Дина Рубина - Всегда, всегда? (сборник)
Мишка Монгол говорил без умолку, то матерился, то пел, как будто внутри его расстроился какой-то механизм.
– Это мне не дочка! Это падла, слышала, доча? – аккуратно выговаривал он злорадным тенорком. – Я тебя, доча, собственными руками придушу.
Женщина громко зарыдала, а девочка все так же напряженно и прямо сидела, молча глядя на отца ненавидящим взглядом.
– А ну, молчи! – прикрикнул на Мишку Аршалуйсян. Тот встрепенулся и громко запел.
– Посадите его лучше, – вдруг сказала девочка негромко. – Я его все равно убью.
Мишка Монгол оборвал пение и ласково-изумленно уставился на дочь.
– До-оча! – ласково протянул он. – Ах ты, сука, доча! – и вдруг вскочил, сильный и гибкий, как пружина, кинулся в угол, где сидела дочь.
Но Ядгар успел дать ему подножку, мы с ним повалили Мишку на пол, связали ему руки. Подскочил разъяренный Аршалуйсян, сильно наотмашь врезал Монголу.
– Георгий Ашотович! – Я схватил Аршалуйсяна за руку, и он поднял на меня багровое от прилива крови лицо. Тяжело дыша, достал из пачки сигарету и едва слышно проговорил:
– Саша, иди работать в балетную школу, – отвернулся и вышел из дежурки.
Скоро ушли жена и дочь Мишки Монгола, а он все так же молча лежал, щекой прижимаясь к полу. За окном дежурки сквозь полуоблетевшие деревья зарябил серый рассвет. Ядгар дремал, сидя за столом и опустив голову на руки. Гена Рыбник увлеченно и горячо рассказывал что-то на крыльце Аршалуйсяну.
Я подошел к Мишке Монголу и остановился над ним. С полу на меня смотрел злобный глаз, и беззвучно шевелились мокрые подвижные губы.
– Товарищ следователь, – вдруг вежливо спросил он, – а за что меня связали?
– За то, что буянил.
– Но ведь это нехорошо, – вкрадчиво возразил он. – Я ведь аккуратный парень, у меня же были чистые брюки…
Ядгар приподнял от стола утомленное лицо и сказал устало:
– А ну лежи, пожалуйста, а? Сейчас того лейтенанта позову, он врежет, не спросит, как зовут. – И снова опустил голову на руки.
Я помог Мишке подняться и усадил его на стул.
– Нет, скажите, почему вы нам не даете жить? – спрашивал он почти доброжелательно, глядя на меня злобными узкими глазами. – Я же человек! У меня хата есть, я же шесть дней как вернулся… Дайте мне упасть на свою постель и подумать о том, что я человек!
Во дворе показалась Люся с метлой и совком, медленно кружила по двору, обходила свои владения. То веревочку какую поднимет и в карман спрячет, то пустую пачку из-под сигарет подберет и заглянет внутрь – не завалялась ли штучка? Кружила по двору, как шаман в ритуальном танце. Сейчас будет костер жечь у забора.
– Или вы меня сажайте, или я домой пойду, – проговорил за моей спиной Мишка-Монгол.
Ядгар поднял голову и открыл глаза.
– Ну что, Саша, – спросил он, потирая мятое бледное лицо, – куда этого?
Я отвернулся к окну и промолчал.
– Аршалуйсяна с Геной спрошу, – вздохнул Ядгар и вышел из комнаты.
«А у меня дежурство кончилось, – мысленно ответил я всем. – Дайте мне упасть на свою постель и подумать о том, что я человек…»
* * *Домой невозможно было дозвониться. Значит, Маргарита опять висела на телефоне, играла «в милицию». Иногда я наблюдал за ней исподтишка. Маргарита, начиненная моими следовательскими историями, взволнованно кричала в трубку с бабкиной интонацией:
– Товарищ Киселев? Василий Степанович?! Ну, как ваши дела, родненький?
Василий Степанович был нашим соседом в старом доме. Баба время от времени позванивала ему и его прикованной к инвалидному креслу супруге.
– Как вы поживаете, голубчик?! – кричала Маргарита, тыча пальцем в номерной диск. – Что?! Что-о?! – Следовала трагическая пауза, полная ужаса постижения страшной новости, и дальше уже действие разворачивалось с уклоном в мою тематику. – Убили?! Вашу жену?! Кошмар! Одну минутку, я ей перезвоню… Але! Жена? Здравствуйте, родненькая. Это вас убивают? Да? Да?! Але, Василий Степанович, да, вашу жену убили, дорогой мой…
При этом было совершенно непонятно, как Маргарита представляет ситуацию. И почему Василию Степановичу и его якобы убиваемой жене нужно звонить по разным телефонам. Но если я пытался выяснить у Маргариты детали, она замыкалась, ее толстая физиономия затуманивалась, и в глазах появлялось выражение необъяснимой обиды. Я горячился. Дело кончалось ссорой.
Маргарита услышала, как я открываю дверь, и примчалась в прихожую.
Она всегда подстерегала мое появление после дежурства.
– Ой, Саша! А почему ты так поздно? В тебя стреляли? Ты за бандитом гнался?
– Дай-ка тапочки, – попросил я, – и достань из портфеля лимоны и окорок… А где баба?
– Баба на рынок ушла…
Я прошел в детскую и сказал в дверях:
– Повесь трубку на рычаг и не смей подходить к телефону. Совсем очумела, мать моя. Из-за твоих игр домой дозвониться невозможно.
Маргарита надулась и покорно прошлепала к телефону обиженной походкой. Я сказал ей вслед:
– Меня не трогать. Я отдыхаю…
Надо было поспать, но, как всегда после дежурства, я не мог уснуть сразу. Мелькали в уставшей голове ночные лица, тени, глухие переулки, свет фар по глиняным заборам в тупиках. Лежал на тахте, держа на животе гитару и пощипывая струны.
Над моим плечом пролетел легкий вздох, я оглянулся. Это Маргарита слушала треньканье и умильно созерцала меня своими сине-зелеными глазами. Я вывернул голову, чтобы лучше ее видеть.
– Маргарита, что за вид? – строго спросил я. – Как стоишь? Не грызи палец! Подбери живот! Когда ты на диету сядешь?
Она послушно втянула живот и миролюбиво спросила:
– А ты чего сейчас играл?
– Так, пустяки…
– А я себе буду братика родить… – вдруг поделилась она.
– Молодец…
Но Маргариту не удовлетворила такая кислая реакция. Она попыталась меня заинтересовать:
– Знаешь, как его будут звать?
– Мм… мм?
– Иван Петрович…
– Именно? Что так?
Она понурилась, разгладила краешек подушки, на которой лежала моя голова, и с тихим достоинством сказала:
– Ну, просто… Я решила… Рассказать тебе стишок? – предложила Маргарита.
Дядя Хрюшка, дядя ХрюшкаИз помойного ведра,Я такого дядю ХрюшкуНенавижу никогда.
– Гениально, – сказал я. – Кто автор?
– Где? – доверчиво спросила она.
– Это ты сама сочинила?
– Сама, – скромно, но горделиво подтвердила она.
Я оглядел ее всю, с вороха каштановых кудрей до маленьких клетчатых тапок, и вздохнул:
– Ой, Маргарита, боюсь, что ты сперла это незаурядное произведение у кого-то из своих талантливых сверстников.
– А? – спросила она. – Саша, ты какой?
– То есть? – не понял я.
– Ну, ты какой: грустный, веселый или нормальный?
– Грустный, – сказал я, вздохнув.
– А почему?
– Потому что ты крутишься перед глазами и не даешь мне отдохнуть.
Маргарита рассмеялась снисходительным смешком и сказала:
– Ой, Саша, вечно ты грустишь из-за всякой ерунды. – Потом просунула свою глупую кудрявую голову мне под мышку и попросила: – Можно я посплю с тобой?
– Нет уж, Марго, ты совсем разошлась! Стоит мне после дежурства прилечь, как ты уже на голове сидишь.
– Я не буду на голове, я – рядышком… – а сама уже карабкалась на тахту, устраивалась под боком. Эта хитрюга надеялась вытянуть из меня какую-нибудь очередную ужасную историю.
– Саша, – прошептала она, – а кого сегодня убили?
– Тьфу, Маргарита, какая ты кровожадная девица! Лучше я тебе «Алису» почитаю. Когда проснусь.
Она поворочалась под боком, потолкалась коленками и затихла. Одна ее каштановая кудря щекотала мой подбородок. Я пригладил ее ладонью и закрыл глаза.
И почти сразу вышли мы с Маргаритой на летний луг, в полдень, и лежала в траве неподалеку телочка, привязанная веревкой к колышку. Телка лежала на боку и кротко смотрела на Маргариту большими темными глазами. Маргарита потрогала ее переднюю ногу в белом нарядном чулке, с аккуратным копытом и сказала весело:
– Холодец! Здравствуй, Холодец!
Я взмыл над Маргаритой, над кроткой телочкой, над летним лугом и полетел выбивать кабель и трубы. Я летел кролем в прохладном голубом небе и ощущал такое блаженство, какого не знал никогда. «Кроме того, – думал я, разводя руками в упругой толще неба, – отсюда удобнее наблюдать за теми, кто ворует мрамор на памятники…» Но этой важной мысли я не додумал, потому что внизу кто-то хрипло и длинно выругался, и Гришка Шуст позвал меня с земли громким шепотом:
– Саша!.. Саш…
– А? – я вздрогнул, очнулся и сел. Маргарита смотрела на меня исследовательски-задумчивым взглядом.
– Саша, – повторила она шепотом, – а почему у тебя сердце так громко стучит? Просто ужас!
– Вот дура ты, Марго… – пробормотал я, заваливаясь на подушку. – Ведь я живой… Оно и стучит…
Потом, сквозь тяжелый душный сон, над ухабами измотанного бессонной ночью сознания, появилась баба и парила над нами и укрывала нас с Маргаритой красным клетчатым пледом.
