Розамунда Пилчер - Сентябрь

— Когда ты прилетела?

— Вчера вечером. Эдмунд встретил меня в Тернхаусе и повез в Эдинбург, мы поужинали у Рафаэлли, а потом поехали домой, в Балнед.

— Надеюсь… — Вайолет в упор посмотрела на Вирджинию, — надеюсь, все ваши нелады в прошлом?

Вирджиния притворилась, что удивлена.

— Боже мой, Ви, неужели было так заметно?

— Даже слепому. Я молчала, но ты-то должна понимать, как тяжело Генри, когда у вас с его отцом натянутые отношения.

— Он говорил вам об этом?

— Говорил. Мальчик ужасно расстраивается, мало того, что ребенка отсылают в Темплхолл, так еще вы с Эдмундом без конца ссоритесь.

— Строго говоря, ссор не было.

— Не знаю, что хуже — откровенные ссоры или ледяная вежливость.

— Вы правы, мне самой очень неприятно. Но мы с Эдмундом помирились. То есть все осталось так, как было, Эдмунд по-прежнему стоит на своем, а я по-прежнему считаю, что он совершает непоправимую ошибку. И все же мы заключили что-то вроде перемирия. — Вирджиния улыбнулась и подняла руку: на тонком запястье блеснул массивный золотой браслет. — Это он подарил мне в ресторане, когда мы ужинали. Знак внимания в честь возвращения. Продолжать дуться после этого было бы просто свинством.

— Слава Богу, камень с души. Я убедила Генри, что вы с папой все поймете и снова будете жить мирно и дружно, как прежде. Я вам обоим так благодарна, а то ведь он стал бы считать меня обманщицей. С ним нужно обращаться очень бережно, Вирджиния, ведь он такой ранимый.

— Ах, Ви, мне ли не знать.

— Но это еще не все. Он очень тревожится за Эди. И боится Лотти. Ему кажется, что она замышляет против Эди что-то дурное.

Вирджиния нахмурилась.

— Он так сказал?

— Мы об этом говорили.

— И вы думаете, он прав?

— Дети ведь очень чуткие. Как собаки. Нутром чуют зло там, где мы, взрослые, его не замечаем.

— Ви, зло — очень страшное слово. Не стану скрывать, мне в присутствии Лотти становится жутковато, но я постоянно внушаю себе, что она всего лишь безобидная дурочка.

— Как знать. Но я дала Генри слово, что все мы будем настороже. Если он заведет с тобой разговор о Лотти, ты его, пожалуйста, выслушай и постарайся успокоить.

— Конечно.

— Вот и славно. — Покончив с тревожившими ее темами, Вайолет перевела беседу в более приятное русло. — Расскажи о Лондоне. Платье купила? Чем еще там занималась? А Алекса, видела Алексу?

— Да. — Вирджиния потянулась к чайнику и налила себе еще чашечку. — И платье купила, и Алексу видела. Вот о ней-то я и хочу поговорить с вами. Эдмунд уже все знает.

У Вайолет сжалось сердце. Господи, какая еще беда стряслась?

— Ради Бога, что с ней?

— С ней все замечательно, — Вирджиния откинулась на спинку стула. — В ее жизни появился мужчина.

— Как, у Алексы поклонник? Какая чудесная новость! Я уже начала тревожиться, что наша дорогая девочка так никогда и не испытает волнений романтической любви.

— Ви, они живут вместе, как муж и жена.

На миг Вайолет потеряла дар речи. Потом пролепетала:

— Как муж и жена?

— Да. И я вовсе не сплетничаю. Алекса сама просила меня сказать вам.

— А… а где же они живут?

— На Овингтон-стрит.

— Но как же… — Вайолет от волнения совсем растерялась. — Нет, я… И долго это продолжается?

— Месяца два.

— Кто он?

— Его зовут Ноэль Килинг.

— Чем он занимается?

— Работает в рекламном агентстве.

— Сколько ему лет?

— Моего возраста. Красивый, очень обаятельный.

А Вирджинии тридцать два. Вайолет похолодела от ужасного подозрения.

— Надеюсь, он не женат?

— Нет. Очень завидный жених.

— А… а что Алекса?

— Сияет от счастья.

— Как ты думаешь, они собираются пожениться?

— Понятия не имею.

— Он хорошо к ней относится?

— По-моему, да. Я видела его недолго, он пришел домой из своего офиса, и мы выпили по коктейлю. Так вот, он принес Алексе цветы, а ведь он не знал, что у нее я, стало быть, это не показной жест на публику.

Вайолет молчала, пытаясь осмыслить ошеломляющую весть. Живут как муж и жена… Алекса живет с мужчиной. Спит с ним, заботится о нем. Но не жена ему. Конечно, Вайолет все это ох как не по душе, но выказывать осуждение она не станет. Пусть Алекса знает, что, как бы ни повернулись события, семья всегда поддержит ее, это главное.

— Что сказал Эдмунд, когда узнал?

Вирджиния пожала плечами.

— Он был немногословен. Лететь в Лондон с заряженным пистолетом не собирается. Но, по-моему, на душе у него неспокойно, хотя бы потому, что Алекса девушка довольно богатая… ей принадлежит дом на Овингтон-стрит, леди Черитон завещала ей деньги, и, как утверждает Эдмунд, немалые.

— Он подозревает, что молодой человек охотится за ее деньгами?

— Не исключает такой возможности.

— Но ты его видела, что ты о нем думаешь?

— Он мне понравился…

— Однако есть «но»?

— Слишком красив. Светский, обаятельный. Верю ли я в его искренность? Не знаю…

— Только этого не хватало.

— Это лишь мое впечатление. Я могу и ошибаться.

— Что же нам делать?

— А что мы можем сделать? Алексе двадцать один год, она вольна в своих поступках.

Все так, Вайолет и сама это знает. Но Алекса так далеко, в Лондоне…

— Познакомиться бы с ним. Все стало бы намного проще и яснее.

— Совершенно с вами согласна. Кстати, скоро вы с ним и познакомитесь.

Вайолет удивленно поглядела на свою невестку — та улыбалась, ужасно довольная, словно кошечка, наевшаяся сливок.

— Боюсь, я не справилась с материнскими чувствами и встряла в ход событий. Пригласила их обоих к нам на праздник Стейнтонов. Они согласились, приедут на выходные и будут жить в Балнеде.

— Великолепно! — Вайолет от радости готова была расцеловать невестку. — Какая ты умница! Лучше не придумаешь: все произойдет как бы само собой, никто не станет делать из знакомства важного события.

— Именно так я и подумала. Даже Эдмунд одобрил. Но мы должны быть очень тактичны, надо вести себя естественно и непринужденно. Никаких многозначительных взглядов и намеков.

— Ты хочешь сказать, я не должна их спрашивать, собираются ли они пожениться?

Вирджиния кивнула. Вайолет задумалась.

— У меня, кстати, и в мыслях не было. Хоть я и древняя старуха, но соображу, когда надо придержать язык. Ах, молодежь, молодежь! Они создают себе ужасные трудности, когда вот так начинают жить вместе, и все для нас осложняют. Если мы будем уделять молодому человеку слишком много внимания, он испугается — ой, на него оказывают давление, и давай Бог ноги, а Алекса будет страдать. А не будем мы с ним носиться, как с писаной торбой, Алекса подумает, что он нам не понравился, и опять-таки будет страдать.

— Не знаю, может, и не будет. Она стала взрослая. Такая спокойная, уверенная. Прежней Алексы и следов не осталось.

— У меня сердце разрывается при мысли, что моя дорогая девочка будет несчастна. Нет, сохрани Господь!

— Боюсь, уже не в наших силах ее защитить. Их отношения зашли слишком далеко.

— Увы. — Вайолет понимала, что ее как бы предостерегают. Сейчас не время охать и трепыхаться. Если она хочет, чтобы от нее был какой-то толк, то должна сохранять выдержку и здравый смысл. — Ты совершенно права. Нам всем нужно…

Она не договорила. Хлопнула дверь, раздался крик:

— Мамочка!

Вернулся Генри. Вирджиния поставила чашку, вскочила и, забыв об Алексе, бросилась к двери. Но Генри уже влетел в комнату, весь раскрасневшийся от волнения и от быстрого бега в гору.

— Мамочка, дорогая! Ты приехала!

Она протянула к нему руки, и он прыгнул в ее объятия.

8

Гости за праздничным столом часто выражали сочувствие Эдмунду по поводу того, что он каждый день, кроме субботы и воскресенья, ездит из Страткроя в Эдинбург и обратно. Шутка ли, ведь поездка ужасно выматывает. Но сочувствовали они напрасно. Этот долгий путь ничуть не тяготил Эдмунда. Он готов был ехать и час, и дольше, лишь бы оказаться дома, в Балнеде, в кругу семьи, и только затянувшийся деловой ужин, необходимость лететь утренним рейсом или снежные заносы на дорогах вынуждали его оставаться в городе и ночевать в квартире на Морей-плейс. К тому же Эдмунд до страсти любил водить машину. Любил свой мощный, надежный автомобиль. Путь по автостраде, пересекающей Четвертую магистраль и вливающейся в Пятую, по которой он ехал до Релкирка, был знаком ему, как линии на собственной ладони. После Релкирка шоссе становилось уже, поневоле приходилось снижать скорость, и все равно дорога занимала у него не больше часа.

Он использовал это время, чтобы освободиться от забот напряженнейшего дня, забыть о том, каких усилий стоили принятые решения, и позволить мыслям сосредоточиться на других доминантах своей расписанной по минутам жизни делового человека, не менее для него важных. Зимой он слушал радио. Не новости и не дебаты политических деятелей, нет. К тому часу, как он убирал со стола бумаги и запирал в сейф конфиденциальные документы, его уже просто тошнило и от новостей, и от дебатов. Поэтому в машине он настраивал приемник на третий канал и слушал классическую музыку или пьесы драматургов-классиков. А весной, когда дни становились длиннее и уже не надо было ездить в темноте, просто любовался разворачивающимся пейзажем. Это радовало и умиротворяло душу. Фермеры вспахивали и засевали поля, деревья опушались первой нежной зеленью, на лугах появлялись овцы с ягнятами. Потом наступало лето, наливались золотом колосья, поспевала малина на посаженных длинными рядами кустах. Ее собирали, на полях работали комбайны, желтели и облетали деревья, и вот, наконец, в воздухе начинал кружиться первый снег…