Стефан Геймс - Агасфер
Вскоре первые трубы запели побудку, во дворе началась беготня, зазвучали громкие команды; при свете факелов принялась строиться лейб-гвардия, конная и пешая, все гвардейцы одеты в мундиры герцогских цветов: красный, белый и синий. Потом факелы погасли, занялась заря, и Эйцен зло подумал, что провел целую бессонную ночь, а чего ради — неизвестно.
Наспех плеснув себе в лицо холодной воды из кувшина, он надел свое священническое облачение, сунул в карман бумагу с молитвой и отправился искать, где бы можно было подкрепиться с утра горячей похлебкой.
Поплутав по замку, он получил-таки свою похлебку в церемониальном зале, где под балочными крестовинами потолочного свода герцогские советники, другие вельможи и офицеры заглатывали жбанами пиво и отхватывали ножами толстые ломти от окороков, чтобы наесться впрок перед смотром войск, вслед за которым было назначено выступление в поход. Эйцен едва успел опорожнить свою миску и перемолвиться словечком с Лейхтентрагером, как в зал спустился сам герцог в сапогах со шпорами и панцире, все повскакали с мест, заорали приветствия, вскинули клинки, забряцали оружием, так что можно было подумать, будто сражение уже началось. Герцог же, хотя и слегка пошатываясь, направился прямиком к Эйцену, не знающему, куда бы деть миску с ложкой, и спросил, как почивал уважаемый господин доктор, готов ли он произнести молитву, дабы испросить у Бога благословения на победоносную войну за правое дело. Как бы ни был пьян герцог, а подобных изъявлений благосклонности никогда еще не выпадало Эйцену, который едва не растаял от этого бальзама, пролитого на разбитое графиней сердце; в сопровождении Лейхтентрагера он прошествовал к лужайке, предназначенной для военных парадов, мимо красного балдахина, где расположилась герцогиня с придворными дамами, маленькие принцы и принцессы; на лужайке стоял деревянный помост с большим, хорошо видным отовсюду крестом; взбираясь на помост, Эйцен представил себе восхищенные взгляды графини, когда он в присутствии самого герцога и всей армии будет произносить молитву. Но сколько он ни озирался с помоста по сторонам графиню нигде не увидел и наконец сообразил, что тянуть больше нельзя, молитву нужно начинать, ибо этого ждет вся армия, давно построенная по взводам и ротам, а также герцог, одиноко красующийся впереди.
Напрягая горло, он громко возгласил: Герцог Адольф, всемилостивый господин властитель, поднял оружие, дабы с Божьей помощью возвратить взбунтовавшиеся Нидерланды к прежнему миру, согласию и порядку, речь при этом отнюдь не идет о притеснении тамошней христианской церкви которая блюдет чистоту веры на основе душеспасительных Евангелий, а, напротив, об укреплении и защите этого чистого и истинного вероучения; будучи преданными верноподданными Его Герцогского Высочества, мы обращаемся к всемогущему и милосердному Богу именем Сына Его единородного, Иисуса Христа, с молитвенной просьбою явить Свою милость нашему властителю и господину, а также его военным советникам, военачальникам и всему его ратному воинству, ниспослать через ангелов небесных им сбережение от бед и урона, даровать им воинской удачи, ратных успехов и большой победы.
Эйцен перевел дух. Герцог, как он заметил, стоял с лицом тупым и безучастным, не пытаясь, должно быть, вникнуть в то, как господин суперинтендант разобрался с нидерландскими церковными сложностями; впрочем, это вряд ли его вообще интересовало — война есть война, тут тебе раскроят череп, не дожидаясь ответа на вопрос, принимаешь ли ты Святое причастие на папистский манер или на истинно протестантский. Эйцен продолжил: Помолимся же усердно о том, чтобы всемогущий и всемилостивейший Господь ради возлюбленного Сына Своего, Иисуса Христа, оберег наши княжества и земли от всяческого злосчастья, невзгод и напастей, чтобы Он даровал нашему милостивому Государю и Господину, Его сиятельной супруге, чадам и домочадцам, а также военным советникам, военачальникам и всему ратному воинству на радость нам, Его верноподданным, счастливое возвращение; пусть вернутся все с победой целыми и невредимыми.
Тут у Эйцена после столь продолжительной страстной речи вновь перехватило дыхание; сделав паузу и набирая в грудь побольше воздуха, он оторвал глаза от бумаги, оглянулся по сторонам и увидел, что кое-где иной бравый вояка украдкой отсмаркивался, дабы скрыть слезу; немало растроганный сам своей духоподъемлющей молитвой, Эйцен произнес под конец: Пусть свершатся все наши чаяния, а для этого давайте от глубины души и с крепкой верой помолимся: «Отче наш, Иже еси на небесех!..»
Все воинство, как один человек, во главе с герцогом, которому трудновато давалось равновесие, опустилось, кряхтя и бряцая оружием, на колени, и до слуха Эйцена долетел многотысячеустный хор голосов: «Да святится имя Твое! Да приидет Царствие Твое! Да будет воля Твоя…» Он почувствовал силу божественного слова, также то, что его собственное слово обладает огромной силой; но увидел он неподалеку и своего друга, тайного советника, который кривил усмешкой рот; услышав следующие слова: «Твое есть Царство и сила, слава вовеки. Аминь», Эйцен вдруг понял, что именно этот человек управляет им и что он, доктор богословия, призванный создать Царство Божие в Шлезвиге, оказался инструментом в чужих руках, которые уже никогда не отпустят его.
Тем временем бранью и зычными командами офицеры построили пехотные отряды к выступлению, рейтары оседлали лошадей, герцог взгромоздился на крупастого белого коня, который блистал изукрашенной золотом сбруей и таким же чепраком; Эйцен же воздел руки для пасторского благословения герцогу, его войску, полкам и отрядам, отчего стал похожим на черного ворона, который машет крыльями, тщетно пытаясь взлететь; мимо него пошла армия, впереди герцог с военными советниками, за ними лейб-гвардия, следом пешие датские алебардисты, далее уверенно держащиеся в седле легкие и тяжелые рейтары, за которыми твердым шагом промаршировал полк Пуфендорфа, бодро горланивший походную песню:
Солдат идет в строюС товарищами вместе,Чтоб голову своюСложить на поле чести.
Кому не повезетПрийти живым из боя,Пусть доблестно умрет,Как надлежит герою.
Всегда будь впереди,Не прячься трусом сзади,Ведь рана на грудиСродни твоей награде.
После каждого куплета раздавался дружный припев «Валери, валери, валери!», который наполнял душу Эйцена, все еще благословляющего уходящее войско, приливом неведомой ранее отваги, его прямо-таки подмывало присоединиться к солдатскому строю. Но вот с последним куплетом:
При смело на рожон.Бесстрашный будет воинПобедой награжденИ жизни удостоен! —
промаршировал последний отряд, и Эйцен увидел в первой шеренге, идущей сразу вслед за молоденьким фенрихом, на правом фланге, знакомое лицо; солдат, кажется, тоже узнал Эйцена, а потому под рев «Валери!» обернулся и крикнул что-то похожее на шед, что значит по-еврейски «сатана» или «черт бы тебя побрал», это был не кто иной, как Агасфер, с полной выкладкой, в форме пуфендорфского полка, полушароварах и камзоле с разрезами на рукавах.
Эйцена словно громом ударило, хотя, увидев среди придворных дам графиню Эрентрой, он уже догадывался, что и Агасфер находится где-то неподалеку; если Вечный жид затесался в войско, то это дурное предзнаменование для похода на Нидерланды, подумалось Эйцену. Но пасторский долг удержал его у деревянного креста, не позволив броситься к Вечному жиду, дабы призвать того к ответу. Тем временем отряд удалился, следом потянулись обоз, телеги и фургоны, на которых свистел и улюлюкал всякий сброд, не выказывавший никакого почтения ни вельможам, отчего те поспешили скрыться в замке, ни пастору, стоящему на помосте. Однако Эйцен, памятуя о христианской любви, решил благословить и этих людей, но тут увидел в одном из фургонов, среди котлов, сковородок и разной утвари, нагло болтающую ногами маркитантку — это была Маргрит.
Тут уж Эйцена не могли удержать ни священническое облачение, ни пасторский долг. Правда, он кинул еще быстрый взгляд на красный балдахин, не остался ли кто под ним, чтобы осудить опрометчивый поступок суперинтенданта, но оттуда все разбежались, поэтому Эйцен, подобрав свою ризу, спрыгнул на истоптанную траву, бросился за фургоном, догнал его и, пытаясь ухватиться за вожжи, чтобы остановить лошадку, запричитал: «Ах, Маргрит, любимая! Погоди! Я хочу быть твоим навеки!» Но маркитантка принялась хохотать, а собравшемуся тотчас вокруг них народу сказала: «Первый раз его вижу. Нет, вы только послушайте, чего он от меня хочет. Вот времена настали, блудливый святоша среди бела дня нападает на честную женщину!» И задали бы, видно, Эйцену изрядную трепку, если бы обоз не покатил дальше вместе с маркитанткой, оставив опечаленного пастора стоять на дороге.
