботиться о себе. Помните, что сказал шаман: вы убили Бога. Если теперь вы не попытаетесь его оживить, значит, наше путешествие прошло впустую. Боюсь, вы из тех, кто первым бросается на помощь ближнему, помимо прочего, чтобы не заниматься самим собой.
Яо похлопывает меня по спине, словно говоря, что понял мои слова, и оставляет в одиночестве созерцать океан.
Добравшись до конечной точки нашего маршрута, я снова явственно ощущаю присутствие своей жены. День выдался насыщенным: кроме встречи с читателями и традиционной вечеринки, я был в гостях у местного мэра и впервые в жизни держал в руках «Калашников». Перед уходом я заметил на столе у мэра газету. По-русски я не понимаю ни слова, но фотографии говорили сами за себя: футбол.
