Александр Киров - Последний из миннезингеров (сборник)

Тыр, тыр-тыр, тыр-тыр-тыр, тыр-тыр-тыр-тыр-тыр.

– Не заводится…

Подросток включил передачу и стал заводить свою технику «с толкача». Стальной конек-горбунок победно взревел.

Подросток прокричал:

– Щас я, домой только заеду!

Алекс повеселел. То ли от выпитого палева, то ли от пока удачно складывающихся обстоятельств мир снова приобретал радужные цвета и оттенки. Он пытался балагурить с парнями-мужиками. Все равно они не обращали на него никакого внимания. После выпивки он потерял свою цену…

Алекс проснулся от дикой, нечеловеческой головной боли. Он спал на берегу той же самой реки. Вот только никого рядом уже не было. Он стал смутно припоминать обстоятельства, по которым оказался здесь.

Долго ждал Подростка. Тот пришел пешком и сказал, что порвался какой-то «дроссель» и «конец машине». Поэтому он сразу заложил заднее колесо и карбюратор и принес канистру спирта. Все пили с радостью, Алекс с горя. А потом он снова утратил контакт с реальностью. Припекало солнце. Было часа два пополудни.

Окончательно к реальности его вернул участливый голос:

– Чего приуныл?

Он проглядел, как на берег спустился один из утренних, пропитой Мужик лет сорока. Мужик хлопнул его по плечу, присел рядом.

– Не горюй. В шесть вечера автобус. У тебя деньги-то еще, наверное, остались?

Алекс ринулся рукой в карман и облегченно вздохнул. Деньги были на месте, и на них через четыре часа можно было купить билет. Облегчение вновь сменилось унынием. Эти четыре часа предстояло провести здесь.

Мужик деликатно покашлял.

– У тебя как, в обрез или… Может, по пиву?

Алекс вздохнул.

– Ну, по пиву так по пиву.

Они пошли к сельпо. Мужик по пути становился нагловатым и развязным:

– Слышь, а чего нам пиво без водки? Купи еще пузырь, а то от этого палева крыша едет.

– Ладно.

– Слышь, а купи еще по мороженому. Я мороженое до смерти люблю.

И он купил. По два пива, крепкого, как «ерш», одну водки, которая, судя по этикетке, мало чем превосходила по качеству «шило», а может быть, и была тождественна ему, и по мороженому (надо же чем-то закусывать). Сели на скамеечке у магазина. Проходившие мимо женщины с авоськами пронзали их ненавидящими взглядами.

По мере количества выпитого Мужик становился молчалив и угрюм. Когда стеклотара опустела, он встал и пошел прочь. Алекс только рот открыл.

Пот градом катил по его лицу. Он тоже встал и пошел бродить по деревне. Надо было узнать точное время и спросить, где здесь находится автостанция.

Метров через сто его окликнули. Давешний Боец шел к нему от единственного в деревне деревянного двухэтажного дома.

– Здоров! Ты куда потерялся? Пойдем, пообедаешь, а то ведь с утра голодный.

Они прошли на второй этаж. Алекс поздоровался с двумя женщинами, вопросительно и недобро посмотревшими на него из глубины квартиры, прошел на кухню, молча сидел и ел суп. Ел без аппетита, который заглушил и испортил мороженым и пивом.

А Боец что-то говорил ему, рассказывал что-то, но Алекс не слышал его. Когда он уходил, Боец положил руку ему на плечо:

– Я видел, с кем ты сидел у магазина. Это на самом деле Гнилой Человек. Держись от него подальше. Мелкий, он и еще один, который спиртом торгует, братья. И они сели тебе на хвост. Плотно. Уезжай отсюда скорее. Попадешь в кабалу. Я с ними связываться не буду.

Алекс пошел по деревне дальше. Он прошел ее туда и обратно, ничего не нашел, ни у кого ничего не спросил и пошел на берег. У самого спуска он встретился с Гнилым Любителем Пива и Мороженого. Тот шел к Алексу с распростертыми объятиями:

– Куда пропал-то? Я ведь отлить только отошел. Бабки еще есть?

У Алекса была еще сотня. Но он твердо знал, что трогать ее нельзя.

Гнилой Человек понял его молчание по-своему.

– Пойдем ко мне. До автобуса еще часа три с лишним. Че ты, как бомж, по деревне шляешься.

В какой-то двухквартирной халупе они вошли в половину, где из мебели был только фанерный диван с грязным матрасом без простыни, прожженным в нескольких местах окурками…

Чувств не было. Было только отупение. Мозга, глаз, ушей, сознания. Вата, которая забила в нем все. Он вышел на улицу, подошел к Людям, Которые Сидели На скамейке И Что-то Пили, и выдавил из себя сипящим хриплым голосом:

– Сколько времени?

Ему ответили:

– Десять вечера, давай свои бабки.

Бомж грязной дрожащей рукой полез в карман…

Огромная фура затормозила на деревенской улице. Вовчик выпрыгнул из кабины и энергично зашагал к ближайшему дому. Деликатно постучался в окошко. Выглянула бабка.

– Чего?

– Здравствуйте, бабушка! Как живете-можете?

– Спасибо.

– Я по деревням езжу тару собираю.

– Бутылки, что ли?

– Их.

– Так и не по адресу. Мой-то Андрюха полгода как закодированный.

– А не подскажете, кто тут любитель это самое и кого можно дома застать?

– Отчего не подсказать. Видишь там дом на две квартиры? В крайнюю ступай, полтелеги наберешь.

– Спасибо, бабушка.

– А что за дело тебе бутылки-то собирать?

– Бабушка, видишь эту фуру?

– Ну.

– На пустые бутылки куплена.

Вовчик пошел к указанному бабкой дому. Постучался. Дверь открылась, и на пороге показался человек неопределенного возраста и пола, худой как жердь, заросший с головы до ног грязными полуседыми волосами. Вовчик открыл рот, чтобы задать привычный вопрос, но вдруг ахнул и присел.

– Саня, это ты?

Бомж заплакал.

– Здравствуй, мама.

– Не называйте меня так, пожалуйста, мне это очень больно.

– Мама, я твой сын Саша.

– Вы жестокий и коварный человек.

– Мама, почему ты так говоришь уже неделю после того, как я вернулся? Меня не было чуть больше года, но сейчас я здесь.

– Мой сын Саша трагически погиб в ночь с 10 на 11 мая 2002 года. Он был, наверное, неплохим человеком, но очень много пил. Вместе с двумя ребятами разбился на иномарке на Московском шоссе в пяти километрах от города. Они врезались в «КамАЗ» на огромной скорости. Машина слетела в кювет и там взорвалась. Их было трое. Сгорели заживо, а может быть, когда горели, уже были мертвы. Дай то Бог. Милиция нашла на месте происшествия Сашины часы.

– Мама, где Оксана?

– Она переживала, она очень переживала, искала Сашу везде и очень долго не верила… Не могла поверить. Потом закончила учебу и уехала туда… к себе. Пока училась, все время заходила. Говорят, к ней многие потом здесь сватались. И друзья Сашины тоже. Но всех отшивала. Она на похоронах очень плакала… Скажите, а вы не журналист? А может быть, литературный критик? Саша стихи писал такие хорошие, только очень уж очень романтичные, несовременные, или, наоборот, мрачные, но это уже когда пил. Вы сходите к нему на кладбище. Напишите о нем, а? Ну пожалуйста! Ну куда вы уходите? Почему вы все всегда от меня уходите? Почему вы меня боитесь?

Человек сидел на скамеечке подле ухоженной могилы. С памятника на него смотрело до боли знакомое лицо, которое он уже никогда не увидит в этой жизни.

Человек вспоминал. Что? А вот это уже только его дело. Есть в душе каждого, даже нежадного, небольшая область, путь в которую закрыт для других. Что это: страшная тайна, нежное воспоминание юности, тихая радость зрелых лет? Все вместе. И что-то еще.

Он долго сидел у этой могилы. Посидел-посидел, встал и пошел.

Митина ноша

Солнце палило дико, не по-божески. Пот катился градом по полным Митиным щекам. Рубаха на спине побурела. Волосы слиплись. Два неподъемных чемодана вывернули руки, а спину тянул назад гигантский сидор чудовищной формы.

Даже во время затяжного марш-броска под Кенигсбергом двадцать лет назад он ничего подобного не испытывал. А ведь был в пути какой-то час и от города отошел километра на два. Годы. В этом году пятьдесят стукнуло.

Все это наваждение началось неделю назад, когда, громко постучавшись, хрустя новой кожанкой, вошел в избу высоченный мужик. Вообще-то назвать его «мужиком» даже у самого простого деревенского паренька язык не повернулся бы. Кроме высокого роста гость отличался некоторым благородством лица, надменностью улыбки, которая, казалось, не сходила с его лица.

– Здесь живет Дмитрий Семенович Иванов?

– Здесь. Здравствуйте, проходите.

– Присядьте с дороги, чайку выпейте.

– Спасибо. Я тороплюсь. Чаю же не люблю. Со станции еду. Вам Макаров билет купил.

И гость полез во внутренний карман новой куртки.

Шура всплеснула руками и заплакала.

Жили они в деревне Березник, в десяти километрах от районного центра. Всю жизнь, безвылазно. Исключением были два года в жизни Мити, когда он был на войне. Про два года эти Митя никогда не вспоминал, никому про войну ничего не рассказывал, но только один раз в году – 9 мая – был в стельку пьян. И плакал раз в году – 9 мая.

Жили без выходных, без паспортов, без зарплаты, без прав, без льгот. И без детей. Бог не сподобил. И без слез, кроме Дня Победы.