Сью Таунсенд - Публичные признания женщины средних лет
— Здравствуйте, Сьюзен, — ухнул он.
Очевидно, называть его по имени дозволяется только жене.
Когда он со своей свитой скрылся в коридоре, настала моя очередь войти в студию.
Мне подали горячий чай с лимоном, и, пока зачитывали сводку дорожных происшествий, я его прихлебывала — в полной уверенности, что смогу издавать членораздельные звуки. Наконец загорелся красный огонек моего микрофона и ведущая задала вопрос. Я открыла рот, но не смогла выдавить ни единого звука.
Ведущая справилась с ситуацией и отлично сымпровизировала, а потом сделала глубокий вдох и задала еще один вопрос. Мой голос хрипел, сопел — и только. Слушатели Радио-5, видимо, решили, что во всем виноваты помехи.
Кое-как продолжили. Ведущая блистала изобретательностью и красноречием. Я тоже, но меня никто не слышал. Из моего горла вылетали дикие хрипы и визги — при всем уважении к мистеру Лоуфу, я разговаривала, как старая адская летучая мышь.
Надоело
Сегодня мне все надоело. Нет, у меня не депрессия, это слишком крепкое слово для моего настроения. И вообще, депрессия — заболевание, тут нужен врач и лечение. Мне это ни к чему.
И погода не помощник день мрачный, тихий и серый. Воздух влажный, хотя дождя нет (пока).
В новостях одни войны, землетрясения и потопы. На телеэкране кадры: мужчины воюют, а женщины и дети борются за выживание в нечеловеческих условиях. Мои говорящие весы с утра наорали на меня за то, что вешу 72 килограмма, — тоже повод для меланхолии. А тут еще наш пес, Билл. Недавно он опять захромал, причем на следующий день после визита к ветеринару, где его объявили совершенно здоровым. Теперь беднягу опять накачают снотворными и отправят к ветеринару. Вдобавок я только что прочитала критический отзыв о моей последней книге, где ее назвали бессодержательной, а мне предложили перестать писать.
Еще один повод для недовольства: я только что вернулась из Лондона, где обшаривала магазины в поисках новой одежды. Я перебирала вешалки и все больше отчаивалась. В Лондоне шьют только на семнадцатилетних эксгибиционисток с осиной талией. В мои годы (пятьдесят три) нужен камуфляж, а не боевой костюм. Мне требуется одежда, в которой я буду казаться длинноногой, с плоским животом и фигурой Софи Лорен. Более того, эти волшебные наряды должны быть исполнены в черно-серо-белой гамме и не должны садиться от стирки.
Кроме того, меня беспокоит растущая гора корреспонденции: на каждое письмо нужно ответить лично, и в один прекрасный день я непременно напишу всем и даже не забуду отправить. Но поскольку я запустила это дело семнадцать лет назад, такой прекрасный день может просто никогда не наступить.
Работа, разумеется, вечный повод для тревоги. Сейчас, когда я пишу эти строки, на мне висят два жестких срока: двадцатый вариант киносценария и телесериал из шести частей. Каждое слово в этих сценариях будет критически взвешено и оценено. Удивительно ли, что меня кидает в холодный пот, когда я беру авторучку?
Очередной повод нервничать — я не в ладах с техникой. Не могу заменить картридж в факсе. Не умею работать на компьютере, регулировать водный фильтр в аквариуме и включать таймер видеомагнитофона. Я не горжусь своей бестолковостью и не считаю себя выше этих практических вещей, просто не постигаю, как эта чертовщина работает.
Сами видите, я далеко не человек нового тысячелетия.
В такие дни, как сегодня, я истязаю себя, составляя перечень вещей, которые потеряла за много лет. Список ужасает: перчаток хватило бы на семейство осьминогов, зонтиков — на все население Борнео, ручек, зажигалок, шарфов, темных очков и косметики — на целый сувенирный ларек в отеле.
Как ни странно, в настоящий момент семья живет без драм. Или я ошибаюсь? Со взрослыми детьми наверняка не скажешь. Они утаивают дурные вести. «Не хотелось тебя беспокоить, мамуль», — говорят они, когда выясняется, что пару недель назад у них сгорел дом, а продлить страховку они забыли.
На следующий день
У погоды по-прежнему кислый вид, но у меня настроение получше. Пес вернулся домой после обследования. Рентген не выявил абсолютно никаких причин для хромоты. Ветеринар убежден, что пес «выпендривается». Зачем, спрашивается, собаке идти на такие уловки ради нашего внимания? Его и без того постоянно осыпают любовью, нежностью и косточками. Я знаю, он мечтает быть человеком, но придется ему смириться со своей ролью в жизни. Может быть, его стоит показать собачьему психиатру, чтобы тот помог ему найти общий язык с его внутренним псиным «я»?
Еще через день
Забудьте о моем бесконечном нытье. Я в меру здоровая женщина, живу в мирной стране, где есть электричество, чистая вода и продукты, у меня муж, который честно выполняет свою часть домашних обязанностей. Я общаюсь со всеми своими детьми; они утверждают, что дом у них не горел, и я им верю. Я купаюсь в талантах и исполнена оптимизма. И настоящим обязуюсь осваивать современные технологии. Но не все сразу. Нет смысла бежать, не научившись ходить, верно? Прежде чем выйти в Интернет, по-моему, стоит освоиться с фильтром для аквариума.
Наши больницы
Меня давно волнует безобразное отношение к старикам в некоторых наших больницах. Эта тема до сих пор нечто вроде табу, поскольку традиционно считается, что медицинский персонал, особенно сестры, просто ангелы, а потому вне критики. Большинство медсестер действительно трудолюбивые, профессиональные и добрые люди, но есть и другие, и эти немногие осложняют жизнь коллегам и делают ее совершенно невыносимой для тех несчастных, которых им доверяют.
Люди моего поколения в основном согласны, что уровень работы медсестер в нашем здравоохранении снизился. Я не ностальгирую по «старым добрым временам»: сегодня уровень жизни большинства людей неизмеримо выше. Но для пациентов больниц те времена действительно «старые и добрые». Знаю по себе, ибо в молодости я не раз лежала в больнице. Позвольте рассказать молодежи, как раньше обстояли дела в типичной больничной палате.
Сама палата представляла собой длинную комнату с рядами кроватей. Большие окна дарили свет и неплохую панораму. Лежачие, тяжелые больные, которые не могли читать или развлекаться, наблюдали за сменой погоды и игрой солнечных лучей. Разбавляло скуку и нескончаемое движение в палате: нянечки занимались уборкой, врачи — осмотром пациентов, на тележках развозили напитки и лекарства, туда-сюда бегали медсестры… все у вас на глазах.
Едва пациенту разрешали ходить, он мог при желании помогать сиделкам в палате или на больничной кухне, это поощрялось и освобождало медсестер для ухода за больными.
Среди медсестер существовала жесткая иерархия. Главными были старшие медсестры. Дамы весьма внушительные, они носили особые халаты и белые присборенные шапочки, причем в каждой больнице была своя форма, которую полагалось ежедневно стирать и отглаживать. Старшим сестрам принадлежала вся полнота власти, жизнь их подопечных была расписана по минутам, и отступления от заведенного ритуала исключались. По утрам каждого пациента прямо в постели обтирали, у лежачих пролежни припудривали тальком. Нам чистили зубы, причесывали, помогали переодеться в чистое. Затем меняли постельное белье, и мы вновь откидывались на белоснежные подушки, будто изнеженные персоны королевской крови.
Старшие медсестры были постоянно начеку: пролежни, послеоперационная инфекция, любая грязь — все это считалось позором для больницы. Стариков кормили, усадив на подушки, и не выписывали, пока они не были в состоянии питаться сами. Все чувствовали себя спокойно и свободно. Любая грубость медсестры по отношению к пациенту сразу же отмечалась и так же быстро пресекалась.
Я очень расстроилась и огорчилась, попав в прошлый раз в больницу. Электричество горело целыми днями, а палата была поделена на отсеки, отчего возникало чувство изоляции. Постельного белья и подушек не хватало. Похоже, никто ни за что не отвечал, часто происходила путаница с лекарствами, иногда больные получали двойную дозу лекарств и процедур. Несколько раз вышло так, что пациент сутки голодал, целую ночь готовился к операции, а наутро операцию отменяли.
Но самое ужасное — отношение к некоторым пожилым пациентам. Я наблюдала за одним божьим одуванчиком, ее привезли в больницу из муниципального дома престарелых, со сломанным от падения бедром. Назову ее миссис Янг. Она лежала на спине, не видя ничего, кроме пустого серого потолка. Иногда звала своего давно уже покойного мужа. Еду ей ставили на тумбочку, после чего уносили, остывшую и нетронутую. Питье тоже ставили так, что не дотянуться. Старушка раз за разом просила, чтобы ей принесли судно. Часто судно приносили слишком поздно, и она была вынуждена лежать в нечистотах. Сама она умыться и причесаться не могла, а медсестры об этом не заботились. Никто ее не навещал. «Ответственная сестра», приставленная к ней, разговаривала с ней неуважительно и грубо, как и с остальными.
