Сергей Кузнецов - Подобно тысяче громов
Почему я убил Зубова? Почему ненависть моя была так сильна, что, усиленная обрядом билонго, превратилась в пулю, пробивающую грудь? Я не мог простить смерти Милы Аксаланц? Не мог простить своего детского унижения?
Мужчина должен быть сильным. Мужчина не должен прощать детских обид. Я не мог предать мальчика, который лежал, глядя на хрустальный шар под потолком родительской комнаты, глотал слезы, сжимал зубы, хотел быть сильным, обещал себе: я их всех убью.
Магия существует. Реальная власть, реальная сила, возможность убить человека с помощью круга могильной земли, пряди волос, нескольких игл и красных свечей. Возможность исполнить свое самое заветное желание.
Я чувствую себя сильным, чувствую, как впервые за всю жизнь покой разливается по жилам. Не нужно ничего доказывать, не нужно мстить, не нужно помнить обид. Я все сделал, мое желание исполнилось. Я убил человека.
Мужчина должен быть сильным, хрустальный шар под потолком, Генка Смородинов, оторванные с мясом пуговицы, почему ты ему не врезал? Почему я не ударил тогда, десять лет назад? Почему не превратился в разъяренного монстра, исполненного ярости? Почему не раскидал своих обидчиков, не размазал их по натертым мастикой полам школьных коридоров, по грязным сугробам школьного двора?
Наверное, я просто никогда не мог ударить человека.
***С дилером Антону удалось встретиться только на следующий день: Валера извинился и объяснил, что вчера совсем убился и не перезвонил. Антон вышел на балкон, набил травы в трубочку и устроился поудобней.
Его вставило с первой затяжки. Мир снова стал прекрасен. Оказывается, наступило бабье лето. Солнце светило, птица летала по небу, листья отливали золотом. Где-то далеко ехали по улице машины, Антон слышал их ровный гул. Шумел ветер. Тень от соседнего дома косо лежала на перилах балкона, словно перечеркивая их. Боже мой, подумал Антон, почему же я не сидел так вчера, что мне мешало? Неужели небо без травы не было столь прекрасно? Как я мог все это забыть? Смешно, в самом деле. Он затянулся последний раз, вытряс пепел и вернулся в комнату. В развале кассет нашел "Underworld", сунул в магнитофон, сделал звук погромче и вернулся на балкон. Как он мог жить без этого целых два дня? Теперь, почувствовал Антон, всё будет хорошо. Всё всегда будет хорошо, не только сегодня. Пусть только Джа не даст ему забыть это - синеву неба, тень от дома, шум машин, шорох листьев, музыку из окна.
Облокотившись на перила, Антон смотрел вниз. Точно так же он стоял несколько недель назад, глядя на безмолвный балет Жениных одноклассников. Сейчас, снова покурив, Антон был уверен: в тот день от этих людей исходили только позитивные вибрации. Они были счастливы. Как же так получилось, что Женя умерла? Затем он вспомнил Леру - он трахался с девушкой, которая танцевала в "Гасиенде", только представь! - потом Алену - удивительная девушка, мы так хорошо понимаем друг друга! Все-таки мне повезло, что я встретил таких чудесных людей. Горский, Никита, Алена… даже Зубов. Несчастный, в сущности, человек. Надо же - его никогда не торкает. Пиздец просто. Это ж лучше умереть, чем так жить.
Зазвонил телефон.
– Горский! - обрадовался Антон, - а я как раз о тебе думал.
– И что? - спросил Горский.
– Ну, так просто, - смешался Антон, - ну, просто думал. Ничего конкретного.
– Ко мне тут Олег заезжал, - сказал Горский. - Он немного не в себе, имей в виду.
– А что с ним? - спросил Антон.
Что, в самом деле, могло случиться с Олегом? Может, ему нужна помощь? Надо будет ему позвонить. Хороший парень Олег, жалко, мало общаемся.
– Думает, он убил Зубова.
– А Зубов убился? - спросил Антон и порадовался: наконец-то. Зубову удалось убиться. Повезло. Вставило все-таки. Стоило только о нем подумать. - А чем он убился?
– Он не убился, - терпеливо сказал Горский. - Его убили.
– То есть как? - не понял Антон.
– Ну, застрелили вчера.
– Ой, блядь! - выпалил Антон.
Надо как-то срочно вернуться в обычное состояние сознания, хоть и неясно - как.
***Раньше Антон никогда не был в "Бункере", хотя слышал о нем. Модный клуб, Антону показалось - где-то на окраине Москвы. У входа припаркованы иномарки, а внутри похоже на передачу "Шестнадцатый этаж" пятилетней давности: в то время посетителей "Бункера" назвали бы "неформалами".
Настя, школьная подруга Антона, любила смотреть эту передачу. Антон даже пару раз составил ей компанию. Сейчас он смутно вспоминал, что "неформалы" любили "Битлз" и Бориса Гребенщикова. В нетелевизионной, реальной жизни при удачном стечении обстоятельств из них получался Вася-Селезень - в худшем же случае они обзаводились женами и детьми, напрочь забыв неформальную молодость.
Вероятно, как раз ностальгия по молодости и гнала подобных людей в "Бункер". Впрочем, герои "Шестнадцатого этажа" были едва ли старше Антона, в "Бункере" же собирались тридцатилетние ветераны, сверстники Сидора и Альперовича.
После убийства Зубова Антон решил встретиться с Сидором - как и бывает в детективах, трупов становилось все больше, но Антону, в отличие от Эркюля Пуаро, Автор не гарантировал личной безопасности. Секретарша Сидора велела прийти завтра в пять: но ни в пять, ни в шесть Сидор в офисе не появился. В полседьмого заехал Альперович, сказал он, небось, в Бункере, поехали туда - и вот они сидят за столиком: Альперович, Антон и немолодой тридцатилетний мужчина в рваной брезентовой куртке и с волосами до плеч, сразу бросившийся к Альперовичу. Мужчину звали Витя - какой-то старый приятель Альперовича. Как живешь, чем занимаешься? Ну, так как-то… штучки делаю. Какие штучки? Ну, штуки я делаю, штуки.
Альперович пил виски, Витя - водку, Антон заказал колу.
– А чего ты в прошлый вторник на Силю не пришел? - спросил Витя.
– Занят был, - ответил Альперович. - Дела, я же говорю.
– Да ты стал совсем цивильный, - сказал Витя. - Помнишь у Умки песню? Типа: "Раньше ты в столовой собирал объедки, раньше ты ходил в разодранной жилетке?"
– Было что-то такое, - наморщился Альперович. - А что Умка?
– Не видел ее давно. Говорят, тоже цивильной стала. А ты, небось, на машине ездишь… волосатых подбираешь?
– Да какие теперь волосатые, - без энтузиазма ответил Альперович. - И шофер мой не любит, когда машину засирают.
– У тебя и шофер есть? Ну, ты даешь! А помнишь, как мы с тобой на третьем курсе циклодол ели?
– А то! В 215-й комнате, в общаге! - вдруг оживился Альперович. - С Маринкой и Петюней!
– И слайды Дали смотрели!
– Ага! Дали… знаешь, я во Флориде был в том году, специально в музей сходил - никакого сравнения. Первый раз - все-таки самый сильный.
– А мне недавно альбом подарили - по-моему, отлично.
Антон впервые видел Дали у той же Насти: кажется, это было, когда они пыхнули третий раз. Первые разы все-таки самые сильные, думает он, запоминаешь надолго. Смотрели Дали, слушали "Битлз" - да, действительно, как эти, с шестнадцатого этажа. Тогда Настя и сказала, что "Lucy in the Sky with Diamonds" - песня про LSD, по первым буквам припева. Мол, поэтому ЛСД и называют иногда "люсей". Жалко, что меня Настей зовут, Люсей было бы прикольней. Люся в небесах с алмазами. Что она там, кстати, делала? В школе Антон плохо знал английский, а сейчас про "Битлз" уже совсем неинтересно. При чем тут Люся, зачем ей на небесах алмазы? Может, как символ того, что под кислотой в какой-то момент все начинает сверкать как бриллианты? Или в том смысле, что ЛСД - такая же ценность в мире духа, как алмазы - здесь, на земле?
– Счастливый ты, - сказал Альперович. - Почти не изменился. Силю слушаешь, Дали смотришь, волосы до плеч, колокольчики-то хоть отпорол с клешей? (Витя кивнул.) А у меня жизнь движется так быстро, что чуть замедлюсь - превращусь даже не в реактивный след за самолетом, а в такие слизистые дорожки, как после улиток остаются.
– Читал "Лангольеров" Кинга? - спросил Витя. - Там то же самое. Они, эти лангольеры, съедают вчерашний день.
– Нет, не читал, - покачал головой Альперович. - Я теперь мало читаю. А Кинг - это который "Мертвая зона"?
– Ага, - кивнул Витя, - он самый.
– Как, говоришь, называется? - И Андрей вынул из кармана кожаную записную книжку и золотым "паркером" аккуратно написал на чистой страничке: "лангольеры".
– Прошлое, говоришь, съедают? - переспросил он.
Витя кивнул и, помолчав, добавил:
– А для меня восьмидесятые остались навсегда.
Через полчаса Витя ушел, и Антон подумал, что не представляет своих друзей через десять лет. Когда-то все менялось стремительно - но в какой-то момент советская власть, перестройка, гласность и журнал "Огонек" превратились в слабое воспоминание. Жизнь началась в тот день, когда Настя первый раз предложила ему косяк - и Антон понял, кто он такой на самом деле. Все, что было раньше, стало туманным прошлым - как и сама Настя, которую он не видел уже несколько лет. Увидеться бы с ней сейчас, спросить, знает ли, что "настей" зовут теперь кетамин - из-за того, что калипсол используют при анестезии.
