Вера Колочкова - Исповедь свекрови, или Урок Парацельса
— А это тоже своего рода талант — слышать чужую музыку. Не всем дано. У вас талантливый внук, Александра Борисовна, отличный пацан! А вы сидите, вся такая встревоженная этим замечательным обстоятельством! Меняйте тревогу на радость, это же так просто! Слава богу, обменного курса на эти дела еще не ввели!
— Хм… Да уж. Пока это бесплатная процедура, ты права. Но ведь и трудная, зараза. Особенно для тех, кто к тревоге привык. К вечному беспокойству. К страху за завтрашний день, за детей, за внуков. Но я постараюсь, Наташ… Спасибо тебе…
— Ой, да ну. За что спасибо-то?
— За оранжевый цвет и за музыку. За то, что со мной поделилась.
— Да на здоровье, Александра Борисовна. Я ж говорю, это все очень просто. Сейчас Лева придет и тоже с вами поделится. Какой он там у нас, по Гришиной цветовой гамме?
— Зеленый…
— А! Ну, вот и хорошо! Будете у нас оранжевая с зеленым, как яичница-глазунья с луком! Как говорится, простенько и со вкусом!
— Ой, да ну тебя!
И тихо рассмеялись обе. Вошедший в гостиную Лева поглядел на них с удивлением, протянул Наташке поющий мелодией вызова телефон. Глянув на дисплей, та испуганно охнула, прижала тельце аппарата к уху и неожиданно робко проблеяла:
— Да, слушаю… Да, это я, Наталья Ильина… Что? Ой, простите, я в другое место перейду, плохо слышу…
И рванула из гостиной, успев испуганно глянуть на Леву. Он сделал ей знак рукой, довольно странный, как ей показалось. То есть поднял вверх кулак, потряс им в воздухе. Мол, «но пасаран», держись, дорогая, я с тобой!
— Чего это, Лева? Кто позвонил-то? — не удержалась, сунулась с любопытным вопросом Саша.
— Погоди, мам… Тихо… — сморщился Лева, прислушиваясь.
И в следующую секунду они вздрогнули от раздавшегося из кухни Наташкиного визга. Саше даже подумалось, что это Мушка визжит — может, ей Наташка нечаянно на лапу наступила? Лева сорвался с места, на лету опрокинул стул, запнулся об него, чертыхнулся коротко. Саша успела прошипеть ему в спину страдальчески:
— Ти-ше… Совсем с ума сошли, что ли? Гришенька же спит…
И тоже сорвалась вслед за Левой. И тоже запнулась о чертов стул. Больно ушибла лодыжку, зашла на кухню, прихрамывая. И увидела их счастливые лица, и руки, сплетенные в счастливом объятии. И странные телодвижения — то ли подпрыгивания совместные, то ли покачивания. Мелькнула вдруг мысль — никогда, никогда она еще таким счастливым сына не видела…
— Мам, представляешь, Наташкина работа первое место на международном конкурсе заняла! В Лондоне! Ей теперь грант дадут! И на работу туда пригласят!
— Я без тебя никуда не поеду! Я только с тобой! — то ли пропела, то ли проплакала Наташка, еще крепче обхватывая Левину шею руками.
— А то! Кто бы тебя одну отпустил! Конечно, со мной!
— Тихо! Гришеньку разбудите! Совсем с ума сошли? — сказала-таки механически то, зачем шла. — Чего разорались так? Идите на улицу, там и орите. А лучше всего — в лавку за шампанским дуйте, надо ж как-то отметить это дело. Правда, Наташка?
— Ой, Александра Борисовна, я и сама еще не верю… Ой, ой! Не могу! Правда, Левка, пойдем за шампанским, а то мне голову от счастья снесет!
— Пойдем…
Так, в счастливой суете, прошел день. Замечательный день, если честно. Такие дни вообще редко выпадают, можно за всю жизнь по пальцам пересчитать. Когда все вместе, когда всем друг с другом хорошо, когда витает над головами счастливое событие. И выпитое шампанское слегка туманит сознание. И выходит на кухню заспанный Гришенька, глядит на всех синими круглыми глазами. Талантливыми глазами, как выяснилось. И можно схватить, прижать его к себе, вдохнуть вкусный сонный запах…
Но всякий счастливый день как-то заканчивается, постепенно перетекает в обыденный вечер. Вот и Аринин голос в телефоне: «Я внизу, приведите мне Гришу, жду…»
— Наташ, ты по мне не скучай, ладно? Я еще приеду.
— Хорошо, Гриш, я буду ждать. И скучать все равно буду.
— Без меня тот рисунок не дорисовывай… Там, где облако на дереве, помнишь?
— Ладно, не буду. Я тебя подожду.
— Пока, пап…
— Пока, сын. До встречи. Я люблю тебя.
Вышли из подъезда, Арина нервно просигналила издалека. Как будто кто-то виноват в том, что в субботний вечер весь двор заполнен машинами. Ускорили с Гришенькой шаг…
— Пока, ба! — махнул ей рукой, забираясь в детское кресло.
— Пока, Гришенька…
Сердце снова кольнуло ревностью. Этой «оранжевой» Наташке всего наговорил на прощание, а ей досталось одно суховатое «пока, ба»? А может, и хорошо, что кольнуло. Оно ведь живое, сердце-то. Обыкновенное, бабское, человеческое. Ничего… Главное, не расплакаться.
Арина вышла, помогла сыну пристегнуться, захлопнула с его стороны дверь. Полуобернувшись к ней, процедила через вежливую улыбку:
— Спасибо, Александра Борисовна.
— Тебе спасибо, Арина. Когда еще можно будет внука забрать?
— Не знаю. Я вам позвоню. До свидания.
— Да, всего доброго… Езжай осторожно…
Проводила машину глазами, еще раз махнула рукой Гришеньке. Потом медленно побрела обратно к подъезду, чувствуя, как нарастают слезы внутри. Ну почему, почему все так устроено? Ведь неправильно все устроено, если по сути… Гришеньку жалко. И Леву с Наташкой жалко, несмотря на победу в конкурсе, полученный грант и Лондон. Да и Арину тоже… Не выглядит она счастливой, совсем не выглядит.
Ладно, лучше не вникать. Как получилось, так получилось, чего уж теперь. Завтра воскресенье, надо к Прокоповичам на дачу наведаться. Да и этих, которые с грантом и Лондоном, которые оранжевые с зеленым, надо хоть на денек в покое оставить, чтобы наелись вдоволь друг другом на освободившейся временно территории. А они с Колей и Катькой — по грибы! Да в баньку потом! Хорошо же!
Саша выудила из кармана куртки телефон, кликнула Катькин номер.
— Да, Сань…
— Кать, а чего голос такой?
— Какой?
— Ну, будто ревешь… Случилось чего?
— Случилось, Сань. Сможешь завтра приехать?
— Так я потому и звоню…
— Приезжай, Сань. Сегодня уже поздно, завтра давай, на первой утренней электричке. Завтра тебе все и расскажу…
— Что-то с Колей, да?
— Завтра, Сань, завтра… Не могу сейчас… Пока…
* * *От станции до дачи Прокоповичей Саша почти бежала, чувствуя во всем теле опасливое дрожание. И в калитку боялась заходить, постояла немного, приводя в порядок дыхание. Как будто Катьке не все равно было, с каким дыханием она зайдет, ровным или прерывистым. Наверное, просто время оттягивала. Потому что давно поняла, что случилось в семье друзей, какая беда их настигла. Та самая беда, которую они с Катькой своим именем не называли, но в последнее время то и дело проговаривали вскользь… Но верить все равно не хотелось. Это счастью веришь сразу и безоговорочно, а беде — нет. Прячешься от нее за неверием, за калиткой, за частым неровным дыханием, за суетливостью нарочито радостного приветствия.
— Ка-ать! Катя! Ты где? Я приехала! — крикнула Саша на весь дом, слушая, как отскакивает от стен слишком звонкий голос. — Ты наверху, что ли? Проснулась? А почему входная дверь не заперта? А я, представляешь, чуть на электричку не опоздала, запрыгнула в последний момент! Прямо за спиной двери закрылись! Ты где, Кать?
— Да не ори, иду… — послышался со второго этажа тусклый Катькин голос, и хлипкая лестница жалобно скрипнула под ее тяжелыми шагами.
— Кать, ты только проснулась, что ли? А почему дверь в дом не заперта? Она всю ночь, что ли, была открыта?
— Ну, открыта… Чего ты повторяешь одно и то же? Далась тебе эта дверь.
— А если бы вошел кто? Воры, грабители? Не боишься?
— Не-а. Чего бояться-то? Ну, вошли бы воры-грабители, увидели меня, дали бы по башке… И померла бы я благополучно. Может, им бы еще спасибо сказала.
— Как? Как бы ты сказала, если б тебя убили?
— Так не убили ведь. Чего об этом зря толковать. Когда надо, так этих воров-бандитов сроду не дождешься.
— Ты чего говоришь? Совсем с ума сошла?
— Ага. Так оно и есть. Это ты в точку попала, Санька. Только я не по своей воле с ума сошла, меня с моего ума Коля вытолкнул. Вчера днем еще была в уме, а к вечеру — мимо ума… Он был тут вечером, специально приезжал, объяснялся, стало быть. Ушел он от меня, Сань. Совсем ушел.
— Ой, Кать… Да как же…
Саша протянула руки, сделала шаг к подруге, чтобы обнять, но Катька сурово отвела ее руки в сторону, поморщилась болезненно:
— Да не надо, не лезь ко мне, Санька. Я все равно сейчас ничего не чувствую. Хоть обнимай меня, хоть бей, хоть совсем убей. Душа улетела, загуляла где-то. Вот спроси меня — спала ли я ночью? А я и не знаю, что ответить. Вроде и не спала. А себя не помню. Лежала, как мертвая.
— Ой, Кать… Да как же…
— Чего заладила — ой да ой. Иди лучше чайник поставь. Я сейчас приду. Надо же мне как-то дальше существовать, по надобности хотя бы оправиться… Кстати, чего у меня с рожей? Очень страшно глядеть, да?
