Су Тун - Рис
Издав изумленный смешок, сонм зевак обратился к догадкам и предположениям.
– Ты же невестка ее, – кто-то дернул за руку Най Фан. – Ты должна что-то знать.
Най Фан, выпятив вздутое чрево, покинула лавку:
– О бабах таких говорить, только рот свой изгадить.
Охочие до чужих тайн ротозеи пошли за ней вслед:
– Это правда, она мышьяку вам в тарелки...
Набрав полный рот земляники[37], Най Фан поспешила в лабаз. Она первой расскажет Ми Шэн’у.
С гармошкой во рту взгромоздившийся на подоконник Ми Шэн нудно бил по стене своей правой ногой; неподвижною плетью свисала другая. Най Фан протянула Ми Шэн’у кулек земляники. Тот не шелохнулся. Ми Шэн не любил кислый вкус этих ягод и, кроме того, он терпеть не мог грузного тела Най Фан.
– Знаешь, где Сюэ Цяо сейчас? – сделав паузу, глянув Ми Шэн’у в глаза, Най Фан сплюнула косточку. – Трудится шлюхой в Шанхае.
Отняв ото рта свой орган, Ми Шэн невозмутимо взирал на ее перепачканные фиолетовой ягодой губы.
– На улице ловит клиентов. Вцепилась в мальца из торгующей тканями лавки, – хихикнув, Най Фан развернула платочек и вытерла рот.
Вот урод. Най Фан бросила взгляд на свисавшую плетью увечную ногу. Спокойствие деверя злило ее. Развернувшись, Най Фан потащилась в покой.
– Ну-ка стой! – заорал вслед Ми Шэн.
– Что еще ты желаешь узнать? Ворох сальных подробностей? Парня из лавки спроси, если крепкий желудком.
– Блевать меня тянет от пасти вонючей твоей, еще больше от свинского брюха! – взревев на весь двор, Ми Шэн бросил гармошку в Най Фан, угодив ей в раздутое чрево.
Испуганный вскрик, звук удара о мягкую плоть чуть ослабили гнет на душе. Ми Шэн, спрыгнув с окна, подобрал свой орган, выдув звонкую ноту:
– Она потаскуха, ты тоже не лучше. Все бабы – бесстыжие шлюхи.
Най Фан, прикрывая руками живот, молча пятилась к двери и лишь на пороге, задрав вверх подол, оглядела ушиб:
– Ты убить меня вздумал? Сам чада не смог настрогать, так мое извести захотел? Я Чай Шэн’у скажу. Он с тобой разберется!
И грянула битва. Два брата с налитыми кровью глазами хватались за всё что ни попадя: в ход шли засовы, давильные камни, поленья, топор... Вскоре всякая вещь на дворе была схвачена, поднята, брошена в недруга. Грохот и бранные выкрики перекрывал визг Най Фан:
– По ноге ему бей! По здоровой ноге!!
Из окошка гостиной У Лун наблюдал за неистовой схваткой:
– Не сметь дома драться! Ушли со двора!!
Из торгового зала примчалась Ци Юнь, вслед ней два работника. Всё бесполезно. С землистого цвета лицом Ци Юнь бросилась вон за подмогою. Шесть кузнецов растащили израненных братьев. Припав на колено, Ми Шэн подобрал потихоньку топор и швырнул его в спину противника. Брызнули стекла: топор, пролетев возле уха Чай Шэн’а, разбил окно спальни.
– Чего разодрались? – со скорбною миной Ци Юнь принесла из покоев топор. – Что ни день шум и гам, «ни цыплят, ни щенят не оставят в покое». И где честь семьи?
– У нее поспрошай, – оттирая залитое кровью лицо, указал на супругу Чай Шэн. – Говорит, что ее колченогий по брюху ударил. Заставила драться.
– Всё ты! Так и знала, – Ци Юнь с «гневом в голосе, злобой в лице» обернулась к Най Фан. – Чем род Фэн тебе не угодил? Всё мутишь, будоражишь, до смертоубийства доводишь. От злости подохну!
– Давай! Выливай всё дерьмо на меня!! Я здесь главная бл...ть!!! – Най Фан хлопнула дверью, но тут же её приоткрыла, просунув в проем половину лица. – Между прочим, сегодня счастливейший день для семьи. Так и быть, помолчу. Не хочу отнимать ничью славу, Ми Шэн.
Сжав сочившиеся свежей кровью разбитые губы, Ми Шэн одурело мусолил в руке чей-то выбитый зуб. Может статься, его; может статься, Чай Шэн’а. Ци Юнь подошла, чтоб помочь ему встать, но Ми Шэн оттолкнул ее. Та, побледнев, закатила глаза, но взяла себя в руки и, сморщив лицо, потихоньку растерла виски:
– Вот несчастье моё. Тебе мало того, что убил Сяо Вань? Ты и брата хотел?
– Очень даже хотел. Жаль, не грохнул с тобой заодно, – Ми Шэн встал, посмотрел на лежащий в руке окровавленный зуб и с размаху забросил на крышу амбара. Отстукал ритмичную дробь, зуб скатился по ней, и исчез без следа.
Вскоре весть о кровавой разборке в порту облетела весь город. В трактирчиках, чайных судачили, будто бандиты из Длинных Стволов и Портовой Братвы не смогли поделить речной порт. Проживавшие возле реки утверждали, что целую ночь раздавалась пальба, и когда, перед самым рассветом, всё стихло, глазам смельчаков, прибежавших на место ночной перестрелки, предстало ужасное зрелище. Всюду – на голой земле, меж тюками с товаром лежали тела убиенных. Под длинной стрелою подъемного крана болталась надетая на окровавленный крюк голова. Говорили, что большая часть из трех с лишним десятков убитых в порту была в черных штанах и халатах. Исход битвы ясен: Стволы разгромили Братву.
Каждый в городе знал, и Стволы, и Братва уже многие годы держались своих территорий. «Вода из колодца не вторгнется в воды реки» – таково было правило банд. И вдруг эта разборка. Должна быть причина. Действительно, вскоре по чайным прошел новый слух – дескать, дело в продаже земли. Кто-то продал Стволам прилегавшую к пристани улицу, сделку с землей не признала Братва, вот и вышло побоище. Кто продал землю осталось загадкой. Но в чайных твердили, что это отнюдь не убитый в Шанхае почтеннейший Лю и не новый главарь уничтоженной банды, чью голову сняли с крюка. На такое способен один человек – изнуряемый «немощью ив и цветов»[1] одноглазый У Лун.
В числе прочих зевак Чай Шэн памятным утром помчался на пристань. Он знал в лицо многих убитых и с явной охотою ознакомлял любопытствующих с именами лежащих в крови братанов. Возвратившись домой, он застал на дворе одиноко сидевшего в кресле отца. Тот прихлебывал чай. Как всегда чай был темный и мутный, но в этот раз – новое снадобье? – в чашке лежал толстый корень женьшеня.
– Ты жизнь себе, пап, сохранил, – заявил, отдышавшись, Чай Шэн. – Там, в порту всё в крови. Перебиты твои братаны. Говорят, что Стволы постарались.
Ничуть не смущенный ужасною вестью, У Лун отхлебнул глоток чая, поскреб свою плоть, сунув руку в штаны, и немедленно выставил на обозренье Чай Шэн’у пяток окровавленных пальцев:
– Я тоже в крови. Уже целое лето сочится.
– Пойдешь посмотреть? – Чай Шэн тихо икнул, вспомнив дух свежей крови на пристани. – Вот же судьба. Вчера важно слонялись в порту, а с утра в Преисподней.
– На что там смотреть? Я давно все их жизни исчислил. Никто бы не спасся от этого лета, – У Лун, задрав руку, под солнечным светом разглядывал капельки крови и гноя. – Ты чувствуешь запах? Так пахнет покойник.
Чай Шэн отшатнулся.
– За свою жизнь сколько ж выдумал я разных способов мести? – У Лун приподнялся с плетеного кресла и стал ковылять взад-вперед по двору.
Резь и жжение от потревоженных язв, покрывавших усохшие бедра, едва позволяли ходить. Он, вздохнув, поднял голову к солнцу:
– Еще одна язва. Жара. Не спадет, пока все не издохнут. Знать лето – пора мертвецов.
Восседая на смрадном горшке – полукруглый живот неуклюже лежал на расставленных в стороны бедрах – Най Фан расшивала пеленку. Заметив вошедшего в спальню Чай Шэн’а она проворчала, задернувши занавесь:
– Шляется где-то всё утро.
– На мертвых ходил посмотреть, – Чай Шэн сжал двумя пальцами нос. – Везде вонь: тут дерьмом, в порту кровью воняет.
– Кого там убили еще? Каждый день кто-то мрёт, – Най Фан, перекусив темно-красную нитку, с довольную миной взглянула на плод своих рук – грубовато расшитую знаками «Счастие» и «Долголетье» пеленку. – Я тоже на мертвых люблю посмотреть. Ты чего не позвал? Знаешь ведь, мне до одури скучно в лабазе.
– Да ты б напугалась там до смерти: трупов одних тридцать штук, лужи крови такой глубины, – Чай Шэн жестами изобразил непомерную глубь покрывающих пристань луж крови. – А знаешь, кто мертвые? Все из Портовой Братвы. Мой отец один жизнь сохранил.
Зашуршала бумага. Най Фан, появившись из-за занавески с горшком на руках, заворчала с обидою:
– С пузом таким каждый день я горшок выношу. А семье наплевать. Вы за каждой монетой как в задницу лезете, пальцы еще вам потом оближи. Разоритесь, наняв мне служанку?
