Дина Рубина - Всегда, всегда? (сборник)
– Ну, спасибо, – облегченно выдохнул я.
– Просто Валентина Дмитриевна такой человек… – бормотала она по инерции, не поднимая глаз.
И вдруг подняла, и я увидел, какие это уставшие, умные глаза. Я молча открыл дверь, и она так же молча выскользнула на лестницу, не прощаясь. А я добрел до детской, где лежала Маргарита, остановился посреди комнаты и громко сказал в пространство:
– Все!
В этот момент позвонили в прихожей. Я знал – кто это, просто не думал, что она обнаружит пятерку так скоро. Медсестра влетела в квартиру, и в коридоре между нами вторично произошла небольшая свалка. На этот раз она – красная, возмущенная – совала мне пятерку, а я хватал ее за руки и беспомощно выкрикивал:
– Что вы делаете? Что вы делаете? Что вы делаете?
Руки у нее были худенькие и горячие, а волосы выбились из-под берета на лоб и лезли в глаза. В конце она исхитрилась сунуть эту ненавистную бумажку за ворот моего свитера, что было с ее стороны неслыханной подлостью, потом привалилась к стене и, тяжело дыша, сказала:
– Дайте валидолу.
Я принес с дедовой тумбочки валидол, она отломила полтаблетки, положила под язык и проговорила, упрямо глядя в стену перед собой:
– Почему обязательно за деньги? Что, я не понимаю? У меня самой сын в больнице… С желтухой… И Валентина Дмитриевна рассказывала о вашей девочке.
Я вдруг вспомнил ее имя.
– Надя… – сказал я, – может быть, надо помочь? Чем я могу вам помочь? Что нужно?
– Ничего не нужно, – сказала она и заплакала. – Ничего мне не нужно… Ничего…
Дело приняло для меня совсем скверный оборот. Я привалился к противоположной стене и молча смотрел на Надю, не зная, что делать дальше. Наверное, следовало взять ее тощую лапку и пожать, и погладить, и сказать что-то ласковое, но я сроду таких штучек делать не умел, и вообще, с женщинами я – швах. Она вытерла слезы и сказала:
– Дайте пожевать что-нибудь. Я с утра на уколах, поесть не успела, а ехать еще в больницу к сыну на другой конец света.
– Надя! – возопил я. – У нас борщ! И пирожки! Я подогрею.
– Нет, я не успею. Кусок хлеба и что-нибудь… колбасы или сыра… Если можно… Я уже опаздываю.
Я поскакал на кухню, свернул большой куль из газеты, побросал в него пирожки с капустой, на которые у бабы несравненный талант, схватил из буфета пригоршню конфет, несколько яблок.
– Ой, я столько не унесу, что вы! – сказала она.
– Унесете, – строго возразил я, набивая конфетами карманы ее куртки.
– До свидания, – она повернулась, чтобы выйти.
– Постойте! – сказал я. – Тут… куртка у вас… в известке… – Схватил щетку и судорожно стал тереть рукава ее куртки.
– Спасибо… До свидания.
– Постойте! – сказал я. – Когда я вас увижу… в смысле… результатов анализа?
– Вам завтра Валентина Дмитриевна скажет. До свидания.
– Постойте! – безнадежно выкрикнул я. – Я провожу вас!
– Нет-нет, ни в коем случае! – отрезала она. Мы чинно пожали друг другу руки, и она ушла. Я не выскочил на балкон смотреть сверху, как она переходит через дорогу, хоть почему-то мне хотелось это сделать, а зашел в детскую. Маргарита лежала на диване зареванная, изнемогшая от пережитой своей маленькой драмы.
– Саша, – тихо и озабоченно спросила она, – врачуха взяла синий рубль?
Я наклонился и потрогал губами ее вспотевший лоб.
– Саша, – так же тихо и грустно проговорила Маргарита, – давай так играть, как будто ты был моя собака, а я была твой человек…
* * *Едва я открыл ключом дверь, в прихожую вылетела клокочущая баба и выпалила:
– Старый дурак! – Потом вгляделась в меня в темноте прихожей и сказала жалобно: – А, это ты, Санечка…
Я принялся расшнуровывать туфли.
– Баба, единственно, чем могу тебя утешить, что лет через тридцать я вполне сгожусь под это определение.
– Ты знаешь, что он сделал? – возмущенно воскликнула баба. – Он повел больного ребенка в кино, на какой-то двухсерийный фильм. Вот оставил записку. Я только на партсобрание сбегала, представляешь? Я их только на два часа каких-то оставила! Прихожу – никого нет. Вот, полюбуйся, он даже ей шапку не надел, в берете повел. Ей уши продует, а она только после гриппа!
– Ну, не переживай. Может, обойдется…
Сегодня я мотался два раза в тюрьму, пообедать не успел, устал как пес, но не в этом было дело. А дело было в том, что на моего веселого Сорокина, которому я уже подписал обвинительное заключение и собирался передать дело в суд, пришел сегодня запрос из транспортной милиции.
– Вот, пожалуйста, – сказал мне утром хмурый Гришка Шуст, – я тебя предупреждал. Я не злорадствую, но, может, хоть это чему-нибудь научит тебя, сердобольного.
– А что случилось? – спросил я, уже по выражению Гришиного лица понимая, что ничего приятного ждать не стоит.
Григорий молча подал мне бумагу и стоял рядом, ждал, пока я прочту.
– Ну, – спросил он, когда я опустил листок. – Приятный сюрприз?
– Гришка, – тихо сказал я, – это ведь он потому такой веселый был…
В запросе сообщалось, что на таком-то километре такой-то железной дороги убит обходчик такой-то. По некоторым данным, есть основания полагать, что преступление совершено рецидивистом Сорокиным Ю. А., в настоящее время находящимся под следствием в таком-то отделении милиции… Ну и так далее…
– Еще бы, – усмехнулся Гришка. – Есть разница – вышка или отсидка на малый срок. Ты созвонись с транспортниками, они его заберут для расследования. Интересно, из-за чего он обходчика пришил. Из-за документов, наверное…
Я вспомнил, как позавчера прощался с Сорокиным.
– Так помни, Юра, я помогу с работой. Запиши мой домашний телефон.
Он аккуратно, четкими круглыми цифрами записал мой телефон и адрес.
– Спасибо, Саша, – и потряс мою руку. – Ты человек, знаешь… Впервые такого встретил.
Я вышел, и дверь камеры глухо и мертво стукнула – наглухо, намертво, и вот тогда мне стало тяжело, в тот момент, когда он там оставался, а я уходил по коридору.
* * *– Не может быть, – сказал я Гришке, – это ошибка. Ну, украл, ну, угнал когда-то автофургон… Но человека убить! Я даже как-то привязался к нему, обещал с работой помочь.
– На прощание не поцеловались? – спросил Гришка хмуро. Он сел за стол, подвинул к себе какое-то «дело» и стал его листать, время от времени трогая то правый, то левый ус крупными холеными пальцами.
– Ты с Лизой помирился? – спросил я.
– Я с обеими помирился, – угрюмо буркнул Гришка, не поднимая глаз от «дела». – Я прекрасен и благополучен. Лиза вяжет мне свитер, а Галя купила у спекулянтов отрез вельвета и джинсы шьет. С фирменной этикеткой на заду.
Я отвернулся к окну, достал сигарету, размял ее, но не закурил, сунул обратно в пачку.
– Григорий, – спросил я, – а вот как быть, когда хочешь увидеть женщину, а повода для встречи нет?
Он молчал. Я обернулся и увидел изумленно вздернутые брови и горькую усмешку на его лице.
– Ну, спасибо, хрыч. Ты, я вижу, совсем уже меня за матерого донжуана держишь. Даже советуешься, – он хмыкнул и закрутил своей великолепной рыжей башкой. – Да я за всю свою жизнь с двумя бабами никак разобраться не могу. Ну, где ты видел нормального мужика, который бы страдал от того, что…
Он не договорил, потому что к нему на допрос привезли из тюрьмы подследственного. Огненно-красный, с горящими глазами, тот сидел в наручниках и страстно повторял:
– Я ву-ур, началник, я ву-ур! Ты смотри на меня, началник, ты другой такой вур, как я, за всю жизнь не встретишь!
Гришка быстро и мелко заполнял лист в «деле». Он даже не поднимал на страстного подследственного глаз. А тот неистовствовал, вздымал руки, бил себя в грудь, звякал наручниками, цокал языком:
– Эх, началник, первый раз в браслетах сижу. Потому что того козла упустил. Я козлов не люблю, началник, я их пачками режу. Никто доказать не может…
Пока урка в отчаянном азарте брал на себя все преступления мира, я собрался, сложил бумаги в портфель и взглянул на низко склоненную Гришкину голову, на его повинную голову с прекрасной шевелюрой.
– Не убивайся так, – сказал он, не поднимая головы. – Я позвоню транспортникам, выясню, у меня там дружки есть.
* * *…Баба просто не находила себе места. Она то выскакивала на балкон, посмотреть, не идет ли «старый дурак с больным ребенком», то носилась по квартире, как фурия.
– Ну, погоди, ты только заявись! – бормотала она. – Я тебе покажу кино! В пяти сериях! Саша, ты должен меня поддержать! Мы должны выступить единым фронтом! Это больше не должно повториться!
– Все на сбор металлолома! – устало сказал я. – Дадим дружный отпор отстающим, позорящим класс! Поднимем успеваемость на должную высоту!
– Отстань, – отмахнулась баба.
Зазвонил телефон.
– Это Света, – сказала баба, – она уже звонила.
И пока я шел к телефону, скороговоркой напомнила мне, какая славная девочка Света, и как прекрасно ко мне относится, и какая хорошая у них семья.
