Остин Райт - Тони и Сьюзен
Так почему же она не стала писать? Другие вещи предъявили на нее больше прав. Какие? Муж, дети, преподавание английского первокурсникам в колледже? Сьюзен нужна другая причина. Кое-что в процессе публикации подспудно ее отталкивало. Она приметила это в те далекие дни, когда Эдвард вел свою борьбу. И ощутила, когда пыталась писать сама. Мошенничество, некая неуловимая подмена, на которые она, казалось, обречена, когда пишет для других. Неуютное ощущение вранья. Оно заражало тогда и по-прежнему заражает даже скромнейшие ее начинания — ее письма, ее рождественские открытки, которые врут независимо от того, что в них говорится или не говорится.
Наличие другого человека — вот в чем штука. Другой человек, читатель, портит то, что она пишет. Предрассудки, вкус, сама инаковость этого читателя указывают, что ей говорить, как голливудский продюсер или маркетолог. Но и неопубликованные писания внутри ее души не соответствуют тем фразам, в которые она может их облечь. Фраза упрощает. Если не упрощает, то получается сумбур, и она вязнет в другом пороке — невнятице. Она создает ясную фразу, обрубая, преувеличивая, искажая, а недостачу закрашивает. Это создает такую иллюзию ясности и глубины, что она в какой-то момент предпочитает ее правде и забывает, что это неправда.
Неотъемлемое от письма мошенничество разлагает и память. Сьюзен сочиняет из своих воспоминаний повествование. Но повествование — не проблеск воспоминания, оно растянуто во времени, и в нем есть ячейки для хранения проблесков. Оно превращает память в текст, освобождая рассудок от необходимости докапываться и охотиться. Эдвард из ее памяти — такой текст, и ранний Арнольд, и ее замужество — они созданы давным-давно многими писаниями. Вынужденная теперь перечитывать эти старые тексты, Сьюзен не может их не переписывать. Она переписывает, прилагая все силы, делая все возможное, чтобы вернуть живую видимость памяти, потому что привычное повествование совершенно мертво.
2
Соглашаясь прочесть книгу Эдварда, Сьюзен должна была понимать, что та подействует на нее каким-то подобным образом. Должна была предвидеть, что книга оживит его, как будто не прошло двадцати лет. И оживит вместе с ним развод, раннего Арнольда и прочие вопросы, о которых она предпочла бы не думать. Но могла ли она предвидеть, что это так захватит и растревожит ее? Откуда эта тревога, она не понимает. Она несоразмерна с поводом. Сьюзен думает: может быть, это сама история, дело Тони, каким-то скрытым образом на нее действует, независимо от воскресшего Эдварда? Где-то тут есть угроза, но она не понимает, в чем она состоит и от чего исходит. Сьюзен пытается обнаружить ее, исследуя свою память, пока занимается хозяйством.
Расклад был такой: когда Сьюзен была замужем за Эдвардом, который помешался на писательстве, Арнольд был женат на Селене, которая помешалась на разделочном ноже. Переписывание воспоминаний ставит перед Сьюзен непростую задачу — перебраться от той брачной схемы к нынешней.
Шесть квартир, по две на этаже через площадку. Сьюзен с Эдвардом жили в 2Б, Арнольд с Селеной — в 3А. За домом была лужайка с одним деревом и двумя столиками для пикника. Был пикник, гамбургеры, вареная кукуруза в кастрюле на гриле. До этого Сьюзен и Эдвард не были знакомы с Арнольдом и Селеной. Арнольд был беспокойный молодой интерн, он работал по кошмарному графику, но в тот день оказался свободен. Селена была самая красивая женщина, которую Арнольд видел в жизни. У нее были черные, как вороново крыло, волосы, синие, как море, глаза, накладные ресницы, белая, как снег, кожа, ее улыбка была лучезарной и живой, голос — мягким и ласковым, и она заигрывала с господами, дамами и детьми, словно кошачья королевна. Вся наэлектризованная. Арнольд же был дородный, медведеподобный и встревоженный, он вился вокруг Селены, поднося ей колу, гамбургеры, пастилу. Он с уважительным недоумением слушал Эдварда, когда тот хвастался уходом с юридического факультета ради писательства, и останавливал на Сьюзен неопределенно-лестный взгляд. У него были светлые короткие вьющиеся волосы, светлые волоски на полных руках, светлые брови, на нем была футболка. Он работал в отделении скорой помощи и был потрясен вещами, с которыми ему приходилось сталкиваться. Он рассказывал о них потрясенным голосом, Селена красивой злой ведьмой приступала к детям, а Эдвард остекленевал от скуки.
Потом они часто встречались на лестнице, Арнольд и Сьюзен-Эдвард, но без Селены. Сьюзен никогда не видела Селену, но иногда слышала наверху оперное сопрано.
Селену положили в больницу в октябре, в середине месяца, который Эдвард проводил в лесу наедине с пишущей машинкой. Удобно получилось: одна жена и один муж отбывают, оставив другую пару открывать для себя друг друга. До этого они, впрочем, друг о друге не думали, а основной задачей Арнольда было отнять у Селены нож. Воскресный день. Сьюзен одна-одинешенька смотрела футбольный матч, в чем признаваться неловко, так как вообще-то она никогда не смотрела футбол, но она тогда была слишком рассеянна, чтобы читать, к тому же гладила и, переключив канал, тут же увидела тачдаун. Поэтому она смотрела футбольный матч, и вспоминался ей не Эдвард, а Джейк, который водил ее на матчи каждую субботу и на трибуне запускал ей под пальто зябкую руку. Как только она это вспомнила, быстрый стук в дверь, довольно нервный, заставивший ее встревожиться, свел Сьюзен с ее будущим. Это был Арнольд, дородный и перепуганный, как ребенок, он спросил, не могла бы она подняться помочь с Селеной, у которой припадок. Не знавшая, что у Селены бывают припадки, Сьюзен поняла, что ситуация чрезвычайная, побежала с ним наверх и только потом вспомнила, что их совместная жизнь с Эдвардом тоже началась с чрезвычайной ситуации.
Селена заперлась в туалете с разделочным ножом. Осторожнее, как бы она с ним чего не удумала, сказал Арнольд. Эти слова заставили Сьюзен схватить оружие, которым оказалась швабра. Застывшее воспоминание о ее первом появлении в квартире Арнольда изображает ее со шваброй в обеих руках, готовую отбить выпад сумасшедшей с ножом, являвшейся одновременно самой красивой женщиной, которую Арнольд видел в жизни, — хотя вообще-то Сьюзен узнала, что она была таковой лишь потом, когда он стал говорить об этом чаще, чем нужно.
Они вошли в квартиру, холодное солнце вливалось в высокие окна и открытые двери, и Арнольд крикнул:
— Селена, Сьюзен пришла, можешь к ней выйти?
— Какая Сьюзен?
Приглушенный голос за дверью туалета в передней был металлическим визгом — оперное сопрано на тот день откладывалось. — Я в туалете, боже ты мой. Что за Сьюзен, соседка? Это ты ее привел, крыса такая?
— Хватит, Селена.
— Дай доделать свои дела.
Арнольд, повернувшись к Сьюзен:
— Я позвонил в больницу. Они кого-нибудь пришлют.
Дверь открылась, и Селена вышла. Голубые джинсы с грязной белой футболкой, растрепанные волосы, изможденная красота. Не помнит, что в руке у нес нож; Сьюзен крепко держит свою швабру.
— Привет, Сьюзен, как ваши дела?
Арнольд:
— Что это у тебя в руке, Селена?
— (Ох, черт). Арнольд, тебе должно быть стыдно за то, что подвергаешь свою жену такому унижению, делаешь постороннего человека свидетелем наших неурядиц. (Извините, Сьюзен.) Я бы с тобою так не поступила. Я бы не привела сюда чужого мужчину смотреть на тебя и смеяться.
— Никто не смеется, — сказал Арнольд.
— В лицо мне — не смеется. Сьюзен, я прошу прощения. Я прошу прощения за Арнольда. Я просто занята на кухне и не понимаю, почему не могу взять нож, это просто разделочный нож. Разве вы не пользуетесь на кухне ножами, Сьюзен Шеффилд?
— Хватит, Селена, — сказал Арнольд.
Лучше всего на все эти годы Сьюзен запомнила голос Селены, когда приехали санитары, — совсем не оперный и горький:
— Так вот ты что задумал. Могла бы догадаться.
Дородный обеспокоенный Арнольд, живет сам по себе, пока жена лежит в больнице, еще его кошмарный рабочий график, — Сьюзен было его жалко. Вниз по лестнице в половине одиннадцатого вечера, на работу в больницу: она выглянула спросить, как Селена и не может ли она чем-нибудь помочь. Никто из действующих лиц тогда не предполагал, что они — будущие супруги.
Как быть? Стоя за ней в очереди у кассы продуктового магазина, объяснил — хочу чего-нибудь приготовить себе поесть. Как Селена? Может быть, вернется домой на следующей неделе. Она увидела на его лице незатейливое дружелюбное медвежье выражение и перевела его как затравленное, омраченное туманным будущим с систематически вооружающейся ножом Селеной, с годами вызывания санитаров, — уходить ненадолго и возвращаться домой к тому, что осталось от самой красивой женщины в его жизни, пока ее пристрастие к разделочному ножу не разыграется вновь. Сочувствуя всей душой, Сьюзен тем самым уводила свои мысли от пишущего мужа, который столь же регулярно будет уезжать, чтобы творить шедевры под покровительством ангела чащоб.
