Факир Байкурт - Избранное
— А ну-ка спусти с лестницы этого щенка! Чтоб духу его здесь не было! И вообще встань у ворот и не впускай сюда посторонних!
И хоть был я в его доме на правах гостя, но не сдержался:
— Заткни свою грязную пасть, Карами! Кто дал тебе право называть моего внука щенком?! В моем роду только одна собака и водится — Сейдо, да и тот опаскудился из-за того, что с тобой якшаться начал. Не смей Яшара щенком называть, не то горько пожалеешь об этом!
Засмеялся Карами — постарался на шутку дело вывернуть. Ах ты шакал криводушный!
— Не кипятись, Эльван-чавуш. Все они — что твои, что мои чада — все щенята. Я и своих сынов щенками называю — и Намыка, и Невзата, и старшего — Нуреттина. Вот и вырвалось у меня по привычке. Не серчай, Эльван-чавуш. Проходи лучше, присаживайся вместе с нами. А о том, что случилось, и думать забудь. Кто осудит ребенка за неразумный поступок? Отняли мы у него клетку, чтоб сраму не вышло. Проходи, Эльван-чавуш, садись.
А тут еще Харпыр-бей подтолкнул меня к своей жене:
— Этот человек есть мой прима друг!
С каких это пор стал я «прима другом» американа? Ну и народ!
Бесстыжая супружница американова встала предо мной, присела, согнув колени, опять поднялась и стала жать мне руку.
— Этот дедушка очен гуд! Он есть очен красивый дедушка, — сказала она.
Тем временем сторож подхватил Яшара под мышки и поволок вниз по лестнице. Что делать — уйти вслед за внуком или остаться и попытаться еще как-нибудь отвоевать куропатку? А пока я стоял в нерешительности, Карами подошел ко мне и, надавив на плечи, силком усадил.
— Садись, Эльван-чавуш, отведай нашего угощенья. Харпыр-бей опять настрелял куропаток. Он выехал сегодня из Анкары рано утром, в Сейдиме свернул к берегу реки, а там — видимо-невидимо куропаток. И в Хелледже, и в Айватлы их тоже, говорят, без счету водится. Вот он и настрелял их. Дочки мои их почистили, приготовили отвар, на бульоне пиляв сделали. Попробуй!
Тут и Пашаджик вмешался в разговор:
— Слушай, Эльван-чавуш, разговоры о куропатке затянулись сверх всякой меры. Сын твой от всей души сделал подарок нашему другу, а внук ястребом накинулся на куропатку, хотел отнять ее. Стыдно перед гостем. Да и перед соседями тоже. Ты же мудрый человек, Эльван Бюкюльмез, не допусти до скандала, посовестись.
Его слова были мне как удар под дых — каков негодяй, к совести моей взывает!
— А что мне с той мудрости? Лучше уж дураком быть, как вы все. Никто из вас не желает понять, что происходит. Один я заступаюсь за ребенка. Неужели до вас не доходит, что происходит — нельзя отнимать у мальчика куропатку. Для него ваши рассуждения о гостеприимстве и о совести — пустой звук.
— Ах, дети, дети… — встряла жена Карами. — Все они одинаковые.
— И все неслухи, — добавил Мемишче.
Меня рассердили эти слова, и я изо всех сил стукнул тростью по полу, да так сильно, что у собравшихся огоньки вспыхнули в глазах.
— Уж коли вы меня пригласили остаться с вами, то не оскорбляйте ни меня, ни внука! Не то мне придется покинуть этот дом.
— Нет, нет! Мы до этого не допустим. Мы рады тебе, Эльван-чавуш. И Харпыр-бей рад тебе. Он полюбил тебя. Как приехал, так не перестает спрашивать: «Где Эльван-чавуш? Когда придет Эльван-чавуш?» Если б ты сам не пришел, нам надо было б срочно посылать кого-нибудь за тобою. Он и жене своей все уши прожужжал о тебе. Сам видел, как он обрадовался твоему приходу — встал навстречу, за руку поздоровался. А ты говоришь: оскорбляем тебя. Какое ж это оскорбление? Ну, а то, что мальчик силой пытался отнять клетку, так это, как ни крути, вышло некрасиво.
— Ребенок просит вернуть ему куропатку, и пускай Харпыр-бей вернет ее. Над ребенком нельзя сильничать, нельзя отнимать у него самое дорогое. Разумный человек не должен так поступать, а наш гость, видать, человек разумный, вот только когда дело касается куропатки, он ведет себя неразумно.
— Ох-хо-хо, Эльван-чавуш! «Неразумно»! Нельзя так говорить про гостя. Харпыр-бей — человек достойный. Так веди же себя и ты достойно. Не говори слова, которые могут задеть его.
— Чем же мои слова недостойные? Я только сказал и сейчас повторяю, что у моего внука против его воли отняли куропатку и пускай Харпыр-бей вернет ее. Каких еще более достойных слов ждете вы от меня?
— Вот эти-то слова как раз и недостойны тебя, Эльван-чавуш. Где это слыхано, чтоб подарок назад отнимали? Даже помыслить об этом и то дурно, а уж говорить… Ни я, ни соседи не осмелимся на такое.
— Может, вы и не осмелитесь, а я осмелюсь, так как имею право. У мальчика силком отняли прирученную птицу. Мой сын Сейдо совсем одурел, украл ее у Яшара.
— Но ведь Сейдо — отец Яшара. У маленького мальчика не может быть ничего такого, что не принадлежало бы его отцу.
— Куропатка не имущество. Она не корова, не баран, не земельный участок, не поле, не конь, не ишак. Это куропатка! Ребенок сон потерял, день и ночь плачет. Будь эта куропатка моей, я бы и слова не сказал вам в укор, сам бы ее подарил Харпыру-бею, без вашей просьбы.
Долго еще мы пререкались, но так ни к чему и не пришли. Думаю, Харпыр-бей хоть и плохо понимал по-турецки, но стал догадываться, о чем спор. Он изменился в лице, аж позеленел весь, и взгляд у него сделался скучный. На жену свою он избегал смотреть — неловко, наверно, стало. Но тут Сейдо подвинул ему клетку, и рука Харпыра-бея сама собою легла на нее по-хозяйски. И с этого мига его лицо больше не выражало смущения. Жена уселась поудобней на прежнее место промеж детишек. И прочие гости, весь этот дрянной народец, потянулись к столу. Пришлось и мне, хоть и не хотелось, присоединиться к ним и сесть на миндер. И гости и хозяева притихли, никто не хотел заговаривать первым. Тогда Харпыр-бей произнес своим тоненьким бабским голосишком:
— Я иметь большой огорчение. Я полюбил Сейита и отца Сейита вери матч. Я привозил много подарки. После еды я хочу давать эти подарки — Сейиту и его отцу, а также дочкам Карами. Но я сейчас есть очен голодный. Я уехал из Анкара рано утром. Каждый утро я очен мало кушать, поэтому я сейчас есть очен голодный. Я хорошо стрелять. И моя жена Бетти тоже есть голодный.
Карами хлопнул в ладоши и крикнул вниз:
— Быстрей! Принесите еду. Все, что есть наготове, подавайте! Юфки, пиляв, бекмес, виноград и свежий овечий сыр. Если каймак[57] найдется, несите и его. Пошевеливайтесь, Невин, Несрин! А ты, невестка Гюльсюм, проверь, не сварились ли яйца. Несите все, что есть.
Женщины принесли спрыснутые водой юфки, поднос с пилявом, поверх которого горкой уложено куропаточье мясо, две большие чаши с йогуртом. Еды было много, и шел от нее аппетитный дух, но будь я проклят, если хоть один кусок положу себе в рот. Хоть бы пахлаву с медом мне тут предложили, и то не осквернил бы свой рот едой, приготовленной в доме этого негодяя.
Жена Карами подсела с краю, рядом с Бетти-ханым.
— Кушайте, гости дорогие.
— Угощайтесь, пожалуйста, — подпевал ей Карами.
— Пусть первыми начнут гости, а мы потом приступим, — угодничал Пашаджик. — Приятного аппетита!
— Все вы наши гости дорогие, все вместе и начинайте, — отозвалась жена Карами, хотела взглянуть на меня, но так и не решилась, только добавила: — Кушайте, Сейдо-эфенди, пожалуйста.
И мой продажный сын в ответ почтительно прижал обе руки к груди.
— Да будет всегда изобильным ваш стол! Приступайте к еде, а мы — после вас.
Пока они друг перед другом выказывали почтительность, Харпыр-бей начал есть, и супружница его без стеснения брала лучшие куски мяса, заворачивала их в юфку и совала детишкам. Малыши — их было двое, мальчик и девочка, — уплетали за обе щеки. Девочку звали Джейн, мальчика Роджер. Ну и чудные имена у этих американов! У обоих — да простит меня Аллах — глазенки были узкие, волосенки желтые. Недаром говорится: каждой твари родной детеныш кажется пригожим. А мне со стороны видней — некрасивые дети у американов. Сама Бетти-ханым больше на йогурт налегала и детям совала ложку за ложкой.
— Йогурт есть очен гуд, очен хорошо!
Харпыр-бей тоже нахваливал:
— Пиляв очен, очен гуд!
— Кушайте, кушайте, гости дорогие. Вы уж простите, что пиляв получился суховатый, в спешке готовили. Если, иншаллах, останетесь до вечера, мы ягненка прирежем. Гюльсюм, невестушка, принеси виноград!
Огромное блюдо с перемытым сочным виноградом появилось на краю стола. Гости уминали вареные яйца. Харпыр-бей ел пиляв совсем как Баки Ходжа из Чайырлы — набивал полный рот и, давясь, глотал почти непрожеванный. При этом жилы у него на шее напрягались. Если б не запивал йогуртом, то непременно подавился б. Яйца он тоже засовывал в рот целиком.
— Я есть большой любитель деревенские яйца!
— Конечно, конечно, деревенские яйца очен гуд.
— Я есть большой любитель деревенский хлеб тоже!
