Факир Байкурт - Избранное
— Сердце не может ошибиться. Никого еще сердце не обманывало. Оно либо молчит, либо правду говорит.
— Может, сердце и говорит правду, да вот глаза твои правды не видят.
— Это мои-то глаза правды не видят?
Ничего не ответил Сейдо. Река под нашими ногами катила свои мутные красноватые воды. Временами то тут, то там всплескивала рыба. Горы вдали, казалось, кто-то обтесал топором. Ни единого деревца на них не держалось, ни кустика, только голый камень, щебенка да песок. Говорят, будто давным-давно все эти места были морским дном, колыхалась над ним соленая вода. Потом то ли море отступило, то ли горы поднялись. Люди, случается, находят морские ракушки. В дальней дали виднелись вспаханные поля и жнивье. Стаи птиц неслись по поднебесью вроде как хлопья легкого серого пепла. Скворцы на юг летели, голуби — на север. В прибрежных камышах толпились длинношеие и длинноногие цапли. Ниже по течению с шумом взмыла пара дроф и полетела в сторону нашей деревни. Виноград созрел, пора за сбор приниматься. Палую листву в садах надо будет в кучу собирать да скоту скармливать. А мой глупый Сейдо хочет все это бросить и в город уехать. Ах ты горе мое неуемное! Смотрит мой сын на мир не моими глазами, видит не то, что вижу я. У Яшара с тоски чахотка может открыться, а его отцу и дела нет до родного сына, словно он ему совсем чужой, словно не его это плоть и кровь.
Поднялся я и тихонько пошел в обход скал. Сейит рядом идет как ни в чем не бывало. Деревья еще зеленые, но скоро пожелтеют. Поодаль высятся бугры, где мы обычно берем мел для побелки, а там — и окраина Чайоба. Кружится, кружится земля. Кружится, кружится небо. Жизнь полным ходом вперед несется. Мир меняется прямо на глазах. И мой неразумный Сейит меняется. Мир меняется и меняет моего сына. Один только я никак не оторвусь от старых своих привязанностей, от внука Яшара, от его куропатки. Порой и я себе говорю словами Сейита: «Успокойся, ведь это всего-навсего куропатка! Сам успокойся и внука успокой: упущенного, мол, не воротишь. Найди, мол, другую куропатку, а о прежней забудь». Так говорю я себе. Но сердцу ведь не прикажешь. Не могу я пойти против совести.
Пошагал я в сторону нашей деревни. Скотину давно уже прогнали на пастбище. Соседи возят навоз в поля. На крышах домов сушатся красный перец, тыква, кукуруза, лук-репка. Народ готовится к сбору винограда. Женщины занялись кто стиркой, кто готовкой. Вот уже тысячи лет, как деревня живет одним и тем же заведенным порядком, одной и той же привычной работой.
Сейит шел за мной с виду смирный и послушный. На самом же деле над его головой трепыхалось на ветру невидимое глазу мятежное знамя. Не следом за мной идет мой сын, а, обогнув меня, устремляется другим путем — в город.
14. Подарки
Рассказ продолжает Эльван-чавуш.
Как ни пытался, не мог я успокоить Яшара. Ложится ли спать, просыпается ли, уходит, приходит ли, одно знай твердит: «Где моя куропатка?» Только когда отец поблизости, малость притихает, но стоит тому удалиться, как опять заводит: «Деда, где моя куропатка? Верните мою куропатку. Давай, деда, поищем ее». Ему казалось, будто я все на свете могу, будто все мне подвластно, как главному жандармскому начальнику. Будто для меня не существует запертых дверей и я могу проникнуть в любой дом, будь то даже дом Харпыра-бея в Анкаре. Я надеялся, что со временем ребенок начнет забывать свою потерю, перестанет плакать. Но день ото дня его слезы становились все горше и горше, и все жадней пожирал огонь его детскую душу. Мальчик таял на глазах, вроде того, как истаивает кус масла на жару.
Сейит посматривал на сына без особого волнения. Он был другим занят: ожиданием весточки от Харпыра. То и дело наведывался к Карами и спрашивал:
— Ты часто бываешь в Кырыклы. Не слыхал ли каких-нибудь новостей для меня? Может, почтарь в Сулакче передавал для меня письмецо или записку от Харпыра-бея?
Али тоже не находил себе места от волнения: в эту осень его должны были призвать в армию. Исмахан металась промеж нас, как меж огней. Однажды она не вытерпела и набросилась на Яшара:
— Пора за ум браться! Сколько можно терзаться и нас изводить из-за какой-то куропатки? Замолчишь ты наконец или нет!
Оно, конечно, проще — накричать на ребенка, сорвать на нем свое раздражение…
По ночам Яшар плакал. Днем часто уходил в тугаи, один-одинешенек, или бродил на речном берегу. А то переходил на другой берег и забирался в дальние расщелины, а то карабкался на холм Бедиль, где валился прямо на землю и долго лежал под палящим солнцем. Приходилось мне идти за ним, поднимать с земли. Там, где он лежал, уткнувшись щекой, виднелась лужица слез. Я брал его за руку и отводил домой.
— Деда, придумай что-нибудь, — просил он. — Ну придумай же!
Если б я мог! Если б нашел выход из положения, разве не достал бы я его куропатку хоть из-под земли? «На, бери свою куропатку, — сказал бы я. — И не плачь больше. Пора уже и посмеяться, малыш!» Так я сказал бы любимому внуку.
Односельчане останавливали меня на улице:
— Эльван-чавуш, пора виноград собирать. Даешь свое добро на это дело? Мы только твоей команды ждем.
Так у нас спокон веков ведется — старейший должен благословить людей на труд, а я был самым старым в деревне.
— Посоветуйтесь с Мемишче, он тоже старый, — отвечал я.
Но люди упорно продолжали приходить ко мне. Значит, ценят мое слово, дорожат моим советом. Честно говоря, Карами, Пашаджик, Мемишче и староста Бага Хамза особого уважения ко мне не проявляли, но все остальные относились почтительно. День шел за днем, и наконец я увидел, что больше нельзя тянуть со сбором винограда. Скажи я людям: подождите еще немного, и они, пожалуй, не послушались бы меня. Всему есть свой срок, и винограду тоже подошел его срок.
— Пора, — сказал я. — Завтра приступим.
О принятом решении я сообщил своим домочадцам. Исмахан достала все корзины и решета. Шефика с Кадиром должны были помочь нам. Так уж у нас заведено — сначала они помогают нам в сборе урожая, потом — мы им. Виноградник у нас не особо большой — всего на полдёнюма. За один день управимся и с нашим, и с ихним, думал я. Яшару тоже на пользу поработать — отвлечется, забудется. Однако я просчитался относительно внука.
На уборке было весело: девушки пели, танцевали. Дочка хромого Махмуда пришла нас проведать, принесла гостинцы — гёзлеме, испеченные ее матерью, свежий чёкалек, как раз подоспевший к сбору винограда. Яшар принял гостинцы, но молча, и отошел в сторонку. На сгибе руки у него болталась корзина, куда он складывал спелые грозди. Наберет корзину дополна и относит нам, а мы перекладываем в кюфе[53]. Ни разу мой мальчик не улыбнулся, ни единого словечка не проронил.
А Сейит работал с прохладцей, то и дело смотрел на дорогу, будто всенепременно сегодня должна прибыть весточка от Харпыра. В глазах у него бегал голодный огонек. Жди-жди, авось дождешься…
Яшар тоже нет-нет да и кинет взгляд на дорогу, словно тоже надеется на что-то. Может, куропатка тоскует по Яшару и, денно-нощно не умолкая, поет свою грустную песенку, не давая покоя новым хозяевам, и дрогнуло их сердце — поняли, что птица не может жить в разлуке с тем, кого она любит. И вот соберется американский охотник, возьмет клетку и приедет к нам в деревню: «Забирай, мальчик, свою куропатку. Ты и впрямь приручил ее так, что она нигде, кроме как рядом с тобой, жить не может. Правы были твой отец и дед, что не хотели отдавать ее мне. Забирай!»
Ну почему бы такому не случиться? Неужто вовсе нет на свете справедливости? Или я, старый дурак, дожил до седых волос, а все еще в сказки верю?..
Примерно из половины собранного винограда мы вино надавили, а остальной перегнали и приготовили богма[54], которое разлили по бутылкам и пластмассовым канистрам. А вот для бекмеса[55] винограда не хватило.
Над домами и дворами в эти дни роились пчелы и мухи, привлеченные запахом свежего виноградного сока. Даже сам воздух, казалось, захмелел от густого аромата. До чего ж я люблю этот запах жатого винограда! Вдохнешь — и чуешь в нем дух самой земли и солнца. А что может быть лучше, чем богма и молодое, еще не набравшее силу вино?!
Тем горше было мне видеть залитое слезами лицо Яшара. Веки его опухли, белки покраснели. Как ни тщился я, а отвлечь внука мне не удавалось. Бургач, как все малыши, потешно передразнивал соседей и знакомых, Исмахан пела веселые песенки, Али шутил и подпевал матери, но Яшар и Сейит не сводили глаз с дороги. Я, бывало, переделав все дела, отправлялся погулять, и Яшар, как хвостик, увязывался за мною. Ни на шаг от меня не отставал, точь-в-точь как прежде куропатка — от него. Сердце у меня на части рвалось.
— Деда, придумай что-нибудь! Придумай, чтоб вернулась куропатка. Я не могу без нее больше… Ты же умный, деда. Придумай!
