Борис Евсеев - Красный рок (сборник)
Легкими корпускулярными толчками прочерчивая небо слева направо, смущающий душу огонек приближался. Приближаясь, он не увеличивался, не рос, но становился ощутимей, делался ясней. Звук, следовавший за огоньком, звук пробочки, свинчиваемой с пустой пластмассовой бутылки, звук, напомнивший Серову августовское, пусто-зудящее дрожанье стрекоз, тоже не рос, но густела его теплота: теплота неизбежного сближенья с землей.
Наконец огонек вошел в нижние слои земной атмосферы. И тогда с огоньком произошло вот что: он разбился на тысячи себе подобных поисковых огней, они рассыпались по всей степи, по всему югу великой русской равнины, а затем снова собрались в крупное, светлое, еле заметно меняющее очертания пятно, вставшее над сгнившей, а может, просто некачественно залатанной ремонтниками (о чем недавно упоминала Калерия) крышей.
– Ты понял ли, зачем я здесь? – услыхал вдруг Серов голос, приятно походивший на его собственный. Голос Серова не испугал, может, потому, что входил не через ушные раковины – входил через множество волоконец и клеточек мозга.
– Понял ли, что все происходящее с тобой в последнее время вовсе не тебе предназначено и происходить не должно? Это страшно важно понять. Важно не для вашей жизни земной – она все равно промелькнет: хуже-лучше, быстрей-медленней… Важно для жизни иной, той, что сеется над моими плечами. Там! Там не уничтожимые никем города, там нескончаемые вечности, там дымные утренние моря разливающихся звезд, там лунные вечерние поля с клочками тумана, застрявшими в изгородях, с каплями росы на стеблях: резкой и сладостной, как спирт-ректификат. Там радостное и восхитительное движение: со звезды на звезду, с лепестка на листок, с одной волны эфира на другую! Там, конечно, тех нелепых попыток «наехать» на власть, какие предпринимал ты в последние месяцы, и в помине нет! Зато есть иное приложение сил, есть иной смысл во всех действиях, и я уже называл его: движение! Вечное, неостановимое, так упорно искавшееся вами на Земле perpetuum mobile.
– Ты сам сказал, – Серов услыхал свой голос и подивился его глубине, небывалой убедительности и стереоскопичности.
«Да ведь я великий актер», – вскользь подумалось ему, а вслух выговорилось: – Ты сам сказал: у вас там смысл другой. И мне он непонятен. Ну так, стало быть, и не нужны вы мне со своим бессмысленным вечным движеньем! Я-то как раз остановки ищу, конечного пункта всего того, что и на земле, и в России затевалось, а не скольжения вечного. Для того и сбежал сюда, чтобы здесь установиться, обдуматься, а не сновать безмозгло по Москве! Да и вообще: не неба ищу – земли! Не пустоты ищу – камня! Камня веры, камня государственности! Да, смысл глубоко упрятан. Но не говори, что у нас его нет. Иначе и у вас его нет тоже. Я, конечно, смысл этот только за кончик веревочки ухватываю. Но ведь хочу ухватить и выволочь на свет божий всю веревочку. И за это я люблю себя. Это великое усилие наполняет меня смыслом, тайной и ожиданием невозможного…
«Для того тут юродствую, для того ночью сам с собой, как дурак, беседую», – хотел добавить вслух, но не добавил Серов.
– Я не могу помочь тебе разобраться с жизнью земной. Она темна и от света нашего ускользает. Но я здесь потому, что ты оказался вдруг перед возможностью полного уничтожения. Незаметно для нас, ну и, наверное, для себя самого. Тебя здесь окружили настолько плотной тьмой (пока неясно: это тьма событий или тьма чьих-то управляющих тобой помыслов), что, боюсь, выхода у тебя уже нет. А раз ты у края пропасти, – значит и я, твоя тайна, твоя тень небесная и в некотором смысле твой дублер, отвечающий за душу твою наравне со своей, – значит, и я пострадаю. Потому как ничто в мире безнаказанно уничтожаться не может! Сей же час или в ближайшие часы и дни ты должен что-то перерешить, выправить!
– Я понял! Ты мое искаженное «я»! Мое изъеденное галоперидолом, циклодолом, упорхнувшее от меня в воздух и возвращающееся ко мне на волне болезни нутро. У меня, как теперь говорят, просто крыша поехала! Вниз, вниз по стропилам… Взяла и поехала!
– Никакая «крыша» у тебя не поехала. Просто на минуту снялась преграда между нами. Не мудрствуй! Не уходи от вопроса. Исправь свой путь. Я не могу тебе в этом помочь. Здесь ты не у места. Я с трудом отыскал тебя в этой черной дыре.
– А может, ты от дьявола? И мне лучше сразу к тебе приблизиться, сразу в руки тебе отдаться?
– Не кощунствуй и не упоминай всуе лукавого. Он не так далеко, как иногда кажется. И не лезь в дебри. Не переноси земные понятия на нас. Дьявол к вам низвергнут. Он у вас. А мы – в небесах. Мы – сладко летящий, широко рассеянный свет. На нас ваши теорийки действуют слабо, а раздражают сильно. Это как лекарства, как психотропы: действия на организм почти никакого, а помрачение ума – налицо! Но не думай сейчас ни о чем, просто прикинь, как выправить свой земной путь.
– Если дьявол близко, – все одно помешает…
– Не думай о лукавом так часто. Не нужно вообще о нем думать. Увидишь его – разотри в прах. Сила для этого и тебе, и каждому из вас дана. Вы ею просто пользоваться не хотите. И не забудь, прошу тебя: ничего относительного нет. Есть строжайшие, есть железные чередованья тьмы и света, света и тьмы. Избегай последней, стремись к первому. Не старайся эту череду, эти смены понять глубоко, не старайся их разъять, анатомировать. Просто отделяй четко одно от другого. И береги разум, пока он не заражен порчей, не умерщвлен еще при жизни земной…
Но вот поюродствовать вполне можешь, это тебе пособит не мудрствуя – мудрость познать. Возвращайся в Москву. Не для заговоров возвращайся (заговоры сейчас едва ли помогут, да и не твое они дело), а для того, чтобы быть в нужный час в том месте, которое для тебя на картах вселенной обозначено. Возвращайся, поживи, поюродствуй, даже и над умами повластвуй. А там ко мне начинай собираться. Я жду всегда! Я не бес. Я не ноющая в твоем мозгу женщина, не высверк воображения, не черная дыра. Я – это ты. Но «иной», пока тобою не осязаемый. Я жду, жду…
– А как же Бог? – слабо крикнул Серов. – Это ведь к нему я возвратиться должен! Ни про какие огоньки, ни про каких «дублеров» нигде никем не говорено! К Нему, к Нему вернусь, если уж на то пошло, не к тебе!
– Конечно, к Нему. Но к Нему кто-то сопровождать тебя должен, чтобы ты в «нижнее место», в пекло, в гадес сразу не нырнул или с ума от высот не сбрендил. Не ракеты же ваши доставлять тебя к Нему будут. Нет. Со мной вместе, со мной в обнимку к Нему и возвратишься. Я тот, кто через мытарства тебя к Нему сопроводить должен… Я – провожатый. А там – зови как знаешь. Хоть ангелом, хоть крылышком, хоть рассеянным светом…
Свет стал медленно отдаляться, стал превращаться в пятнышко, в точку, мелькать прерывистой спутниковой морзянкой, стал гаснуть. И засверкала грубым, острым и неразделимым алмазом ночь, и съехавшая вниз крыша 3-го медикаментозного мягко, не уронив ни кусочка черепицы или дранки, встала на место, а заговорщик устало прикрыл глаза.
* * *Прикрыл на минуту глаза и утомленный горением ночной лампы бывший лекарь Воротынцев. Он как раз собирался перехватить черной резинкой небольшую стопку листов из блокнота и засунуть их за плинтус со стороны кровати. Но вместо этого, снова открыв глаза, стал глядеть в окно. Ночь, как лекарство из разломленной ампулы, выветривалась, испарялась. Бывший лекарь мимовольно глянул на стопочку синеватой исписанной бумаги и решил написанное перечесть.
На верхнем листочке было косо нацарапано:
ЛЕКАРЬ ВОРОТЫНЦЕВ.
ЛИСТЫ ЗАПОЗДАЛЫЕ…
Лист № 1
В стесненности и повязанности! Да! В оковах и путах! Именно так приходит к нам свобода. О ней! А не о лекарствах и синдромах (хоть и лекарь я) размышлять хочу! Ведь то, что я здесь увидел, неминуемо толкает к философствованию. Вот, скажем, свобода. Кричат: кандалы, зажимы, вервия! Но чем их больше, тем я внутренне свободней. Верней – и внутри свободы, и внутри несвободы есть что-то еще. Что? Воля? Чья? Моя, чужая?
Но об этом позже, потом! Вдали – шаги… Один раз листы уже отбирали…
Лист № 2
Листки иметь разрешили! Видимо, предполагают изъять их позже. Торопись, лекарь, спеши! Мысли – не слова, их-то не воротишь! Итак, основное.
Что-то странное творится здесь с человецами. Отделение закрытое, но некоторые больные (причем именно тяжело больные) то исчезают, то появляются вновь. Появляясь вновь, имеют вид загнанный и обреченный. Обострение болезни налицо! Я наблюдал год, прежде чем решился на такой вывод. Теперь следующее: те, что остаются в больнице, – ведут себя слишком уж одинаково. А этого быть не может! В отделении находятся (выведано у ординатора N.) больные со следующими диагнозами:
1. маниакально-депрессивный психоз;
2. паранойя;
3. токсикомания;
4. невроз навязчивых состояний;
5. симптоматические психозы;
6. половые перверзии;
7. психические расстройства в результате черепно-мозговых травм.
