Джеймс Олдридж - Не хочу, чтобы он умирал
— Одним словом, — сказал Черч, — мы хотим, чтобы вы незаметно провели двести человек и не менее пятидесяти грузовиков к дороге на Агейлу, то есть на двести пятьдесят миль в тыл противника. Я подчеркиваю «незаметно», и, если вас не обнаружат, это само по себе будет выдающимся достижением. В этом весь смысл операции, так как в случае неудачи все дальнейшее может быть сведено к нулю.
Черч смотрел на него в упор, словно ища у него поддержки; Скотт кивнул.
— Но подойти с отрядом к дороге — только половина дела. Достигнув намеченного пункта, вам придется себя обнаружить; противник должен сразу же узнать, что вы там находитесь. Ваши грузовики будут снабжены макетами брони и пушек. Вы расставите ваши «орудия» и людей таким образом, чтобы Роммель поверил, будто против него сосредоточен ударный кулак. Он должен принять вас за хорошо вооруженный отряд с артиллерией и бронемашинами — серьезную угрозу своим тылам. Куда более серьезную, чем какой-то бродячий отряд в несколько сот солдат. Ну как, Скотт, говорит это что-нибудь вашему воображению?
Его воображению это говорило многое, но он хотел дослушать до конца.
— Прежде чем Роммель сможет двинуть свои силы, вы действительно совершите нападение на дорогу, ведя себя так, словно вы и в самом деле представляете собой мощный ударный кулак и реальную угрозу. Да у вас на несколько часов, пожалуй, и хватит сил. Задача заключается в том, чтобы непременно — понимаете, непременно — заставить Роммеля оттянуть из района Агейлы итальянскую «Ariete»[42], а если возможно, то и значительную часть всего четвертого бронетанкового корпуса, который стоит там в резерве.
Если вы сумеете оттянуть на себя эти соединения хотя бы частично на один-два дня, наш план обхода Тобрука и захвата дороги на Бенгази увенчается успехом. Нам позарез нужны эти один или два дня, чтобы прорвать передний край Роммеля и продвинуться вперед, прежде чем он сможет ввести в бой свои резервы. Вам понятен смысл операции? Надо, чтобы он был вам абсолютно ясен.
— Да, генерал, смысл операции мне понятен.
— Когда вы зайдете так глубоко в тыл, вам будут угрожать две серьезнейшие опасности. Во-первых, непосредственная опасность нападения с воздуха, хотя наши воздушные силы обещают послать в этот район все, что смогут, и в течение двух дней прикрывать вас от вражеских самолетов. И во-вторых, вам грозит полнейший разгром, если «Ariete» или немецкие танки действительно врежутся в ваше расположение или обойдут вас прежде, чем вы сумеете отступить. Что ж, мне не надо вам объяснять, какая кровавая бойня вам тогда угрожает.
Тут кроется самая большая опасность. Пока Роммель не поймет, что его обманули, он будет бросать на вас все свои силы, чтобы разгромить вас быстро и беспощадно. Вы лично, Скотт, должны будете провести его за нос, если можно так выразиться, — провести за нос по пустыне.
На исходе второго дня, и не позже чем на утро третьего, я ударю по левому флангу его переднего края у Тобрука, поверну на дорогу к Бенгази, заставлю его бросить вас и сконцентрировать силы для отпора мне. Это позволит вам, если все пойдет хорошо, вовремя отойти.
Кровавый Черч откинулся назад, опустил пониже стенную карту и провел по ней своим прозрачным пальцем, показывая, какой сокрушительный удар он намерен нанести в районе Тобрука. Но на карте, на этой карте большого масштаба, Скотт видел только Джало — кружочек, черный крестик, тонкую красную полоску.
— План несложный, и обстоятельства требуют, чтобы вы, один из немногих, знали наши тактические и стратегические намерения. Конечно, вам придется разработать общие положения с генералом Уорреном и со мной, получив соответствующее звание и все прочее, необходимое для проведения этой операции. В этом смысле ваше будущее, так сказать, обеспечено… Прежде чем вы мне ответите, я хотел бы добавить еще кое-что, для вашей же собственной пользы…
Скотт почти совсем перестал вслушиваться в то, что говорит Черч. На мгновение вся его жизнь словно слилась с этой большой картой, на которой были обозначены памятные для него места — не только Джало, но и Тобрук, и Сива, и Джарабуб, и сотни других названий, которые так много говорили ему одному. Трассы, триангуляционные пункты, цистерны, груды камней, гробницы, горные проходы. А под красной отметиной с цифрами 22/31 — белое пространство с надписью «не разведано». Он так живо почувствовал всю уединенность, всю тоскливую пустоту этих мест, что пришел в себя только тогда, когда услышал слова Черча.
— Не обращайте пока внимания на карту, — сказал кровавый Черч и, резко дернув шнурок, с треском свернул карту в рулон. — Мне лично не хотелось бы поручать эту операцию никому другому. На вас я могу положиться. И разговариваю с вами пока что частным образом, хотя вы знаете, что в армии не принято, особенно в военное время, предоставлять офицеру право выбора и считаться с его вкусами, давая ему задание. — Черч пожал плечами, отвечая собственным мыслям. — Не знаю, право, как вам объяснить… Время от времени тебе попадается дельный человек, и важно оценить его по достоинству. Может, вы и рождены для геройских дел. Не знаю. Во всяком случае, вы унаследовали часть легендарной славы Пикеринга. Но мне лично кажется, что при желании вы можете пойти куда дальше, чем он.
Мы даем вам эту возможность. Но если мы признаем ваши способности, если мы согласны с ними считаться, вы, со своей стороны, должны помнить о вашей новой, теперь уже значительно возросшей ответственности. Со всем, что осталось от дорожно-топографического отряда, должно быть покончено. И, как я уже говорил, вам придется работать в тесном контакте с генералом Уорреном и со мной. Другими словами, Скотт, из кочевника пустыни вы превратитесь в командира регулярной армии с соответственным положением, званием и властью.
Черч повернулся к нему и наградил его улыбкой — странная награда!
— Я лично хотел бы выразить надежду на то, что наша… наше взаимопонимание будет расти и укрепляться. — Тон у генерала был все-таки суховат. — В том случае, конечно, — поспешно добавил он, — если вы примете это назначение. Мне вряд ли стоит подчеркивать, что ваше «да» или «нет» распространяется не только на данное поручение. От вашего решения зависит очень многое для вас лично.
Последние слова были произнесены даже с некоторым жаром.
— Ну? — сказал генерал. Улыбка уже не скрывала его раздражения.
Скотт сидел неподвижно, более неподвижно, чем когда бы то ни было в своей жизни; тело его напряглось словно для прыжка, но с душевной медлительностью было покончено, покончено раз и навсегда.
— Я не думаю, генерал, что смогу взять на себя это поручение.
— Как вы сказали? — генерал даже слегка рявкнул от неожиданности. — Не можете или не хотите?
— Предполагалось ведь, что мне предоставляется право выбора?
— Генерал Уоррен предоставил вам это право.
— Ну вот я и отказываюсь.
— Вы считаете, что это задание невозможно выполнить?
— Нет, почему же? Думаю, что оно выполнимо.
— Тогда, может быть, у вас нет доверия ко мне лично? — желчно спросил Черч.
— Дело и не в этом, — осторожно ответил Скотт, а потом сухо добавил: — Может быть. Не знаю.
— Вы понимаете, от чего вы отказываетесь?
— Да, сэр. Понимаю.
— Тогда вам следовало бы подумать о вашем долге!
— Все зависит от того, генерал, как понимать свой долг, — ответил Скотт резче, чем ему бы хотелось. Он предпочел бы окончить беседу без скандала.
Но генерал заулыбался и потер руки, словно шутка зашла слишком далеко:
— Ну что ж, Скотт, я могу вам разъяснить, в чем состоит ваш долг. Ваш долг — делать то, чего мы от вас требуем. Служить так, как вам надлежит служить. Тут ведь, по сути дела, нет выбора. Пока вы находитесь у меня в подчинении, вы будете выполнять то, что, по моему разумению, вы сумеете выполнить; то, чего мы от вас потребуем. Я только жалею, что вы предпочли служить не как равный, а как человек случайный и подневольный. Но раз так, извольте явиться ко мне завтра утром, в десять ноль-ноль. — На миг Черча прорвало. — Вы дурак! — сказал он злобно. — Мы предоставили вам возможность стать человеком! Досадно, что теперь вам придется только подчиняться приказу, стать простым исполнителем, рядовым солдатом вместо того, чтобы пользоваться властью и привилегиями. Все! Можете идти.
Скотт встал. Он протянул руку за своим поясом. В него был завернут пистолет, он лежал на столе. Скотт стал застегивать пояс.
Теперь он мог себе ответить на мучившие его вопросы: и относительно Гамаля, и относительно Куотермейна, и себя самого, и бессмысленной гибели людей. Он даже знал теперь, почему одни англичане не стреляют в других англичан.
Перед ним сидел генерал. Генерал по-отечески увещевал его, шел на уступки и воздавал ему должное. Он хотел поручить Скотту опасное и героическое дело, требующее величайшей сноровки, лестное для любого человека, отвечающее его глубочайшей потребности проявить себя до конца. Беритесь за него, все в ваших руках, сказал генерал, если вы захотите изменить свое положение в жизни, изменить своему будущему, своим надеждам, своим воззрениям, друзьям, вере, склонностям, классу.
