Александр Киров - Последний из миннезингеров (сборник)

Жили без выходных, без паспортов, без зарплаты, без прав, без льгот. И без детей. Бог не сподобил. И без слез, кроме Дня Победы.

Была мельница – работал мельником. Закрыли – работал в совхозе, обихаживал скотину. Плотничать Митя не умел, зато получше любого ветеринара принимал у коров отел, трогательно заботился о телятах, называя их «робятами». Этим и жил.

И лишь одна была у него мечта: съездить в город к брату.

Брат старший жил в Москве, был большим человеком. Его еще до войны призвали в армию, и больше он в деревню не возвращался. Пару раз в отпуск только приезжал. Да еще на похороны к матери. Выучился, продвинулся… И вот уже лет десять не бывал, присылал только открытки к именинам Мити и жены его Шуры.

По поводу брата Митя редко, но роптал: вот не был бы младшим, не было бы опеки над родителями, призвали бы в армию. Глядишь, и тоже бы… А так только в войну прошлепал за два года пол-Европы, а потом на поезде обратно за две недели привтыкал.

Цели своей поездки Митя никому объяснить не мог, наверное, и себе тоже. Хотелось пожаловаться на бестолковый колхозный быт, на неустроенную жизнь, на то, что, глядишь, в город не сегодня-завтра переселят, а там? И просто поговорить, глядя в умные братовы глаза. Но уехать было не так-то просто. Часто сельчане, на попутках и пешкодралом добиравшиеся до станции (восемьдесят километров от райцентра, да до него десять), так же возвращались обратно или неделю голодали и вшивели на вокзале, смешные, деревенские, недоверчивые и робкие, всеми ругаемые, выталкиваемые изо всех очередей, в ожидании билета на заветный мистический поезд. Поэтому как-то (полгода назад) Митя с городской почтовой машиной (бывшего мельника в райцентре знали и уважали) послал весточку сослуживцу Макарову, который жил на станции. Весила эта памятка основательно. Самым легким в ней предметом была записка: «Вася купи мне билет пожалуста до Москвы столицы нашей Родины. Извини за беспокойство. Спаси Господи».

И билет приспел. К поездке надо было готовиться, и Митя написал брату письмо, поставил мужикам бутылку-другую самогону, чтобы забили и оприходовали поросенка, съездил с торговкой Павловной на городской рынок, набрал кое-какого деревенского скрабу – неудобно же ехать с пустыми руками – набил сидор… Бабка собрала ему чемодан.

Вроде можно ехать. И тут началось.

Ведь сказал же он Шуре по-хорошему: «Никому не говори, что еду!» Сказал. Она и не проболталась, только словом обмолвилась с троюродной сестрой. Жалко стало: непутевая, муж бросил, двое детей на шее. Вот и сказала: может надо чего? Надо оказалось, и слишком много чего надо… передать на станцию. В Москву заказы делать – денег нет, а вот кобелю своему (на станцию уехал работать) и того и этого… Может, вернется. А потом пошли гости.

Была у Мити одна слабость. Слабость характера. Никогда никому и ни в чем он не мог отказать. Одно время даже попивать стал на мельнице, но тут Шура заявила: «Будешь приходить домой пьяный, уйду!» Он не то чтобы поверил, но пить перестал.

Первой пожаловала золовка Аннушка с большим свертком и с порога кинулась в ноги:

– Митя, сто раз выручал, сто первый выручи! Опять не убереглась! В райцентре в больнице сестра работает! Замолви словечко, я вон пирогов напекла!

Потом Трофим. Отказать нельзя – крышу перекрывал:

– Митя, мне тоже билет нужен. Отдай своему товарищу патефон.

После него прискакал одноногий Илья (ногу под Москвой оставил):

– Митя, протез стерся. Помоги Христа ради! Пусть на станции в больнице отремонтируют!

Илья еще не вышел, а в избу прется парторг с чемоданом:

– Слушай, Иванов. Для дела надо. Я тут на бумажке адрес написал: зайдешь на станции и передашь. Там письмо еще личного характера. Так ты не читай.

Приподнял Митя чемодан, вздохнул и кивнул.

До райцентра на подводе его довез Семянников. Довез до самого моста.

– Ну, Митрий, поезжай. Там на вокзале в камере хранения мужик одноглазый работает. Передай ему вон…

Он достал из сена чекушку. Митя со вздохом втиснул ее в сидор.

Сзади послышалось урчание мотора. Митю догнал грузовик. Машина притормозила, водительская дверца приоткрылась. Оттуда выглянул молодой, но седой мужик.

– Здорово, дядя Митя!

– Здравствуй, Саня.

– На станцию?

– Туда.

– Садись. Я до Рябово только.

– Спаси тебя Господи.

Митя запихнул чемоданы и рюкзак в кузов и полез в кабину. Жить стало и лучше и веселее. Рябово было в тридцати километрах от райцентра, а это почти полдороги. Санек был трезв и в духе.

– Куда полетел-то?

– К брату, в Москву.

Митя вдруг оживился.

– Саня, я у тебя хочу спросить: ты чего молодой, а седой весь?

Шофер довольно расхохотался.

– Да жена у меня, Верка, на парикмахера выучилась. Таблеток каких-то купила – «Гид-ро-пе-рит». Решила для эффекту еще белил добавить. А на ком пробовать?

Митя тоже посмеялся, потом продолжил разговор (он чувствовал, что это его моральный долг перед шофером):

– Дети-то когда пойдут?

Саня враз сделался серьезным:

– Проблемы у меня, дядя Митя. Вернее, у Верки. Хочу тебя попросить: замолви словечко в Москве, а я Верку свожу. Только мне дать тебе нечего.

Митя засуетился:

– Ничего-ничего, Саня. У меня много своего набрано. Скажу – от тебя.

– Ну и добро.

Вскоре приехали в Рябово.

Саня довез Митю до околицы.

– Ну давай, дядя Митя!

И Митя пошел дальше. Сорок километров остались за плечами, и ноша показалось ему куда более легкой.

Унылое и раздраженное солнце перевалило за полдень. Дорога вилась вперед бесконечной полосой. Но оттого, что шел по этой дороге Митя пешком, полоса для него расползалась вширь.

Знакомое ощущение пути, который не одолеть. Сейчас казалось, что тогда было легче. Наверное, и в самом деле. Во-первых, он шел тогда в обозе, и, если сильно уставал, всегда мог подвинуть кого-нибудь на телегах. Во-вторых, был моложе и сильнее, смелее, чем сейчас. Но тогда могли убить. Тогда вжимались в землю при налетах, хватались за оружие, видя впереди, сзади, сбоку чужих людей. Вот однажды так же, как сейчас он плетется, восходили-восходили на пригорочек. Забрались – а там их встретили. Ох, встретили! Как вспомнишь, мороз по коже продирает. А сойдет мороз, слезы горькие в душе кипят. Половина взвода Митиного немецких гостинцев после того восхождения отведала. Лейтенант Емельянов да старшина Лукьянов первыми пробу сняли.

– Ма-ши-нен-ги-вер-со-рок-два… – с ненавистью пробормотал идущий, одолевая подъем.

Когда Митя поднялся на пик холмистой дороги и увидел с него бесконечный серпантин, то понял, что сил вообще не осталось. Но он продолжал идти по привычке.

И вновь сзади послышался громкий, только на этот раз трескучий звук. Митю догонял мотоцикл. Он поставил чемоданы на землю и принялся отчаянно махать руками. Сидор от нарушившегося баланса потянуло назад, и Митя попросту с размаху сел на задницу и крякнул от боли. Мотоцикл остановился и заглох. Пожилой мужик, сидящий за рулем от души хохотал. Митя улыбнулся тоже.

– Подвезешь?

– А подтолкнешь, так подвезу. Только я недалеко, до Антоновской.

Митя мигом прикинул: от Рябово он протопал километров десять, до Антоновской тоже десять… И от нее десять. На душе запели райские птицы!

А вот мотоцикл заводиться «с толкача» не хотел. А может, «стартовал» Митя плохо. В конце концов мужик слез с сиденья и стал на пару с будущим пассажиром толкать стального конька-горбунка. На этот раз им сопутствовал успех.

– Поехали! – проорал мужик.

Митя запихал пожитки в люльку, уселся за мужиком. Тот оглянулся на заднее колесо и поморщился. Митя что-то спросил, но мужик махнул рукой, и мотоцикл неспешно запрыгал по пыльной дороге.

Антоновская встретила лающими собаками, которые гнались за мотоциклом по всей деревне. Мужик остановился у одного из подорожных домов.

– Ну все, мил человек, приехали.

– Уж не знаю, как вас и благодарить!

– Молчи, пехота!

– А ты как узнал?

– Да так, может, видел тебя где, а может, похож ты на кого. Где воевал-то?

– Под Дрезденом Победу встретил.

– Не, я в Берлине был. Коня вон на обратном пути подобрал. Ну давай. Может, чайку или покрепче чего?

– Спасибо, мне к поезду надо.

– А успеешь к своему поезду?

– Теперь успею.

Так они распрощались. Митя двинул дальше.

Никакого подъема душевного больше не было. Через километр после деревни Митя захватал ртом воздух, заперехватывал чемоданы с земляческой поклажей, задергал спиной. Но все эти дорожные хитрости уже не действовали. Плечи, спина, руки, голова налились неизживаемым грузом.

Митя немного оживился, когда увидел вдалеке дома. Но как же долго они не приближались!

Подобие человека, пыльный, грязный, вонючий, с проступившей жесткой неопрятной щетиной, он приковылял к табличке «Лагерь труда и отдыха». Первым домом был магазин. Митя ухнул весь груз на крыльцо. Ухнулся сам. Через пять минут достал из кармана часы, посмотрел на них, вяло встал и пошел.