Юхан Борген - Избранные новеллы

- Господи, да что же это...

И, мгновенно повернувшись, мчится обратно к кромке льда.

Но у него хорошая реакция - может, он предусмотрел это или просто предчувствовал. Он не тратит время на то, чтобы обогнать ее и встать между нею и морем. Хватает ее сзади, поворачивает, крепко держит. А в глубине души изумляется: неужели это он, ведь он всегда такой... Но кто-то незнакомый действует в нем. Он валит ее в снег. Она сильная. Еще сильнее оттого, что в отчаянии. Она высвобождается и бежит к кромке льда. Но он снова подминает ее под себя. И на этот раз сильнее оказывается он. Все это напоминает состязания по борьбе, которые показывают в кино. Он придавил ее к земле, лицом в снег, потом переворачивает ее и прижимает затылком к "ковру". Словцо из спортивного языка, спорт и кино, вертится у него в голове.

- Вот так-то, - со стоном вырывается у него.

Дыхание белым паром вылетает изо рта у обоих, в нем как бы сверкают мечи, они сшибаются, клубы пара смешиваются, переливаются друг в друга, соединяют их губы.

- Нет, так дело не пойдет, - выдыхает он, теперь он по-настоящему разозлился. - Хватит, отвоевалась. - И хоть он и охвачен праведным гневом, он замечает, что обратился к ней на "ты". И снова думает: что со мной... Я, обычно такой...

Какой же он обычно? Ему некогда вспоминать. Она распрямилась, вытянулась во всю длину, придавленная его телом. Только бы не умерла, думает он. Шепчет что-то в этом роде, невольно. И одновременно в голове мелькает мысль: это ее очередная уловка. Негодница, думает он, она хочет умереть.

- Отпустите меня, - требует она с отвращением.

Он машинально выполняет приказ. Но он настороже. Она садится и вяло произносит:

- Кто дал вам право... - Не заканчивает фразу. Поза ее становится менее напряженной. - Как вы узнали?..

- Не все ли равно. Я вас увидел.

Изо рта вылетают мечи. Мечи сверкают при каждом слове.

- Увидели меня? Откуда?

- Это не имеет значения, я же вам сказал.

Она озирается. Туман вновь сгустился. Скрыл и море, и берег, и острова.

- Вы не могли меня увидеть!

Ее упрямство раздражает его, и в то же время он понимает - она права. Он смотрит туда, где должны быть мысы, домики - да существуют ли они вообще?

- Наверное, я угадал вас, - тихо говорит он. Она смотрит ему прямо в глаза. Его слова для нее лишены смысла. Поэтому он добавляет понятное: - Вы, наверное, ужасно замерзли.

Она как будто сама хочет разобраться, замерзла она или нет. Озноб сотрясает ее. Губы побелели, она беспомощно подносит к ним руки, как бы желая отогреть. На ней варежки. Но они совсем обледенели. Он осторожно поднимает ее, робко взяв за плечи. Ott сильный. Она мешком повисает у него в руках. Стоит, пошатываясь, а он поддерживает ее.

- Вот так! - восклицает он, и облачко пара вырывается у него изо рта. А теперь побежали!

Но она еле передвигает ноги и, конечно, не может бежать. Она опускает глаза, ей стыдно.

- Да, да, все ясно! - снова кричит он. - Ноги замерзли!

Когда кричишь, становится как будто чуть легче, пространство, лежащее перед ними, кажется не таким бесконечным. Он осторожно ведет ее, а сам размышляет над словом "пространство": почему именно оно пришло ему в голову. Но это самое подходящее слово. Пространство, где нет ни границ, ни направлений, нет даже и самого времени. Давно ли он пустился в этот путь? Как, и когда, и зачем?.. Все это, в сущности, один и тот же вопрос.

- Пошли! - снова командует он. Он не решается идти впереди, прокладывая дорогу, ведь она может снова повернуть к морю...

Она ковыляет с ним, поскользнулась, упала, но поднялась и опять идет. С трудом передвигая ноги, но идет. Он тащит ее. Сначала он поддерживал ее под локоть, но это не помогало ей двигаться быстрее. Тогда он берет ее за руку. Хотя оба в варежках, он чувствует, какая холодная у нее рука. Через несколько шагов он стаскивает варежки и с себя, и с нее, растирает ей руки, одну, потом другую. Затем дает ей надеть свои варежки, они у него толстые, на меху. В них она чем-то напоминает пингвина: она ведь такая тоненькая, и становится как будто меньше ростом, маленькая девочка-пингвин. Теперь она может бежать, делает короткий рывок. Он думает: она хочет умереть... но какой в этом смысл? Он смотрит на берег, смотрит туда, где должен быть берег. Честно говоря, у него не было никакой возможности сохранить ориентировку, запомнить направление. И все же он знает, то есть ему кажется, что он знает, где море, а где берег. В то же время ему известно, насколько опасно и обманчиво может быть такое знание. Теперь она уже бежит более прытко, хоть и прихрамывая. Но что, если они бегут в неверном направлении? Одно утешение: жизнь возвращается к ней, в ней все больше жизни.

И вдруг девушка медленно падает на снег - падает беззвучно на снег и лежит как куль. Он тут же наклоняется над ней и говорит строго, но не слишком сурово:

- А ну, вставай! Вставай, кому говорю! Ты же у нас молодчина!

Но она не молодчина. Она - мешок, куль, и жизнь как будто опять совсем покинула ее.

- А ну, вставай!

Но в глазах у него отчаяние. Белые столбы пара скрещиваются: она тоже что-то говорит. Хнычет. Похоже, произносит "нет". Никакая она не молодчина. Он пытается поднять ее силой. Он знает, что каждая выигранная минута - уже победа. Потерянная минута - непозволительная роскошь. Вдруг она бросается на него. Она в самом деле сильная, она подминает его под себя, высвобождается из его хватки и убегает. Вот теперь она по-настоящему бежит. Но она повернулась кругом и бежит к берегу! Проворный, как зверь, он вскакивает на ноги. Его мозг напряженно работает: определяет направление. С трудом различая ее в тумане, он бросается за ней. Девушка думает, что бежит к морю, быстро соображает он, но она ошибается, она повернулась кругом и бежит к берегу, она бежит в ту сторону, где, как ему кажется, находится берег. Он гонится за ней - пусть она думает, что убегает от него. Для того чтобы расстояние между ними не увеличивалось, ему приходится бежать что есть мочи. Мешают тяжелые сапоги... Она, в тумане впереди него, кажется легкой, как перышко, кажется оторвавшимся клочком тумана. Клочок тумана, подгоняемый ветром. Видно, отчаяние пробудило в ней силы, видно, тяга ее к смерти не знает преград. Так думает он и бежит за ней, и все время его не покидает надежда: кажется, мы все-таки бежим к берегу, только бы мы бежали к берегу!

Вдруг она исчезает. Он устремляется вперед еще быстрей. Сюда! Нет, туда! Он то видит ее, то нет... Теперь видит. Она мечется, бежит по кругу. И падает как подкошенная. На белом фоне он смутно различает более темное пятно. Но зато ясно видит красную шапочку на снегу, белый плюмаж ее дыхания. Пышный белый султан из перьев над неподвижным телом. Он снова устремляется вперед и опускается рядом с ней на колени. Заключает ее в объятья, в них нет ни бережности, ни нежности, но они крепки. Теперь это для него самое главное. Без этого нет жизни, не было прошлого, не было детства...

И тут он увидел. То, что, должно быть, увидела она. Чертов Палец и Мокрый остров, его следы на снегу. Они сохранились с тех пор, как он проходил здесь. Он думает: почему я не наткнулся на ее следы? Ну да, она ведь из другого поселка.

Так вот что подкосило ее! Она поняла, что бежит вовсе не навстречу верной смерти. Поняла, что попала в западню.

Едва успев отдышаться, он говорит:

- Вот здесь я всегда ловлю мерлана. На этом самом месте. Летом.

Она тоже уже отдышалась, поднимает на него испуганные глаза.

- Летом? Лета нет.

- Как нет? - Он смеется: ничего не поделаешь, приходится тратить драгоценное дыхание на смех. - Надо же сказать такую чушь: что лета нет.

- Лета нет, - повторяет она.

Она плачет. Слезы не замерзают, они медленно сползают по худым щекам. Он выворачивает ее варежку и пытается вытереть ей слезы. Но они все текут и текут. Что же делать? Он слизывает их, пьет их, словно приникнув к роднику. И снова думает, на этот раз с ужасом: и это я, всегда такой...

Потом ему приходит в голову мысль, от которой теплеет внутри: она ожила - бежала как безумная навстречу смерти, но именно этот бег вернул ей жизнь. Он спас ее. Спас надежнее, чем любые лекарства, придуманные учеными. Ее бег навстречу смерти вдохнул в нее жизнь. С этой минуты все в его руках, в его громадных лапах; он с удивлением поднимает свои руки - лапищи! - и думает о них такими непривычными словами. И одновременно в нем рождается упрямство, протест: эта незнакомая девушка хочет отнять у него нечто дорогое ему. Он произносит:

- Да как ты можешь говорить, что лета нет!

Снова он делает то, что удивляет его самого: без стеснения хватает ее и ставит на ноги. В сознании его теснятся образы, слова.

- Да ты оглянись крутом, дурочка! - кричит он с такой напористостью, что белый пар дыхания вылетает изо рта. целым лесом мечей и алебард. - Ты что, не видишь: вот оно, лето! Отвечай: видишь лето или нет? Видишь залив, здесь, между островами, он такой узкий, видишь там, в тумане, - развалины, здесь когда-то стоял маяк, а неужели ты не видишь рябину на другом острове, да, вот там; ведь тут все примерно так же, как летом. Неужели же ты не видишь лета?