Колум Маккэнн - И пусть вращается прекрасный мир

Она приникла было к Кирану, но вскоре отстранила голову, уставилась ему в глаза и спросила:

— Ты помнишь, что мы сделали? Помнишь меня?

Киран выглядел так, словно в его руках оказалась горящая динамитная шашка. Не знал точно, потушить ее или отбросить подальше. Метнул быстрый взгляд на меня, на проповедника, а затем развернулся к ней, обнял обеими руками и крепко прижал к себе. Он сказал: я тоже скучаю по Корри. Другие женщины подступили ближе и по очереди подходили обнять Кирана — так, словно он сделался земным воплощением своего брата. Он повернул ко мне лицо и приподнял брови, но в этом простом жесте было нечто правильное, хорошее; одна за другой, все эти женщины подходили, чтобы обняться с ним.

Потом он сунул в карман руку и вынул брелок с фотографиями детей, протянул его матери Джаззлин. Она взглянула на него, улыбнулась, но затем вдруг отступила на шаг и ударила Кирана по щеке. Казалось, он принял эту пощечину с благодарностью. Один из копов молча ухмыльнулся. Киран кивнул, сжал губы и попятился ко мне.

Я не имела ни малейшего понятия, в какой переплет умудрилась ввязаться.

Покашляв, проповедник призвал всех к молчанию, чтобы произнести несколько последних слов. Он исполнил все формальности молитвы и старого библейского Прах к праху, пыль к пыли, но затем добавил, что, по его твердому убеждению, прах однажды обратится живым деревом, и что это чудо не только небесное, но принадлежит и нашему, дольнему миру: все поддается восстановлению, мертвые снова могут ожить, в наших сердцах прежде всего, и что на этом ему хотелось бы завершить службу, и что настало время упокоить Джаззлин в земле, поскольку именно этого он и хотел бы ей пожелать: покоя.

Когда служба подошла к концу, мужчины в строгих костюмах снова защелкнули наручники на запястьях Тилли. Она издала последний горестный вопль, и копы повели ее, беззвучно рыдавшую, прочь.

Мы с Кираном ушли вместе. Сняв пиджак, он закинул его на плечо — не жестом облегчения, а просто из-за жары. Мы не спеша двинулись по дорожке к воротам, ведшим на Лафайет-авеню. В разное время суток люди могут выглядеть по-разному, это зависит от угла, под которым на них падает солнце. Киран был точно старше меня, лет тридцати с чем-то, но прямо сейчас показался мне молодым, почти юным, и я почувствовала инстинктивное желание защитить его, эту неспешную походку, этот тяжеловатый подбородок, это едва намеченное брюшко. Остановившись, он смотрел, как белка взбирается на большой надгробный камень. Наверное, для него наступил один из тех моментов, когда все кругом окончательно теряет равновесие и наблюдение за чем-то необычным становится разумным занятием. Белка перепрыгнула на ствол ближайшего дерева; звук ее коготков отчетлив, как капель в жестяном умывальнике.

— Почему она была в наручниках?

— Посадили месяцев на восемь. По обвинению в воровстве, кроме проституции.

— Значит, ее выпустили только на похороны?

— Да, насколько я понял.

Сказать было нечего. Проповедник уже сказал все, что требовалось. Мы вместе вышли из ворот и повернули к скоростной трассе, но Киран остановился и снова протянул мне руку.

— Давайте я подвезу вас домой, — предложила я.

— «Домой»? — переспросил он, едва не рассмеявшись. — Ваша машина умеет плавать?

— Прошу прощения?

— Так, ничего, — сказал он, качая головой.

Мы шли вдвоем вдоль Куинси, где я оставила машину. Кажется, Киран сразу все понял, едва завидев «понтиак». Переднее колесо на бордюрном камне. Разбитая фара и погнутая решетка прямо на виду. Киран вышел на проезжую часть, оглядел машину сбоку и едва заметно кивнул, будто теперь для него все стало на свои места. Лицо съежилось и отвердело, подобно песочному замку при ускоренной съемке. Меня всю колотило, но я скользнула на место водителя и потянулась, чтобы открыть пассажирскую дверцу.

— Та самая машина, верно?

Я сидела молча, сметая с приборной панели случайно залетевшие семена.

— Это был несчастный случай, — сказала я наконец.

— Та самая машина, — повторил Киран.

— Я не хотела. Все произошло само по себе, мы тут ни при чем.

— «Мы»? — переспросил он.

Я знала, что в точности уподобляюсь Блейну. Пытаюсь отгородиться от чувства вины, выставив перед собой ладонь. Стараясь не думать о наших промахах, о наркотиках, о безрассудстве. Глупее не придумаешь. Словно устроила пожар, спалила дотла целый дом и роюсь теперь в головешках, пытаясь разобраться, каким этот дом был прежде, но нахожу только обгоревшую спичку, с которой все началось. Судорожно хватаясь за скачущие мысли, я искала себе хоть какое-то оправдание. Тем не менее какая-то другая часть меня считала, что я поступаю честно — или настолько честно, насколько это вообще возможно после того, как я уехала с места катастрофы, сбежала от случившегося. Блейн говорил: бывает, иногда что-то происходит с нами просто так, без особой причины. Жалкий довод, но правдивый в самой своей сути. Всякое бывает. Мы не хотим, чтобы это случилось с нами. Такие события сами восстают из праха случайностей.

Я все скребла приборную панель, счищая уличную пыль и семена растений о затянутое в джинсовую ткань бедро. Сознание всегда стремится попасть в другое место, попроще, где не так тяжко. Мне хотелось запустить мотор и умчаться к ближайшей реке, чтобы вместе с машиной скрыться под водой. Легкое прикосновение к педали тормоза, незначительное движение рулевого колеса обрели непостижимую неотвратимость, обернулись бездонной пропастью. Мне был необходим воздух. Я бы все отдала, чтобы стать одним из тех созданий, которые могут питаться исключительно на лету.

— Значит, в больнице вы не работаете?

— Нет. Не работаю.

— Это вы были за рулем? В тот день?

— Где была?

— Вы вели машину или нет?

— Вела, наверное.

То была единственная когда-либо произнесенная мною ложь, которая показалась мне абсолютно необходимой. Между нами что-то тихо хрустнуло: машины, тела, судьбы.

Киран сидел рядом, уставив прямо перед собой невидящий взгляд. До меня донесся сдавленный звук, который более всего походил на смешок. Он поднял и опустил окно, погладил бортик, постучал костяшками пальцев о стекло, будто нащупывая возможные пути к бегству.

— Я скажу вам только одну вещь, — произнес он.

Вокруг меня трещали стекла. Еще немного — и полетят осколки.

— Одну только вещь, и все.

— Прошу вас, — сказала я.

— После аварии надо было остановиться.

Киран обрушил сжатый кулак на приборную панель. Я хотела, чтобы он обругал меня, проклял с высоты своего роста — за то, что я пыталась унять собственную совесть, за ложь, за мое благополучное бегство, за мое появление в квартире его брата. Где-то в глубине души мне хотелось и другого: что ему стоило развернуться и ударить? По-настоящему ударить, чтобы брызнула кровь? Чтобы мне сделалось больно? Чтобы лицо превратилось в один сплошной синяк?

— Вот и все, — сказал он. — Ухожу.

Он положил ладонь на ручку дверцы. Толкнул ее плечом, и та распахнулась. Опустил ногу на асфальт. Потом поднял ее назад в кабину, снова закрыл дверцу и бессильно обмяк на сиденье.

— Черт подери, надо было остановиться. Почему вы не остались?

В промежуток между нами и следующей машиной впереди попытался втиснуться большой синий «олдсмобиль» с серебристыми плавниками. Мы молча сидели, наблюдая, как он ерзает вперед-назад, пытаясь устроиться в этом просвете. Места было в обрез. Машина примерилась въехать, снова сдала назад, снова подалась вперед, уже под новым углом. Мы с Кираном смотрели на эти маневры так, будто на свете не было более захватывающего зрелища. Даже не шелохнулись. Водитель «олдсмобиля» все крутил свою баранку, озираясь через плечо. Перед тем как поставить машину точно по центру, он снова сдал назад и легонько коснулся радиатора моего «понтиака». Мы услыхали звяканье: из разбитой фары высыпались последние осколки. Водитель выскочил из «олдсмобиля» с высоко поднятыми в знак капитуляции руками, но я махнула, чтобы он не подходил. Мужчина был похож на филина, с очками на носу, и удивление сделало его лицо почти комичным. Он поспешил удалиться, то и дело оглядываясь, точно желал удостовериться в отсутствии погони.

— Не знаю, — сказала я. — Просто не знаю. Никак не объяснишь. Испугалась. Простите. Мне очень жаль. Никаких слов не хватит.

— Блин, — вздохнул Киран.

Он прикурил сигарету, немного приоткрыл окошко и выпустил дым в сторону, а потом и сам отвернулся.

— Послушайте, — сказал он наконец. — Нужно уехать отсюда. Просто высадите меня где-нибудь.

— Где?

— Даже не знаю. Может, кофе выпьем? Или чего покрепче?

Мы оба были в замешательстве от эмоций, переполнявших нас обоих. Я была свидетелем гибели его брата. Я была причиной этой смерти, я прервала эту жизнь. Ничего не говоря, только кивнув в ответ, я запустила мотор и, едва не царапнув «олдсмобиль», вырулила на пустынную улицу. Тихо пропустить стаканчик в полутемном баре — не худшая из судеб.