Эдуард Лимонов - Книга мертвых-3. Кладбища
Солженицын в 1966 году восхищался поступком отца Глеба и священника Эшлимана. Понятно почему, потому что они ударили по церкви, как по части советской власти. Думаю, Солженицын сегодня не приветствовал бы принадлежность отца Глеба к киевской Апостольской церкви.
Ну и что, лежит сейчас в тесном и мокром деревянном ящике под землей. Блуждал, блуждал и успокоился.
Архиерейский собор 1998 года изрек в адрес Глеба Якунина: «Глеб Павлович Якунин не внял обращенному к нему призыву к покаянию и прекращению бесчинств, продолжил кощунственно носить священнические одежды, вступил в общение с раскольническим образованием лишенного всех ступеней священства монаха Филарета (Денисенко), ныне отлученного от церкви; продолжает возводить хулы на епископат, духовенство и верных чад матери–церкви, тем нанося ей ущерб».
Заканчивается определение Собора грозной формулой: «Отлучить Глеба Павловича Якунина от Церкви Христовой».
В Апостольской Православной Церкви отец Глеб носил титул «протопресвитера». Несколько смешной титул, звучит как «полусвитера».
Виталий Казимирович с Вадимом
Я помню его, выходящего из паутины времени, Виталия Казимировича. Париж, 1980 год. Я пришел к нему на тусовку, как сейчас говорят. Жил он недалеко от метро «Сент — Поль», насколько я понимаю, это была часть Cite des Arts; «Город искусств», здания, жмущиеся между Rue de Rivoli в районе моста Мэрии и рекой Сеной, принадлежали мэрии, она сдавала там студии за символическую плату нуждающимся художникам, литераторам и музыкантам, среди которых подавляющее большинство были иностранцами.
Так вот, Виталий Казимирович приехал в Париж уже в солиднейшем возрасте 50 лет в 1978 году и получил студию в Городе Искусств.
Студию он делил с двумя польскими девками, которых он пригрел в обмен на сексуальные услуги. К тому, что ему оказывают сексуальные услуги, он привык во время многолетнего своего служения на посту главного художника детского журнала «Веселые картинки». В те годы такая должность была очень «хлебной», как тогда говорили. Нуждаясь в работе, многочисленные московские художницы и художники заискивали перед главным — он же был отцом–кормильцем. Художницы оказывали сексуальные услуги.
Как свидетельствуют его и фамилия, и отчество, отец Виталия был ссыльным поляком, потому Стацинский и родился в городе Кызыл — Орде в Казахской республике в 1928 году.
Итак, Париж, 1980‑й. Я пришел с Еленой Щаповой, она меня привела. Подымаясь наверх, слышу шум. Это — многочисленные гости Стацинского. Сам он выходит, согбенный, по виду — глубокий старик. Ехидный, насмешливый, в тренировочных русских штанах с вытянутыми коленками. Штаны пристегнуты к свитеру большими булавками. Он умрет в 82 года, тогда ему было 52, однако он уже больше не изменится. Он рано стал стариком, чтобы остаться им далее до самой смерти, на тридцать лет.
Первые впечатления. Что милейший, наглый, ерничающий старикан прошел через тюрьму, поскольку ведет себя как развязный, смелый зэк. Оказывается, что да, он–таки сидел в Бутырской тюрьме, правда, совсем еще в нежном возрасте, в возрасте 13 лет, всего 3 месяца. Рисовал для уголовников наколки.
Гости в подавляющем большинстве своем — эмигранты. Русские. Есть и французы. И две польские сексуальные рабыни Стацинского, разумеется, они же здесь живут.
С Еленой Стацинский знаком через ее первого мужа — Виктора, это тот же круг, художники–иллюстраторы, Виктор, видимо, получал от Стацинского заказы.
У стены стоит, покачиваясь, пьяный красивый юноша, похожий на молодого Марлона Брандо. Это герой–диссидент Вадим Делоне, поэт и автор книги «Портреты в колючей раме». Он 1947 года рождения и в 1968‑м участвовал в демонстрации на Красной площади против ввода советских войск в Чехословакию. Вышел в 1971 году, в 1975‑м эмигрировал во Францию вместе с женой Ириной.
У Делоне славный предок. Это комендант Бастилии de Looney (так, кажется). Это его отрубленную голову таскала толпа на пике целый день 14 июля 1789 года. Естественно, что близкие de Looney бежали в самую удаленную от границ Франции европейскую монархию того времени — в Российскую Империю. Прадед, дед и отец Вадима — все выдающиеся математики. Вадим — среднего размера поэт, участвовал в литературной группе СМОГ — самое молодое общество гениев. После письма в ЦК КПСС с требованием легализовать смогистов и СМОГ, в 1966 году еще, он был исключен из комсомола и из Московского педагогического института, где учился.
Делоне — диссидент со стажем, но с дефектами. В Париже, в городе его контрреволюционных предков, ему бы и карты в руки, давай, дерзай, пиши, становись академиком французской Академии, иди в политику, но Вадим слаб и пьет по–черному. Его любимое место распития не кафе, нет–нет, но за фонтаном Медичи, с другой стороны, если пробраться сквозь кусты, можно было его увидеть. До 1983 года, потому что в 1983‑м он умрет от сердечной недостаточности.
В СМОГе было немало трагических русских мальчиков, плохо кончивших, в том смысле, что рано погибших, вследствие неприязненных отношений с алкоголем. В 37 лет был найден в пустой летней квартире родителями, вернувшимися с дачи, разложившийся труп вождя смогистов Леньки Губанова. До сих пор жив, к тому моменту, когда я пишу эти строки, до сих пор жив в Лондоне Владимир Буковский, тоже смогист когда–то, затем превратившийся в знаменитого диссидента.
В 2010 году он согласился заменить Людмилу Алексееву в качестве заявителя акций «Стратегии‑31» и оставался заявителем до мая 2014 года, когда я решил изменить формы митингов на Триумфальной. Заявитель Константин Косякин скончался в августе 2013 года.
Русские мальчики из СМОГа… У меня даже возникло теплое чувство вдруг к ним. «Я сегодня стреляюсь с Родиной!» — писал Ленька Губанов. Он часто обращался в стихах к Вадику Делоне, называя его «поручик». Романтика декабристов присутствовала у русских мальчиков из СМОГа.
— Какой красивый мальчик! — сказала Елена, всмотревшись в Делоне, качающегося у зеленой стенки. — Жаль, что пьян.
Мы давно уже не были мужем и женой в ту пору. В Риме у Елены остался муж — итальянский граф. В Париже она завела свежий роман со мной, потому мне не понравилось ее замечание и я на всякий случай отвел ее подальше от пьяного красавца.
Еще один штрих к стоявшему у стены Вадику. В его книге есть неприятный персонаж «конопатый». Прочитав «Портреты в колючей раме», я без труда узнал в «конопатом» своего друга детства Костю Бондаренко, он у меня фигурирует в «Подростке Савенко». Во как судьба смешивает коктейли из людей. Делоне отбывал свой срок в лагере в Тюменской области.
Виталий Казимирович впоследствии еще больше исхудал, обнаглел, стал похож на злого бомжеватого Дон — Кихота. Кстати, брат–близнец Дон — Кихота это ведь Кощей. У обоих фамилии начинаются на «К».
В старости у человека обычно есть два варианта. Стать смешным либо зловещим. Стацинский пытался стать зловещим, но для этого следует непременным условием быть одиноким, а Виталий Казимирович нуждался в публике, в коллективе. Он должен был просыпаться с одной полячкой и кричать другой полячке, чтоб сделала чай.
Впоследствии Стацинский скооперировался в Париже с художником–поэтом Хвостом — Хвостенко. Вместе они, получив в управление большой технический сарай во дворе, образуемом несколькими многоэтажными HLM (не помню, как расшифровывается аббревиатура, но это дешевое муниципальное жилье), превратили сарай в сквот.
Помещение им досталось обширное. И туда набежали русские художники. Они его грубовато и бедно перестроили, окрасили. В первую очередь сделали себе коммунальную полустоловую, полупивную–рюмочную, а затем перешли к устройству мастерских. Главные достались Хвосту и Стацинскому.
Как–то я побывал у них. Запах там стоял неприятный не потому, что так пахли обитатели сквота, а потому, что часть сарая долгое время занимали баки для мусора, и хотя их давно убрали, вонь не хотела умирать.
В отдаленных углах сквота пилили и стучали. На самом деле все суета сует и всяческая суета, но на время они устроились неплохо, на 300 % лучше, чем если бы каждый из них устроился в Париже в отдельности. Единственно, что удручало, это их посредственность. Я убежден, что высокие произведения можно создавать только в одиночестве, а коллектив должен вместе собираться только потому, что вместе сподручнее и батьку бить.
Я вообще–то справедливый тип. Но так как сам я достиг высоких высот в моей профессии, то мало уважаю тех, кто не достиг таких высот в своей. Поэтому для меня какой–то Довлатов банален, Хвост — всего лишь баловавшийся гитарой и кисточкой хиппарь, а Виталий Казимирович — наглый провинциал с окраины Европы, ленивый, в сущности, старик, смахивающий на Кащея. И ничего они не создали, дряблые таланты. Они в тот день накормили меня гороховым супом и поднесли водки, вот это они умели: а не надо было такому высокомерному и заносчивому мне и суп подавать, и водку подносить.
