Жан-Кристоф Руфин - Глобалия
Глава 8
В ПЕРВЫЕ ДНИ у Байкала нещадно ломило все тело, ведь ему приходилось целый день шагать без отдыха, сидеть и спать на голой земле, тащить на себе тяжелый, неудобный рюкзак. Он чувствовал себя совершенно разбитым. Но труднее всего оказалось привыкнуть к резким переменам погоды: днем стояла невыносимая, душная жара, а ближе к вечеру частенько обрушивались настоящие тропические ливни, так что одетые в лохмотья путники вмиг успевали промокнуть до нитки. Темнота здесь подкрадывалась внезапно, ночи были холодные, а порой ледяные, и Фрезер с Байкалом засыпали, стуча зубами, в нескольких сантиметрах от костра.
Но постепенно Байкал стал испытывать настоящее удовольствие от перепадов температуры и физических усилий. Он открывал в самом себе неизведанные области. Жизнь в Глобалии была слишком комфортной и не давала возможности ни закалить тело, ни познать самого себя. Одно время Байкал даже попытался записаться в клуб «Выживание в экстремальных условиях», который устраивал выездные семинары у холодных бассейнов, в искусственных пустынях и тропических лесах. Но там он столкнулся с мазохистскими версиями все того же надоевшего комфорта. Скука, однообразие, бездумная жизнерадостность, свойственные глобалийскому образу жизни, обитали и в этих якобы суровых краях. Подобные клубы создавались вовсе не затем, чтобы дать людям возможность глубже узнать самих себя. Необычная обстановка, которая слегка щекотала нервы, давала даже самым застенчивым прекрасный повод познакомиться с другими и завязать удручающе поверхностные, ни к чему не обязывающие отношения.
Байкал посмеивался про себя, воображая членов этого клуба рядом с храпящим Фрезером, в черной ночи, при бледном свете луны, которую то и дело закрывали жутковатые облака, похожие на гигантских медуз. А Байкала, наоборот, радовало такое соседство, при том что его собственное положение было не только необычайным, но и отчаянным. Юноша признался себе, что для полного счастья ему сейчас не хватало только одной Кейт.
Фрезер был неутомим. Он мог пешком преодолевать огромные расстояния, обходясь без еды и питья. Когда их путь лежал через места, где водилась дичь, Фрезер отлучался, чтобы поставить силки или подстрелить из огнемета какую-нибудь птицу. Байкал настолько доверял ему, что ничуть не боялся одолжить свое оружие.
По сравнению со своим энергичным спутником Байкал, особенно поначалу, чувствовал себя медлительным, неловким, пассивным. Единственное его явное превосходство состояло в знакомстве с картами. Не то чтобы Фрезер не умел ориентироваться. Он легко находил дорогу, но делал это по памяти, не основываясь ни на каком абстрактном знании. Иными словами, он узнавал рельеф, помнил, бывал он раньше в тех или иных местах или нет, но никогда не мог точно сказать, где он находится. Скоро Байкал пришел к выводу, что Фрезер не имеет ни малейшего представления о том, что такое карта. Он был просто не в состоянии сообщить хоть какие-то общие сведения о форме, протяженности или населении антизон.
Все знания Фрезера основывались на воспоминаниях: бывал он там-то или не бывал, встречал такого-то человека или не встречал, слышал такую-то историю, или не слышал. О вещах, с которыми ему не доводилось сталкиваться в жизни, Фрезер не имел ни малейшего понятия, но зато хранил поразительно точные воспоминания обо всем, что когда-либо видел, неважно, вблизи или издалека. Память его была поистине огромна, и уже одним этим он отличался от глобалийцев куда больше, чем можно было предположить, глядя на его лохмотья.
Пока они шагали бок о бок, Байкал старался меньше говорить и больше слушать. Фрезер знал множество разных легенд и историй, которые приходили ему на ум в зависимости от того, что они с Байкалом видели вокруг. Это казалось тем удивительнее, что пейзаж сам по себе оставался бессловесен, ведь рекламы, которая в Глобалии заполоняла собой все пространство, здесь не было вовсе. За все время пути им попалась единственная надпись: на облезлой стене разрушенного дома когда-то давным-давно было написано слово «Пепси-Кола». Не видно было ни одного указателя, ни одной вывески. Но стоило Фрезеру заговорить, и эти пустынные края оживали на глазах.
В его историях речь шла или о нем самом, или о его племени, у истоков которого стоял первопредок. Сам Фрезер его не знал, но легендарная история его жизни, превратившаяся в миф, была на устах у всех потомков.
— Это был индейский вождь, — с гордостью поведал Фрезер, — Он родился неподалеку от лесного города, который звался Манаус.
— В Бразилии? — спросил Байкал, вспомнив рекламные проспекты, которые ему пару раз присылали из какого-то турагентства.
Фрезер сделал вид, что не слышал вопроса. Манаус жил в его памяти, и все. Мысль о том, что этот город может находиться где-то за ее пределами, казалась ему нелепой и даже недостойной.
— А жена у него была черная, как ворон. Дочь африканского короля.
Слово «Африка» в его устах тоже было не географическим обозначением, а качеством, некой внутренней сущностью.
— Однажды они пешком отправились на Север, потому что в их землях пошли дожди и их дом снесло ветром. Они шли много лет. Много лет, представляешь? А ведь ей было очень тяжело идти, потому что у нее на щиколотках были толстые золотые браслеты. Ну а он, как настоящий индейский вождь, нес с собой корону из перьев попугая ара. Она была тяжелая и хрупкая, и он ее спрятал в дорожном мешке.
Описывая своего предка, Фрезер преисполнялся почтения. Для наглядности он принимался подражать его горделивой поступи, держась с поистине королевским достоинством. А поскольку одет он был в свои вечные лохмотья, выглядело все это довольно комично, и Байкалу приходилось сдерживаться, чтобы не рассмеяться и не обидеть своего друга.
— Наконец они пришли в большой-большой город. Прямо-таки огромный город, дома там были высоченные, до самого неба.
— А ты не помнишь, как он назывался?
— Думаешь, мы забыли? Вот, смотри, что у меня на шее.
Фрезер развязал болтавшуюся у него на груди промасленную веревочку, на которой висел деревянный амулет с ракушками.
— В нашем племени все носят такие штуки. Лучше защиты и не сыскать.
В центре дощечки кривыми буквами было вырезано слово «Детройт».
— Читай!
— Детройт, — произнес Байкал.
— Вот! Это и есть тот самый город, наш город. Оттуда все и пошло.
— А что делал твой предок в Детройте?
Фрезер только и ждал этого вопроса. Он пустился в бесконечные описания, рассказывая о том, что за королевский прием был оказан его предкам в Детройте. Им даровали дом, который возвышался над озером, бескрайним, как море. Еще им подарили машину и множество других вещей. Каждое утро предок Фрезера отправлялся в некое гигантское святилище, чтобы участвовать в таинственных ритуалах.
— Какому божеству он там поклонялся? — спросил заинтригованный Байкал.
Фрезер снова достал свой амулет, на котором было написано «Детройт», перевернул его, протер обшлагом рукава и протянул Байкалу.
— Форд, — прочел тот.
— Тсс! — прервал его Фрезер и перекрестился. — Это имя нельзя произносить вслух.
И он возвел глаза к небу, что-то бормоча себе под нос.
Байкал начинал понимать. Форд... Детройт... Эти два слова прошли сквозь века. Многие автомобили в Глобалии до сих пор делались на этом заводе.
— Значит, твой предок отправился в Детройт и работал там у...
— Да, — перебил Фрезер, — у НЕГО.
— А что он делал?
— Ему пришлось начать с самых низов. Это называется инициация. И вот наконец в один прекрасный день его посвятили в жрецы. Ему выдали жреческое одеяние, все такое синее-синее. А диплом ему вручил Он! Представляешь, Он Сам, собственной персоной! Полностью его титул назывался «токарь-фрезеровщик», но мы говорим просто «фрезер».
Слово это было Байкалу незнакомо, но он догадался, что оно означало одну из старинных рабочих профессий, существовавших в те времена, когда на производстве еще работали люди.
После этого случая Байкал во время долгих пеших переходов стал размышлять о том, какие причудливые формы принимает в антизонах забвение. В Глобалии прошлое постепенно утекало в небытие. Предыдущий месяц казался почти таким же далеким, как прошлый век. Самые свежие новости уже через неделю навсегда исчезали с экранов. Прошлогодние события выглядели настолько нереальными, словно никогда и не происходили на самом деле. А в антизонах прошлое, наоборот, постоянно давало о себе знать. Оно жило в памяти людей, подобно голосу, который эхом отзывается в горах и возвращается назад почти неузнаваемым. Эти воспоминания непрестанно изменялись, деформировались, приукрашивались, сохраняя лишь самое отдаленное сходство с когда-то давным-давно породившими их событиями.
Слово «фрезер» было одним из таких ископаемых, отшлифованных временем. Хрупкий остов, внутри которого обитало давно исчезнувшее существо, затвердел и превратился в нетленный тотем целого племени, утратив при этом первоначальный смысл.
