Жемчуга - Гусева Надежда
– Ничего, отпросится. Там в курсе.
Он вышел в коридор и прикрыл дверь. Мурзик все смотрел на Сашу своим дикими нечеловеческими глазами. Тетя Таня раскладывала конфетки.
А потом послышались шаги, возня, смех…
Лиза влетела словно ветер. Она ворвалась в облаке воздушных шаров, с большим бумажным цветком в руке, в яркой футболке с блестками. Саша не успела опомниться, как Лиза кинулась к ней. И было много слез…
Как она плакала, как прижималась, как целовала одеревеневшие Сашины руки… А до лица дотянуться не могла, хотя и вставала на цыпочки, поднимала счастливое зареванное лицо. А когда Саша, наконец, сообразила, что нужно сделать – наклонилась, нарисовала улыбку, – Лиза уже оторвалась, отошла на шаг, снова вернулась, посмотрела близко-близко, потрясла головой, словно не веря…
– Какая же вы милая, милая… Вот такая, какую представляла! Именно такая, как хотела. Вы мне сегодня снились. Ой, я такая счастливая!
И она закрыла лицо руками, задрожала.
– Аж-ж-ж!!! Р-р-р-ры!!!
Мурзик выполз из-под стола и обхватил ее ноги. Лиза опустилась на пол и уткнулась головой в его черный жесткий затылок. Она гладила его, плакала и смеялась. Ребенок сначала тоненько пищал, потом совсем притих и закрыл глаза – Лизу он понимал и любил.
– С днем рождения, Лиза.
И еще долго-долго ночами, утопая в свежей хрустящей постели, Саша пыталась понять, что же тогда напугало ее больше всего. И поняла. Она боялась, что Лиза не выдержит наплыва чувств, не справится с эмоциями. И тогда она сломается. Саша так и представляла – еще чуть-чуть, и в Лизе лопнет натянутая до немыслимого предела тонкая струна. И тогда… Вот оно, самое страшное. Саша не могла вообразить, что случится после.
А как Лиза открывала коробку… У нее же руки тряслись! И такие тонкие у нее были пальчики, а ногти все обгрызенные, страшненькие…
А в коробке были бабочки. Много-много. Большие, яркие, ручной работы; можно вешать на стены или цеплять на леску к потолку, чтобы они покачивались посреди комнаты, словно живые.
Именно тогда стало особенно страшно. Лиза от восторга перестала дышать. Открыла рот, хватала воздух, судорожно выдыхала…
– Лиза! – подскочил Иван.
– Ой, как это… Как же это… Милая моя! Красиво как!
Слова полились, заблестели слезки. И всех сразу отпустило.
А дальше Саша помнила плохо. Как будто вместо чая ей поднесли чистого спирту. Хотя это, конечно же, был чай – она отлично помнила, – она сама вытаскивала из чашки один за другим дешевые пакетики-пирамидки с крепким смородиновым вкусом, и они оставляли бурые разводы на блюдце.
Она не помнила, о чем говорили и говорили ли вообще. Руки Лизы, постоянно теребящие Сашины пальцы и колени, обжигали, не давали сосредоточиться, мешали. Любовь Лизы, безумная, всепоглощающая любовь, ослепляла, не оставляла места, страшно смущала и сковывала.
Саша не знала, что ей еще сказать. Она не знала, как себя вести с этой странной доброй восторженной девочкой. Она никогда не водилась, не имела никаких дел с такими людьми. А тетя Таня все подливала чай. А Мурзик свернулся калачиком на диване и уснул.
И в какой-то неуловимый момент Саше пришло понимание: то, что здесь творится, – хорошо, правильно. Как будто все это как надо – и глупая тетя Таня со своими куриными ножками, и мрачный Очитков, который даже не пытался казаться веселым, и этот Мурзик. И Лиза. Все правильно, потому что это правда. Что они такие, какие есть.
На прощание Лиза порывисто прижалась, обхватила Сашу руками. От ее футболки пахло детским потом, фруктовым дезодорантом и лимонадом. А под футболкой трогательно вздрагивали тонкие ребра и лопатки.
– Скажите, а вы любите меня? Хоть немножко?
– Конечно, Лиза, конечно, люблю.
Ну и пусть так. Пусть слово родилось, словно недоношенный еж. Но ведь родилось, задышало.
– Спасибо, спасибо, спасибо!
И снова – чувства взахлеб, слезы в глазах, порывистое дыхание.
Как страшно.
10
Синий вечер опустился на город. В прозрачном холодном воздухе любой предмет, ветка, здание, человек обретали четкий фиолетово-черный контур – фиксировались, становились иными, нездешними. Саша подумала, что так выглядит замедленное время.
– Пошли в кафе, – сказал Очитков.
– Разве мы на «ты»?
– Теперь да. Придется. Теперь вроде как кумовья.
Саша думала, что кафе будет похоже на то, недавнее, – с клеенками и пластиковыми стаканами. И была рада, что ошиблась. Тут хотя бы было уютно и не убого.
– Пьешь водку?
– Вообще-то нет.
– Вообще-то да. Но редко и стыдно, так ведь? Давай, чего уж. Сегодня надо.
Саше вдруг стало решительно все равно. Она чувствовала странное опустошение и усталость.
Выпили. Закусили. Помолчали. Иван налил еще. Саша чувствовала, как стремительно пьянеет. «Меня развезет, как восьмиклассницу», – подумала она. И тут же: «Ну и похрен». Со стойки звучала Don't Speak. Саше нравилась эта песня – под нее хотелось медленно двигаться, уткнувшись носом в мужскую рубашку.
– Она скоро умрет, – тихо сказал Иван.
– Чего?
– Чего слышала.
– Да ну… Фигню какую-то несешь.
– Эндомиокардиальный фиброз. Так вроде правильно называется. Дело времени.
– А… а че это? – Саша потрясла тяжелой головой.
– Это не лечится. У нее не лечится. Операцию она не перенесет. Так врачи сказали. Я сам ездил везде, узнавал. Сказали – генетика, сказали – обостряется. Козлы.
– Господи… И когда?
– Скоро. Давайте выпьем еще.
– Бли-ин… Иван, да как так-то?!
– Пей, Саш. Все так. Я потом отвезу тебя.
Она смутно помнила, как ехали в такси. Потом вырубилась. Очнулась уже на диване. Ну, как очнулась… просто по-тюленьи, носом набок, лежала на животе и слышала разговор в коридоре – как сквозь вату.
– Да будь ты человеком! – громко говорил Иван. – Ну хреново же бабе, ты че, не видишь?
– Я все вижу, – холодно и спокойно, Женька.
– Да ни хрена! – Зря он так, слышно же, что голос нетрезвый, тягучий, как теплая жвачка. – У нее, может, горе. Она, может, переживает.
– Ага, ну да, ну да.
Вот сука! Сказать бы ему, какой он сука. А Иван все разорялся, все тащил его в дом. Боже, как стыдно… И Саша снова вырубилась, провалилась в темноту, как в теплую ванну.
Иван гремел посудой на кухне. Голова совсем не болела, даже удивительно. Саша обнаружила себя в постели, в тех же брюках и блузке, в которых ходила на день рождения. В окно светило солнце. Из приоткрытой форточки тянуло сырым и свежим воздухом, старыми листьями, дождем, землей.
Господи… Вот так возникнуть, а потом исчезнуть… Ну почему все так? А как иначе? Что со всем этим делать, как жить дальше, как нести, куда нести?
Телефон, ну конечно…
«Я могу, писать тебе вечно Могу, сто раз звонить И только бы услышать Родной голос Мне кажется, я слышу твой голос везде. И когда, я плакала. Ты сидела рядом. Так, тихо. И когда, что – что случилась. Мы все переживали. Друг – за друга. Я помню – яркие моменты. Я вспоминаю с улыбкой все. Просто – спасибо что ты у меня есть Мама…»Саша резко соскочила с кровати. Картина выстроилась вмиг, пронзила, зазвенела в мозгу…
– Иван!
Он возник в проеме двери. По черным кругам под глазами Саша поняла сразу – не спал.
