Вадим Тарасенко - Спасите наши души
— Так спроси Его, наша любовь грех или нет? — Инна кивнула на компьютер.
С 6 ергей посмотрел на девушку и тихо произнес:
— Боюсь, — и тут же добавил, — боюсь, что Он скажет, что все, что происходит между нами это все–таки грех.
— А ты все–таки задай Ему этот вопрос. Тут же дел на пять минут, да и к тому же компьютер включен.
— Это я его включил, — Сергей посмотрел на девушку и тут же опустил глаза. Возникла пауза.
— Ну и что дальше? — тихо спросила, нет, прошептала девушка.
— Сегодня утром будто что–то изнутри подтолкнуло меня к компьютеру. Я встал, подошел к нему и вошел в чат, — также тихо ответил мужчина.
— В тот чат?
— Да, в тот.
— Ну и что дальше? — вновь спросила девушка.
— Знаешь, когда заходишь к Нему в чат, то беседуешь с ним, просишь показать то или иное. А тут он сам выбрал тему.
— И что за тема? — мужчина почувствовал, как напряглась сидящая у него на коленях девушка.
Сергей взял девушку за плечи и, глядя ей прямо в серо–бирюзовые глаза, сказал:
— Распятие Христа, — и глядя на расширяющиеся зрачки милой, тихо добавил, — за грехи людские.
Инна вздрогнула.
— Сережа, мне страшно.
Мужчина погладил девушку по голове и ласково произнес:
— Не бойся. Нам нечего бояться Его гнева.
— Правда? — девушка прижалась к своему любимому.
— Правда.
— И все равно мне страшно. Ты как сказал мне, что Он показал тебе распятие Христа, мне будто кто–то сердце сжал. А тут еще… — девушка осеклась.
— Что еще?
— Я на прошлой неделе встретила Князева, на нашем рынке — после паузы промолвила Инна.
— Брата Гришки?
— Да.
— И что?
— Сережа, — девушка посмотрела в глаза мужчины, — он хочет, чтобы я стала его любовницей.
— Инна…
— Да, Сережа, да. Эта грязная скотина хочет обладать мной, и на раздумья он мне дал время до Нового года. Я тебе не хотела говорить, не хотела впутывать в эти дела.
— Инна, я же люблю тебя.
— Знаю, Сережа, знаю.
— Давай я поговорю с ним.
— С кем, с Князем? Это же не человек, это животное. Он поймет только грубую силу. Зачем тебе мараться.
— Но я же должен защитить тебя?
— Сережа, милый, — девушка взъерошила волосы на голове любимого, — скоро Новый год. Давай его отпразднуем, а там посмотрим. Хорошо?
— Хорошо, — после паузы ответил мужчина. Ничего, как–нибудь выкарабкаемся.
— Выкарабкаемся, — как эхо повторила девушка.
Сергей посмотрел на часы, потом виновато посмотрел на девушку, — Мне пора ехать в церковь, но вечером я обязательно к тебе приеду, и мы с тобой все обсудим. Верь мне — мы будем счастливы. Ни смотря ни на что будем. — Мужчина притянул девушку к себе и осторожно поцеловал ее в мягкие губы. — Все, я поехал.
— Сережа.
— Да, — он обернулся уже стоя в дверях.
— А вдруг тот чат не ЕГО?
— Что значит не ЕГО?
— Но откуда мы знаем, что ТОТ, кто с нами связывается по Интернету Бог?
— А кто же еще? Кто еще мог показывать то, что Он нам показывал? Кто еще мог так убедительно показать свои сверхвозможности — убить Гришку, знать твое имя. когда ты в первый раз случайно связалась с НИМ. Ни одному человеку это не под силу.
— А я и не сомневаюсь, что это не человек.
— А кто же? — спросил Сергей, уже понимая, что имеет в виду его любимая и холодея от этой мысли.
— Ты и сам это понял, Сережа. Это Дьявол.
— Нет, Инна, нет, — прошептал Сергей.
— Поживем — увидим. Ладно, Сережа, езжай. А то ты уже опаздываешь.
— Инна, кто бы это не был, Бог или Дьявол, они в отличие от людей видят суть и зря не наказывают. А суть у нас чиста — любовь. А за любовь, за настоящую любовь не наказывают ни Бог, ни Дьявол не наказывает. Елка моя, мы обязательно будем счастливы, — последнее, что увидел Сергей. перед тем как закрыть входную дверь, были глаза девушки, смотрящие на него с мольбой, надеждой и любовью. — «Нет, за любовь ни Бог, ни Дьявол не наказывают… не должны».
Все время, пока Сергей спускался по лестнице вниз, перед его глазами стояла казнь — распятие Христа — неотвратимая, неизбежная и… такая необходимая.
— Распни его! (19) — под Христом, на площади бесновалась толпа.
Он смотрел на нее своими темно–карими глазами. «И это ТЫ, ОТЕЦ, избрал в качестве силы способной спасти Мир, Вселенную. Неужели эта грязная жадная глупая толпа — часть этой силы. И ради них я должен через несколько часов быть распятым? Нет не ради них. Ради ТЕБЯ, Господи. Иисус перевел взгляд на Пилата. Тот, словно почувствовав ЕГО взгляд, обернулся. И снова серые глаза римлянина скрестились с карими глазами существа, запрограммированного где–то в необъятных просторах Космоса и через чрево обычной земной женщины, внедренного на Землю. И вновь, как час назад на допросе узника, только уже безмолвно, вопросил Его Пилат: «Ты Царь»? (20) И также безмолвно ответил ему Иисус: «Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине». (20) «Что есть истина» (20), — взглядом вопросил грозный наместник римского императора Понтий Пилат. Но непроницаемо смотрели на него темные глаза Христа. И не мог простой смертный, пусть даже наместник всемогущего римского императора, увидеть звезд в этих глазах. Не мог человек знать, что не глаза это были, а тоннель, ведущий куда–то вглубь Вселенной. Не пришло еще это время!
«Откуда Ты»? (20) — глазами спросил человек Мессию. И вновь на Пилата смотрят непроницаемые глаза Христа. «Не знаешь ли, что я имею власть распять Тебя и власть имею отпустить Тебя»? (20) — снова, и также безмолвно, вопрошал грозный римлянин несчастного оборванного еврея. Смотрел Христос на Пилата, смотрел Творец на созданных им людей. «Как глупо и как самонадеянно еще это человечество. Ну да ничего, это от возраста. У него еще будет время и что бы постареть, и чтобы помудреть». И как час назад на допросе, только уже глазами, Христос ответил: «Ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше»! (20) И опустил глаза римлянин. Обернулся к толпе. «О боги, что мы за существа. Дай нам хлеба и зрелищ и делай с нами, что хочешь. И как легко мы возводим и низвергаем идолов. Ведь эта толпа совсем недавно боготворила этого несчастного бродягу–философа. Ловила каждое его слова, считала его Царем Иудейским. И что? Стоило их священникам что–то этой толпе пообещать, и она уже готова распять его. Люди — вы как голодный бездомный пес, которому стоит швырнуть кость, и он готов служить тому, кто швырнул эту кость, преданно смотреть ему в глаза и вилять хвостом. И неважно, что швырнувший кость зачастую хуже чем собака». Понтий Пилат чуть повернул голову и посмотрел на того, кто кинул кость этой толпе — посмотрел на первосвященника Каиафу. Каиафа взглянул на него. «Радуйся, Каиафа. На этот раз твоя взяла. А впрочем, какое мне до этого дело. Мне все равно кого распять, то ли этого чудаковатого бродячего философа, то ли этого бандита Варраву. Но тебя, Каиафа, я насквозь вижу. Ты просто завидуешь этому, бродяге–философу, завидуешь его славе. Завидуешь, что за ним ходят толпы людей, а не за тобой. Как же ты жалок Каиафа. И все–таки, какие необычные глаза у этого бродяги. Словно не в глаза человека смотришь а…», — римский наместник никак не мог подобрать нужное слово. Он беспомощно завертел головой, и вдруг исчезла для Пилата претория, исчезла площадь перед ней, исчезла толпа, исчез сам Иерусалим, исчезло все — на него смотрели глаза Христа… И распахнулась для Пилата окно — окно в неведомое. И позвучало в его голове вроде бы понятные и в тоже время необычные слова: «Смотри Пилат. Вот, что будет с Иерусалимом сорок лет спустя. Твой Рим вновь победит, смотри и радуйся. Ибо ты всего лишь человек, обыкновенный человек — самовлюбленный, эгоистичный, чуть подленький, обуреваемый своими мелкими страстишками. А сейчас делай то, что должно тебе делать». И увидел он горящий Иерусалимский Храм, окруженный римскими легионерами. Увидел кучку людей, стоящую с воздетыми к небу руками на крыше храма и молящую: «Спаси нас, Господь». Но безразлично–безмолвно синело над ними небо. Что–то мигнуло в «окне» и вновь увидел наместник Иерусалим. Вернее не Иерусалим, а все то, что от него осталось — сожженные и срытые до основания дома, полностью разрушенный храм и вереницы связанных людей, идущих в рабство — «Спаси нас, Господь» (21) И вновь синева безразличного неба и клубы черного дыма над сожженным городом. Все чернее и чернее клубы дыма. Все больше и больше их на голубом фоне неба. И вот совсем исчезла голубизна, покрытая темными клубами дыма. «Окно» захлопнулось, на человека вновь смотрели темные глаза Христа. Пилат тряхнул головой, отгоняя видение. «Словно не в глаза смотришь, а в вечность», — римлянин, наконец, смог подобрать нужное слово. И вновь в его голову ворвался существующий мир — площадь, толпа на ней и ее крики:
