Маргарет Дрэббл - Мой золотой Иерусалим
— Что она скажет, как ты думаешь? — допытывалась Сара. — Очень рассердится?
— Даже не знаю, — честно призналась я. — Вообще-то Лидия никогда не сердится, но уж если на то пошло, ты видела, как кто-нибудь сердится? Я — нет.
— Да я, пожалуй, тоже, — согласилась Сара. — Как сердятся на кого-то за спиной, я видела не раз, но чтобы выражали гнев в присутствии объекта — никогда. Единственный, кому я могу выразить свое возмущение в лицо, — мой муж.
— Если она рассердится по-настоящему, — сказала я, — она может уехать, и тогда мне больше не на кого будет оставлять Октавию. Правда, я и так редко обращаюсь к Лидии. Но если успеваю ее поймать, она никогда не отказывается.
— Если хочешь знать мое мнение, — заметила Сара, — пусть себе съезжает. Тогда ты сможешь пустить настоящих жильцов за нормальную плату. Просто смешно в твоем положении не сдавать такую квартиру.
— Может быть, ты и права. Только она не уедет.
— Кто знает, — ответила Сара. — А вдруг так рассердится, что и уедет?
Мы с Октавией вернулись домой на автобусе в шесть часов. Лидии все еще не было. Я согрела Октавии молоко, уложила ее, включила радио и села слушать музыку и ждать. Мне пришло в голову, что Лидия может вернуться вместе с Джо, так уже не раз бывало, а признаваться при нем мне будет совсем несладко. Я всегда гордилась тем, что проявляла по отношению к Джо достоинство и самостоятельность. Такая неуязвимость моей позиции много для меня значила. Но вскоре после восьми Джо позвонил сам и осведомился, дома ли Лидия. Я объяснила, что ее нет, и спросила, как он считает, скоро ли она должна прийти; он ответил, что скоро, сейчас явится. И попросил передать, чтобы к девяти она была готова, он заедет за ней ровно в девять. Сообщение, что Лидия уже на подходе, ввергло меня в такую панику, что неожиданно для себя я стала рассказывать Джо о нашем происшествии все с самого начала. Он слушал меня молча и, когда я кончила, сказал только:
— Недурно вы потрудились! Что ж, сработано чисто, а она такая неделовая, что пропавшее восстановить не сможет и писать заново не захочет, верно? Не знаю, как она выкрутится.
— Хорошенькое утешение! — возмутилась я. — Как по-твоему, она очень разозлится?
— Разозлится? Не думаю. Хочешь, я сейчас приеду, подготовлю ее и окажу тебе моральную поддержку?
— Да нет, не беспокойся, лучше я сама, — отказалась я. — Надеюсь, вы идете в какое-нибудь стоящее местечко, так что Лидия отвлечется и утешится.
— Мы собираемся на вечеринку, — объяснил Джо. — Но раз случилась такая трагедия, не знаю, пойдет ли она. Если хочешь, я возьму тебя вместо нее.
— А не будет ли это несколько бестактно?
— Да, пожалуй, — согласился Джо. — Ну ладно! Ничего. Я заеду около девяти — подберу осколки разбитого вдребезги. Будь добра, запомни для меня, что именно Лидия будет говорить. Я потом смогу это использовать.
— Я тоже, — сказала я. — И она, между прочим, тоже. Давайте все вместе напишем об этом книгу.
— Идет! — отозвался Джо. — Ну, до скорого!
У меня осталось твердое впечатление, что Джо явно обрадовался известию о беде, постигшей Лидию на ее профессиональном поприще. Он не выносил, когда публиковался кто-нибудь другой, а не он, исключение составляли только те случаи, когда книги получали разгромные рецензии и репутация автора оказывалась погубленной. Зная за ним эту слабость, я недоумевала, почему я ему симпатизирую. А я, безусловно, питала к Джо симпатию и продолжаю питать до сих пор.
Без двадцати девять пришла Лидия. Она ворвалась в квартиру, явно куда-то торопясь, и, заглянув в гостиную, крикнула, что сейчас опять уйдет. Испытывая легкую тошноту, я поспешила за ней и задержала Лидию на пороге ее комнаты, сообщив слабым голосом:
— Звонил Джо.
— Да? Что ему понадобилось? — спросила Лидия, берясь за ручку двери.
— Просил передать, что заедет за тобой около девяти.
— О, черт! — выругалась Лидия. — Я так и знала, что опаздываю! — И она нажала на ручку двери.
— Лидия, — проговорила я мужественно. — Лидия, случилась ужасная вещь! Жуткая! Просто не знаю, как тебе сказать!
— Что такое? — повернулась ко мне Лидия и одновременно повернула ручку.
Дверь распахнулась, явив пока еще только моим глазам вороха бумаги на полу. Тут я сообразила, что в тягостных объяснениях нет нужды, и, указывая на следы погрома, провозгласила:
— Полюбуйся! Вот! Это натворила Октавия.
Лидия повернула голову. Неизвестно почему, я испытала странное удовлетворение, заметив, что она пошатнулась. Не произнеся ни слова, она шагнула в комнату и, пытаясь оценить размеры бедствия, начала поднимать немногочисленные уцелевшие страницы и складывать их на столик у кровати, лицо у нее было ошеломленное. Скоро она бросила это занятие, но ко мне не повернулась.
— Знала бы ты, как мне неловко, — заговорила я. — Сказать тебе не могу, до чего я расстроилась. Это я во всем виновата, я зашла сюда утром, посмотреть, дома ли ты, хотела рассказать кое-что и, наверно, оставила дверь открытой. Точно не помню, но, видимо, так оно и было. А Октавия взяла и забралась к тебе. Мне ужасно неловко.
Лидия в прострации опустилась на кровать. Мне показалось, что она сейчас расплачется, но этого не произошло. После долгого молчания она проговорила:
— Ну и ну! Но делать нечего, как-нибудь я все это восстановлю.
— Я нарочно ничего не трогала, — сказала я. — Как увидела, так и оставила. Побоялась, что причиню больше вреда, чем пользы.
— Ничего не трогала, говоришь? И ничего не прочла? Ни одной страницы? — вскинулась Лидия, выказывая признаки некоторого оживления.
— Нет, нет! — заверила я ее. — Даже не взглянула. Я была в таком ужасе, что скорей закрыла дверь.
— Ну и хорошо! Прекрасно! — обрадовалась Лидия.
Она опустилась на колени среди обрывков и заговорила уже совсем оживленно:
— Ничего, я все это наверняка подберу, ну а если надо будет что-то написать заново — не беда: во второй раз может получиться даже удачнее. Я обычно ленюсь переписывать, а тут поневоле придется, так что все к лучшему.
Она снова принялась поднимать с пола клочки, стараясь складывать их по порядку, а я по-прежнему стояла в дверях, наблюдая за ней. Минуты через две это занятие ей надоело, и она воскликнула:
— Ну ладно! Некогда сейчас возиться, надо еще переодеться, а то Джо рассвирепеет, если я не буду готова. Он же, чуть что, выходит из себя.
И Лидия торопливо расстегнула плащ, сбросила юбку, джемпер и в одной нижней юбке подошла к шкафу выбрать, что надеть.
Она уже готова была забыть о случившемся, но я-то нет, не на ту напала:
— Лидия, — постаралась я опять привлечь к себе ее внимание. — Я вот что думаю. Тебе, наверно, не слишком приятно жить в квартире с маленьким ребенком — по ночам плач, куда ни ступишь, везде она сама или ее еда, а тут еще это несчастье. Может, тебе лучше переехать?
— Не знаю, я как-то не задумывалась, — сказала Лидия, натягивая через голову выуженный из шкафа нелепый джемпер из золотого люрекса. — Мне Октавия не мешает, я ее даже не замечаю. Ну, конечно, когда мне нужно смотреть за ней, дело другое. По-моему, Октавия — прелесть.
— Да, но с ней такая морока, — возразила я. — А что будет, когда она начнет ходить! В одной комнате ее не удержишь.
— Уж не хочешь ли ты от меня избавиться? — спросила Лидия и приложила к себе черную юбку с бахромой по подолу, но потом перерешила в пользу другой — ярко-красной, шерстяной, до самого полу. Ее нижняя юбка была некогда лимонно-желтой, но сейчас приобрела странный серый оттенок и всю ее испещряли дырочки и спущенные петли.
— Ну что ты! — оскорбилась я. — Я просто боюсь, что тебе у нас неудобно, вот и все.
— Знаешь, мне ведь все равно придется убраться, когда твои вернутся, — сказала Лидия. — А пока я бы лучше осталась. Мне здесь хорошо. Да и куда мне деться?
— Ты могла бы переехать к Джо.
— Ну уж нет! — с отвращением сморщила нос Лидия. — У него такая грязища! И вонь. Видела бы ты, что у него делается под кроватью! Да ты, впрочем, наверно, видела.
Она принялась сооружать свою любимую, хорошо мне знакомую вечернюю прическу — нечто беспорядочное, свисающее к плечам, а я уже не в первый раз подумала, что внешне она и Джо чем-то странно похожи — вблизи оба кажутся грязноватыми и неряшливыми, а между тем оба несомненно наделены настоящей победной красотой, причем не только в современном ее понимании. При взгляде на Лидию всегда закрадывалось подозрение, что она не слишком привержена воде и мылу. Правда, кожа у нее была достаточно гладкая, не то что у Джо, но имела сероватый оттенок, столь характерный для всех, кто вырос на тушеных бобах, желе и хлебе с жиром. И у Джо, и у Лидии вид был нездоровый, оба они были бледны, в то время как у меня лицо сияло стойким румянцем хорошо упитанного человека. На самом-то деле Лидия время от времени мылась, я была этому свидетелем, и белье свое она стирала, впрочем, может быть, не слишком часто. После рождения Октавии мне повсюду мерещилась грязь и к мытью я относилась с повышенным вниманием, поэтому неряшливый облик Лидии вызывал у меня даже легкое осуждение.
