Бернард Маламуд - Бенефис
Мистер Элиху сказал: нет, с этим он никогда не обращался. Он, видите ли, художник-любитель и когда-то давно занимался в Объединении.
— Мастерская у вас есть?
— У меня большая гостиная, очень светлая. Я уже не мальчик, — продолжал он. — Вдруг, много лет спустя, я снова начал рисовать и хотел бы пописать обнаженную натуру, чтобы восстановить чувство формы. Как вы можете понять, я не профессиональный художник, но к живописи отношусь серьезно. Если вам нужны рекомендации, я могу их предоставить. — Он спросил ее, по каким расценкам работают натурщицы, женщина ответила после короткой паузы:
— Шесть пятьдесят в час.
Мистер Элиху сказал, что это его устраивает. Он явно хотел пообщаться еще, но она не стала поддерживать беседу. Записала его имя и адрес и сказала, что, скорее всего, найдет кого-нибудь на послезавтра. Он поблагодарил ее за участие.
Это было в среду. Натурщица пришла в пятницу утром. В четверг вечером она позвонила, и они договорились, во сколько ей приходить. Она позвонила в дверь в самом начале десятого, и мистер Элиху тотчас пошел открывать. Он был седым мужчиной семидесяти лет, жил в кирпичном доме неподалеку от Девятой авеню и очень волновался оттого, что ему предстояло рисовать эту молодую натурщицу.
Натурщица оказалась простоватого вида женщиной лет двадцати семи или около того, и старый художник решил, что самое интересное в ней — глаза. Был ясный весенний день, но на ней был синий плащ. Старому художнику ее лицо понравилось, но говорить об этом он не стал. Она едва на него взглянула и уверенным шагом прошла в комнату.
— Добрый день, — сказал он, и она ответила:
— Добрый день.
— Похоже, весна началась, — сказал старик. — Листва распускается.
— Где мне переодеться? — спросила натурщица.
Мистер Элиху спросил, как ее зовут, и она ответила:
— Мисс Перри.
— Вы можете переодеться в ванной, мисс Перри, или, если пожелаете, в моей комнате — дальше по коридору, в ней никого нет, пожалуйста, переодевайтесь. Там теплее, чем в ванной.
Натурщица сказала, что ей все равно, но переоденется, она, пожалуй, в ванной.
— Как пожелаете, — кивнул старик.
— А ваша жена здесь? — спросила она, заглянув в комнату.
— Я вдовец.
Он рассказал, что у него была и дочь, но она погибла в катастрофе.
Натурщица сказала, что сочувствует ему.
— Я переоденусь и буду готова через пару минут.
— Никакой спешки нет, — сказал мистер Элиху, радуясь тому, что сейчас он будет ее рисовать.
Мисс Перри зашла в ванную, разделась и быстро вернулась. Она скинула махровый халат. Шея и плечи у нее были изящные, красивых линий. Она спросила старика, сколько времени ей позировать. Он стоял у крашеного кухонного стола, внесенного в гостиную к огромному окну. На столешницу он выдавил краску из двух маленьких тюбиков и теперь смешивал ее. Еще три тюбика лежали нетронутые. Натурщица сделала последнюю затяжку и потушила сигарету о жестяную крышечку из-под кофе, валявшуюся на кухонном столе.
— Вы не будете возражать, если я иногда буду покуривать?
— Возражать не буду, если курить вы будете в перерывах.
— Я это и имела в виду.
Она наблюдала за тем, как он неторопливо смешивает краски.
Мистер Элиху не стал тут же рассматривать ее обнаженное тело, а попросил ее сесть в кресло у окна. Окно выходило во двор, где рос китайский ясень, листья на котором только что распустились.
— Вы как хотите, чтобы я села? Ногу на ногу положить или рядом поставить?
— Как вам больше нравится. Мне без разницы. Как вам удобнее.
Натурщицу это, похоже, удивило, она села в желтое кресло у окна и закинула ногу на ногу. Фигура у нее была хорошая.
— Так подойдет?
Мистер Элиху кивнул.
— Замечательно, — сказала он. — Просто замечательно.
Он окунул кисть в краску, которую смешал на столе, и, взглянув на обнаженное тело модели, приступил к работе. Он бросал на нее взгляд и быстро отводил глаза, будто боялся ее оскорбить. Но вид у него был сосредоточенный. Писал он небрежно, время от времени окидывая взглядом натурщицу. Смотрел он не часто. А она словно не замечала его присутствия. Один раз она повернулась, чтобы рассмотреть ясень, и он несколько мгновений следил за ней, хотел понять, что она увидела в этом дереве.
Затем она стала с интересом наблюдать за художником. Он подумал, что, наверное, что-то делает не так. Прошло около часа, и она вскочила с кресла.
— Устали? — спросил он.
— Не в этом дело, — сказала она. — Что, скажите Бога ради, вы делаете? Честно говоря, по-моему, вы вообще ничего не понимаете в живописи.
Она его изумила. Он поспешно набросил на холст полотенце.
Прошло несколько долгих секунд, и мистер Элиху, шумно дыша, облизнул пересохшие губы и сказал, что и не считает себя художником. Еще он сказал, что он постарался объяснить это и той женщине из художественной школы, с которой говорил по телефону.
Затем он добавил:
— Наверное, я совершил ошибку, попросив вас прийти сегодня сюда. Надо было мне потренироваться подольше, чтобы никто из-за меня не тратил время попусту. Боюсь, я еще не готов делать то, что мне бы хотелось.
— Мне все равно, сколько времени вы тренировались, — сказала мисс Перри. — Я вообще думаю, что вы меня не рисовали. Я сразу поняла, что это вам не интересно. По-моему, вам из каких-то ваших соображений интересно шарить глазами по моему обнаженному телу. Уж не знаю, что у вас за потребности, но в одном я точно уверена: к живописи они отношения не имеют.
— Наверное, я совершил ошибку.
— Наверное, — согласилась натурщица. Она уже надела халат, затянула пояс. — Я художница, — сказала она, — и позирую, потому что сижу без гроша, но обманщиков распознаю с первого взгляда.
— Я бы не оказался в таком глупом положении, — сказал мистер Элиху, — если бы честно объяснил все этой даме из Объединения молодых художников. Приношу свои извинения, — хрипло сказал мистер Элиху. — Надо было сразу догадаться, что так и будет. Мне семьдесят лет. Я всегда любил женщин, и мне было очень грустно от того, что сейчас у меня нет друзей-женщин. Это одна из причин, по которой я хотел снова начать рисовать, впрочем, я вовсе не хочу сказать, что отличался особым талантом. Кроме того, боюсь, я даже не предполагал, сколько всего я позабыл о живописи. Да не только о ней, о женском теле тоже. Я и не думал, что так разволнуюсь при виде вашего, да еще от размышлений о том, как пролетела моя жизнь. Я надеялся, что, если снова возьмусь за кисть, это вернет мне вкус к жизни. Очень сожалею, что вас побеспокоил и причинил вам такие неудобства.
— За неудобства вы мне заплатите, — сказала мисс Перри, — но вот за что заплатить не сможете, так это за оскорбление — за то, что я пришла сюда, за то, что позволила вам рыскать глазами по моему телу.
— Я вовсе не хотел вас оскорбить.
— Но я именно так себя и чувствую.
И тогда она велела мистеру Элиху раздеться.
— Раздеться? — изумился он. — Зачем?
— Хочу сделать набросок. Снимайте брюки и рубашку.
Он сказал, что только-только снял свое зимнее исподнее, но она не улыбнулась.
Мистер Элиху разделся, стыдясь подумать о том, каким он ей предстал.
Быстрыми размашистыми линиями она набросала эскиз. Внешность у него была неплохая, но чувствовал он себя из рук вон. Закончив эскиз, она выдавила из тюбика черную краску, окунула в нее кисть и замазала очертания его лица, превратив их в черное месиво.
Он видел, с какой ненавистью она это делает, но не проронил ни слова.
Мисс Перри швырнула кисть в мусорную корзину и отправилась в ванную переодеваться.
Старик выписал чек на оговоренную сумму. Ему было стыдно ставить свою подпись, но он все же расписался и протянул листок ей. Мисс Перри сунула чек в свою сумку и ушла.
Довольно симпатичная женщина, подумал он, только нет в ней милосердия. А потом спросил себя: «Неужели это и есть теперь моя жизнь? Неужели больше ничего не осталось?»
«Да», похоже, было ответом на оба эти вопроса, и он расплакался — оттого, как быстро наступила старость.
Потом он снял с холста полотенце и хотел дописать ее лицо, но уже успел его забыть.
1983
Шум есть шум
Пер. Е. Суриц
Этот несчастный шум буквально изводит Зору.
Раньше она была Сарой. Дворкин, когда женился на ней вскоре после смерти своей первой жены Эллы, уговорил ее поменять имя. В конце концов она его простила. Уже просто забыла, что не всегда была Зорой.
— Зора, нам надо торопиться.
— Иду-иду, о Господи. Я коричневые перчатки ищу.
Ему был пятьдесят один год, она — на десять лет моложе, энергичная, пухлая, с обаятельным смехом и склонностью к безуспешной диете. Она звала его Дворчик: такой живой, думающий человек, страстный виолончелист — а по вдохновению даже и композитор — с артритным левым плечом. Сам он так говорил об этом плече: «Сломал, когда в погреб свалился». Когда на него сердилась или чувствовала себя неуверенно, она его называла Цворкин.
