Елена Муравьева - Глупости зрелого возраста
— Ну, тебя, совсем запутал.
— В общем, правильно ли я понял: ты со дня на день разводишься и начинаешь ухаживать за Лужиной?
Так радикально Иван не мыслил, но назло пьяному Рубаняку, буркнул:
— Да.
За что и получил. Невзирая на приличный вес, Рубаняк взвился вороном из своего кресла, мгновенно преодолел разделяющее их пространство и заехал Ивану в солнечное сплетение. И хотя удар не получился — Сева не рассчитал, да и Ильин успел увернуться — ответные действия не заставили себя ждать. Пальцы Ивана сложилась в кулак, рука размахнулась и полетела в физиономию директора.
Драка удалась на славу. Но, к счастью, не затянулась. Спустя пару минут запыхавшиеся бойцы прекратили сражение. Тяжело дыша, Ильин поднялся с ковра, на котором происходила битва века, протянул Севе руку и даже помог привести себя в порядок. Стряхивая пыль с руководящего плеча, он спросил участливо:
— Ты что совсем рехнулся?
— Да, — признался Рубаняк. — Я и с Генрихом подрался.
Представить, что рациональный как таблица умножения, Сева ходит по квартирам «соперников» и при помощи кулаков выясняет отношения, было совершенно невозможно. Однако порванная футболка и ноющее от боли плечо были весомым аргументом. И все же Ильин решил удостовериться и потянулся к телефону.
— Алле, Генрих, ты не в курсе, что там с нашим Севой? Звонил, пьяный, глупости какие-то болтал.
Рубаняк, будто речь шла не о нем, с безразличным видом разглядывал содержимое книжного шкафа.
— Придурок, он, настоящий придурок, — Голос главного бухгалтера, невзирая на не лестные эпитеты был по обыкновению спокоен. Констатация фактов не требовала эмоций. — Ввалился ко мне, учинил драку, вазу разбил.
— Что просто так ввалился и с порога стал драться?
— Практически.
Выяснить истинную причину происшествия не удалось. Генрих держался, как партизан на допросе, и имя Ирины не назвал.
— Вот видишь, — почти торжествующе произнес Рубаняк. — Я рехнулся.
Возражать Иван не стал. И как хороший психолог в дальнейшем решил с «больным» не спорить. Впрочем, ему бы это не удалось. Рубаняк вернулся на кухню, допил с горла остаток водки и разразился часовой тирадой.
Оказывается, в пятницу Ира пригласила Севу в ресторан, потом поехала к нему домой, осталась ночевать, говорила правда все время про деньги, но это от неловкости и смущения.
— И как она в постели? — замирая от отвращения к самому себе, тихо спросил Иван.
— Ни как. Ничего у нас не было, — совершив чистосердечное признание, Рубаняк перешел к главному. — Но, ты к ней не лезь. И Генрих пусть дорогу забудет. Эта баба не для вас.
— А для кого? — скучно спросил Ильин.
— Для меня, — директор даже удивился чужой несообразительности. — Ей, конечно, корове бодливой, надо рога пообломать, но я справлюсь. А вы не мешайте. Она меня выбрала. Меня. Понял? Впрочем, ты мне не конкурент. Ты женат, кольцо с пальца не снимаешь, значит, ждешь свою благоверную из Харькова. Так что будешь рыпаться, я твоей супружнице постучу, она примчится и вмиг тебя отучит на других баб заглядываться. И на Генриха управу найду. А то больно умным стал. Я ему одно, он мне другое. Не пара ему Ирочка, и тебе не пара. А мне пара. Понял?
— Вроде бы.
— Тогда уложи меня спать, а то я сейчас умру.
Сева отключился, едва коснулся головой подушки.
Иван убрал на кухне, постоял у окна, поглазел на мутный вечерний сумрак. Он ничего не чувствовал. В каменном безразличии отправился к компьютеру, проверил почту. Ага, наконец-то пришла долгожданная весточка.
«Здравствуйте, Илюша. Представляете, сижу, реву, кляну свой дурацкий идеализм. Ну, почему, я такая глупая и когда, наконец, поумнею? Не стану утомлять вас лишними подробностями, но то, что в пятницу казалось грандиозным и гениальным планом, сегодня представляется не менее грандиозным идиотизмом. Ира»
— Вот, сука…
Иван тяжело вздохнул. Из соседней комнаты раздавался богатырский храп Рубаняка; ныло, пострадавшее в драке, плечо; где-то на другом конце города потирая синяки, Генрих жалел о разбитой вазе. Виновница бед — Ира Лужина — тоже страдала. Бедняжке не удалось одержать очередную победу. Сева отказался играть отведенную ему роль, сломал, навязанный сценарий, наговорил, а может, и наделал всяких обидных глупостей.
«С — У–К — А», — напечатал Ильин и поспешно стер четыре заглавные буквы. Нынче краткость не казалась сестрой таланта. Переполнявшие сердце чувства требовали большего пространства.
«Она меня выбрала… — слова Севы крутились в голове вперемежку с собственными мыслями: — Эта тварь выбирает то Колю, то Севу, кого угодно только не меня».
«С — У–К — А», — напечатал Ильин еще раз, снова стер и взамен короткой, выдал развернутую версию:
«Теперь запутались вы, Ира. Насколько я знаю женщин, настроения подобные вашему нынешнему возникают после случайного секса с первым встречным. Неужели вас не удовлетворили? Или обманули, и претендент оказался бедным инженером?» — Иван поставил вопросительный знак, представил реакцию Иры и почти с наслаждением, «так ей и надо, стерве, так и надо…» отправил письмо. Ответ появился спустя минуту.
«К — О–З — Е–Л! А — Л–Ь — Ф–О — Н–С! Х — А–Л — Я–В — Щ–И — К!»
«И не лень тратить время на все эти тире-дефисы…» — Ильин выключил комп и послал всех к чертовой матери.
Глава 2. Эра прагматизма
Понедельник начался с решительных действий. Рязанов сел в машину, приказал шоферу:
— В редакцию.
Невзирая на поздний час, как ни как 11-ть утра, Севы Рубаняка на рабочем месте не оказалось. Отсутствовали также главный редактор и начальник отдела продаж. Объявлять новость пришлось одному Сологубу.
Тот воспринял информацию спокойно. На хмурой физиономии, украшенной синяком, не мелькнула и тень печали.
— Давно пора, — сказал в ответ. — Сколько можно выбрасывать деньги на ветер!
Они знали друг друга много лет, говорили друг другу «ты», и порой, когда Рязанов позволял, даже откровенничали.
— Скучный ты, Сологуб, тип, — скривился Рязанов и бросил быстрый взгляд на часы. Время поджимало, в полдень встреча с мэром. — Все меряешь бабками. А в жизни должно быть место порыву, амбициям, тщеславию. Но ты, конечно, прав, я уже наигрался. Побыл издателем. Пора закрывать журнал и заниматься нормальными делами. Тебе, кстати, тоже хватит Ваньку валять.
— Хватит, — просто признал Сологуб.
— Вот и славно, — обрадовался Рязанов. — Закроешь эту богадельню, погуляй в отпуске и принимай завод.
Сологуб поднялся из-за стола и подошел к окну.
— Давно я большими проектами не ворочал. Соскучился.
— Еще бы. Ты мужик молодой, здоровый, умный. На тебе воду возить можно, а ты тут прохлаждаешься. Кстати, а где, собственно, руководство и вообще люди? — Василий Иванович постучал пальцем по столу: — Распустились совсем. Генрих перевел скучающий взгляд на экран монитора и, будто оттуда считывая информацию, сообщил:
— Директор вне доступа. Главред тоже. У начальника отдела продаж все время занято. — Сдавать своих было не в правилах Сологуба.
Рязанов многозначительно хмыкнул:
— Покрываешь, понятно. Кстати, что у тебя с лицом? — спросил с интересом.
— Хулиганы вчера попросили закурить.
— Совсем распустился народ, на главбухов бросаются. Ну, ладно, пошел я. Дел выше крыши.
— На счет журнала — окончательное решение?
— Без вариантов.
— С людьми как быть? Увольнять?
— Лишних — да. А нужные самому пригодятся.
— Марину Львовну я с собой возьму на завод. Не возражаешь?
— Марина Львовна — это наше все. Ты с ней, сколько уже вместе работаешь? Лет пятнадцать?
— Четырнадцать.
— Куда ж без нее!
— С Лужиной как быть?
— Про нее и Севу я еще думаю.
— Толковая баба и энергичная.
— А возраст?
— Мне на шесть лет больше.
— То ты! Я тебя на двоих молодых не променяю. Я ее смог бы.
— Тебе виднее.
— Ладно, пошел, — Оставив дверь открытой, Василий Иванович решительно зашагал по коридору, роняя на ходу тяжелые фразы. — Сворачивайте производство. Приказ о закрытии журнала я пришлю.
Новость черным вороном взлетела под своды офиса и тяжким камнем опустилась на сердца трудящихся. Расстроенный дизайнер Алексей, в который раз набрал телефонный номер Ильина. Где бы ни был сейчас главный редактор, ему следовало знать о неприятностях. Наконец перечень длинных гудков оборвало недовольное «алло».
— Я на интервью. Что надо?
С особым мстительным удовольствием Алексей произнес:
— Беда, Иван Павлович, нас закрывают. С утра приперся Рязанов — зверь зверем, орал на Генриха, требовал Рубаняка и вас. В сердцах закрыл контору, за слабую дисциплину и разгильдяйство.
