Валерий Зеленогорский - Байки грустного пони (сборник)
Зарецкий предвидел такую реакцию собственной жены и успокоил ее: они здесь не останутся, но формальности надо соблюсти.
Он прошел в офис, протянул начальнику бумаги и заявление об отказе от материальной помощи немецкого правительства, и официальная Германия в тот же момент потеряла к нему интерес.
Ночь пришлось провести в комнате над кафе на вокзальной площади — гостиницы в деревне не было, хозяин кафе сдавал комнаты девушкам легкого поведения из стран, сбросивших ярмо социализма, а теперь примеряющих хомут свободного общества.
Под крики гастарбайтеров и девушек из Чехии и Румынии прошла ночь искателей счастья на земле Баден-Вюртемберг.
Рано утром Зарецкий пошел в магистрат получить регистрацию. В очереди, состоящей из трех персон — его самого, вьетнамца и афганца из Джелалабада, — он чувствовал себя своим, все прошло быстро, и только когда чиновник попросил уточнить, где находится лагпункт 37, показывая паспорт российского немца, приехавшего на ПМЖ, Зарецкий не смог этого сделать: его немецкий не позволял так глубоко касаться истории его родины.
Получив необходимые бумаги, они приехали в Штутгарт и начали новую жизнь: нашлась квартира, Зарецкий за два дня зарядил ее всем необходимым, еще два дня потребовалось, чтобы решить со школой — строгой и очень частной, там родителям не разрешалось носить детям портфель и писать за них рефераты. Мама Зарецкая плакала и стояла под школой часами, выслеживая сына, приобщающегося к немецкому порядку.
Зарецкий уехал домой в Россию — работать. В Германии он себя не видел, ему предлагали открыть русское кафе или публичный дом, но это не привлекало художественную натуру Зарецкого, ему в этой стране было скучно и однообразно, а кое-что даже сильно раздражало. Раздельный сбор мусора в три разных контейнера убивал рациональностью, он не мог, стоя на кухне, решить, куда бросить бутылку: хотелось в окно, но порядок требовал, а душа его не хотела.
Второе наиболее сильное препятствие состояло в полном отсутствии интереса к аборигенам: можно было не общаться, но видеть рядом людей другого темперамента и культуры было невыносимо, дело не в языке — пропасть на уровне подсознания.
Он уехал и только в Химках осознал, как он соскучился по этому серому пейзажу и плохому освещению местного автобана. На «Войковской» он зашел в какой-то бар, выпил, и ему стало так хорошо, что все рядом стали почти братьями, вкус, цвет и запах вернулись.
Всего три недели его не было, а устал от европейцев на год вперед. Жена звонила каждый день и спрашивала, когда он приедет, он отговаривался, но в пятницу она убеждала его, и он, скрипя зубами, ехал в Шереметьево, три часа летел, потом на скором поезде ехал в Штутгарт и через пять часов оказывался в сонной Германии, чистенькой, в цветочках и с хорошим запахом в общественных местах.
Утром жена накрывала ему в садике завтрак, потом они шли в центр, где он, пройдясь три раза, знал все трещинки на брусчатке, и так до воскресенья, когда он улетал ночным рейсом домой, туда, где в подъезде пахло кошками и можно было получить по голове даже днем.
Сын в школе создал интернационал из себя, югослава и японца, они бились на переменах с гражданами Евросоюза за свои права, используя приемы якудзы, КГБ и песни югославских партизан.
Все закончилось под Новый год, перед каникулами: группа учеников некоренной национальности принесла в школу петарды и решила поздравить с Рождеством местное население. На футбольном поле ось Токио — Москва — Белград устроила фейерверк, напомнив местным налеты союзников. Всех троих, обвинив в терроризме, исключили из школы, повода жить в Германии не осталось, Зарецкий забрал семью домой, и теперь, когда прошло уже пять лет, он иногда вспоминает полгода полетов в цивилизованную Европу, и его слегка передергивает.
И корабль плывет…
В банке каждый год в горячем июле проводили корпоративный праздник. По установившейся традиции его устраивали на арендованном корабле.
С пятницы до воскресенья с помощью водки и других напитков крепили корпоративный дух топ-менеджеры, курьеры, бухгалтеры и операционистки.
С мая народ начинал готовиться: женщины худели, покупали новые купальники, мужчины качали пресс и бицепсы, присматривались к девушкам и намечали подходящие жертвы сексуальных притязаний.
Готовились все, но особенно тщательно собиралась барышня из департамента корпоративного управления. Она ставила на эту поездку многое, она мечтала завалиться в постель к хозяину и изменить свою судьбу. Она тщательно эпилировалась, купила в «Дикой орхидее» белье красного цвета, просидела на майские в Египте десять дней, загорела, истратив в салоне двести долларов, и сделала все процедуры — от головы до пят. Финальным аккордом было тату на копчике в виде дракона с лилией, как у Миледи в фильме про мушкетеров. Она выглядела как Ксения Собчак каждый день и была готова к бою за место под солнцем. Предыдущие двадцать два года она боролась за свое место достойными средствами: училась до посинения, занималась спортом и танцами, делала все, чтобы быть везде первой, выучилась, осталась в Москве, единственный раз переступив через себя, дала декану за направление на стажировку в Сорбонну, где сумела получить МБА, так необходимый для работы в данном банке.
Хозяин, сорокалетний мужчина, преуспевающий и в хорошей спортивной форме, каждый год приезжал на катере на плывущий трехдневный рай для своих сотрудников: он любил кино, и корабль ассоциировался в его сознании с кораблем Феллини, которого он высоко ценил. Но больше великого итальянца он любил одарить какую-нибудь сотрудницу, которые каждый год выстраивались перед его каютой в очередь, как в поликлинике на прием к гинекологу с подозрением на залет от нежелательной беременности.
Он приезжал поздно, ближе к ночи выходил на палубу, пел с группой прихвостней хиты восьмидесятых, жадно ел корабельную еду: гурманом он не был, хотя в рестораны ходил каждый день, — мешало прошлое. Больше всего на свете он любил холодные котлеты с пюре со сковороды, стоя на кухне, не раздеваясь, в пальто.
Корабль шумел и зажигал, как «Титаник» до роковой встречи с айсбергом, курьер ласкал главного бухгалтера, топ-менеджер на корме душил в объятиях операционистку, чувствуя в эту ночь себя Томом Крузом.
Открывались такие бездны и пропасти, что даже старожилы — две женщины из протокола — были удивлены, увидев, что новая сотрудница международного отдела, женщина с виду приличная и в возрасте, приглашенная развивать связи с зарубежными филиалами, тут же открыла на корабле передвижной семинар по лесбийской любви, рекрутировав сотрудницу кадрового управления, которая до этого даже с мужем спала в пижаме и ни разу не занималась сексом днем и без освещения, а тут прорвало.
На палубе начался конкурс «Мисс и Мистер Корабль».
Конкурсы «Жаркие танцы» и «Баллада возлюбленных» не выявили победителей, объявили для определения лучших, как в футболе по пенальти, конкурс «Мой первый сексуальный опыт». Два первых рассказа поразили своей неискренностью и откровенным враньем.
Один сотрудник пересказал рассказ Бунина, не сославшись на автора, пьяная женщина из филиала, забыв об условиях конкурса, рассказала о последней поездке в Египет, где ее поразил инструктор по дайвингу, лишив ее девственности после четвертой операции по восстановлению девственной плевы: она готовилась к пятому браку с пожилым состоятельным импотентом.
Поехала в Египет потренироваться на местных, наслушавшись подруг, что они работают как звери. Это было правдой: инструктор был неистов, как динамомашина, и для него бухгалтер была первой женщиной: до нее он тренировался на домашних животных и прочей живности. Он выцыганил у нее корпоративный мобильный телефон, а она написала, что его украли у нее в метро вместе с пропуском. Неприятности с администрацией компенсировались жаркими воспоминаниями о подводном сексе.
Особо яркой оказалась искренняя и непритязательная история охранника из центрального офиса, который рассказал, как жаркой июльской ночью в деревне под Воронежем после свадьбы троюродного брата он был изнасилован его матерью, своей теткой.
Все были потрясены этой античной трагедией, он получил звание «Мистер Корабль», кофемолку с логотипом банка и благосклонность референта по ценным бумагам, женщины тонкой и любящей людей из народа.
У дверей VIP-зала разыгрывалась своя драма: хозяин отсмотрел уже девять претенденток на роль пленительной рабыни, но все никак не мог определиться. Девушки, предлагавшие себя, были разными, но в их глазах он читал всего одну фразу: «Хочу денег — и все!»
Это оскорбляло его эстетическое чувство художника межличностных отношений, он хотел иллюзии, и он ее получил, выходя из туалета, предварительно проверенного охраной, — в прошлом году был прецедент: там спряталась одна пьяная девушка и набросилась на хозяина, напугав его до смерти. Так вот, на выходе из места облегчения он увидел нашу героиню во всем шике и блеске и запал сразу и бесповоротно. Он подошел, она представилась, и пьеса, сыгранная уже не раз, развернулась во всех нюансах.
