Ильза Айхингер - Великая надежда
— Спокойно, — сказал парень.
Старик осел на пол.
— Оно уходит, оно опять уходит!
— Оно вернется, придет сюда! — Парень взял лопату и как сумасшедший застучал по камню. Как только он устал, Эллен заняла его место. Старик кричал громко и протяжно, как свистит паровоз в ночи.
Когда они выбились из сил и притихли, топот над ними был почти осязаем, казалось, он грохочет у них над самыми головами и вот-вот обрушится на них. Внезапно на них напал страх перед освободителями.
— Они найдут разрезанные чемоданы, — сказал парень, — если они еще раньше не провалятся и не убьют нас из самых лучших побуждений!
Теперь стук слышался со всех сторон. И в то же время отчетливо слышалось определенная последовательность, ритм, намерение подать знак. Пыль и мелкий мусор быстро и самозабвенно заскользили вдоль стены: берите с нас пример, не принимайте себя настолько всерьез, забудьтесь!
Нам слишком много надо забыть!
Слишком, слишком много — это все равно слишком мало, поэтому сохраняйте спокойствие.
Неудачное движение там, наверху, — и все полетит на нас!
Если вы все это знаете, тогда зачем вы хватались за все подряд, пока вы были этажом выше?
Неловко вытащите какую-нибудь балку, и все рухнет!
Но сколько балок вы неловко вытащили и рванули на себя с тех пор, как вас послали спасать?
Один неверный шаг там, наверху, и все пропало!
Сколько неверных шагов вы сделали, думая, что победили? И как получилось, что вы до сих пор живы?
Мы сами себя об этом спрашиваем.
Если вы себя спросите, если вы только себя спросите…
Ничем не сдерживаемый песок побежал в глубину, блаженный, измельченный, и его уже не удержать.
Потому что вы будете обладать только тем, чего не удерживали, и обнимать будете то, что оставляете. Вы имеете столько, сколько вы сумеете одухотворить своим дыханием, а одухотворяете вы то, что для вас не имеет цены. Чужая цена, неведомая цена — вы слышите, как падает ваш курс? Какая у вас разменная монета? Золото, ради которого вы убиваете, нефть, которая вас продает, работа, которая оглушает? Не голод ли, не жажда ли — ваша разменная монета, и курс ваш — не ваша ли смерть? А на бирже Господней в цене только любовь, одна любовь.
— Они найдут разрезанные чемоданы, за грабеж полагается смерть. Они нас расстреляют!
— И меня? — испуганно спросила Эллен.
— Да, и тебя, — язвительно огрызнулся парень. — Ты нас сюда привела, ты нам показала место, и ты нам светила! — Эллен не шевельнулась. — Или ты им, может быть, хочешь рассказать, что пришла сюда, чтобы примирить сирены, ведра с мусором и орудия на подступах к городу? Пришла развязать свой собственный узел и на крыше, на солнышке, раздать последнее, что у тебя осталось? Кто тебе поверит? — бешено проорал парень. — Бог да благословит всех разбойников, но как ты докажешь, что ты — не одна из нас?
Теперь стук шел из коридора и был совсем близко.
— Этого я не могу, — оцепенев, сказала Эллен, — этого никто не может про себя доказать!
— Останься с нами! — простонал парень и бессильно опустился на пол.
Старик затрясся от смеха. Как одержимый, он изгибался во все стороны и вытянутыми руками отбивался от невидимого, которое исторгало у него смех, рассказывало ему скверные шутки и грозило связать беднягу по рукам и ногам его собственной тенью. Полные ужаса взгляды, как черные бабочки, метались от Эллен к парню и обратно. Уже можно было различить в стороне коридора далекие пронзительные голоса — те, что будут задавать вопросы, не дожидаясь ответов, те, что будут отвечать, не дожидаясь, когда их спросят, — далекие пронзительные голоса, которых не надломит близость самой кромешной тьмы, — голоса спасителей.
— Скорей! — крикнула Эллен. — Поторопитесь, пока они не пришли! — Белый, как культя руки, вырастал из камня огарок свечи. — Дайте мне лопату! Набейте чемоданы камнями и засыпьте все! И скорее, почему вы не двигаетесь с места?
— Набей нас камнями, — шептал парень, — зашей нас наглухо и брось в колодец. Разве ты не знала, что волчья утроба ненасытна?
Старик молча оттолкнул Эллен в сторону. Туфли и светлые шелковые рубашки испуганно вспорхнули в воздух. Он распотрошил остальные узлы и обеими руками сгребал к себе все, что удавалось. Эллен в отчаянии бросилась на него.
— Оставь это, слышишь, оставь! За грабеж полагается смерть, они нас всех расстреляют! — Но старик отпихнул ее в сторону. Его рот был сведен алчностью, он выхватывал все новые и новые вещи и набивал себя ими, словно шкуру мертвого хищника. Парень застыл на месте.
— Останови его, свяжи, усмири! — крикнула Эллен. — Да что с тобой, подумай, что ты скажешь, когда здесь станет светло? — Все начало кружиться.
— Все это разворошила взрывная волна, — возразил парень.
— А набила старику мешки тоже взрывная волна? — Эллен вцепилась в его руку. — Пока вы переваливаете с одного на другого, пока вы…
— За старика никто не в ответе!
— Ты! — крикнула Эллен. — Ты, и я, и те, что наверху, которые хотят нас спасти, и те, что еще выше, в самолетах, мы все отвечаем за старика, как ты не понимаешь, мы все должны держать ответ — ну вот, они нас уже слышат, иди сюда, встань, помоги мне, приготовься!
Но свет оказался ярче, чем они думали. Он обжег им глаза, так что все расплылось перед их взглядами, а по волосам словно прошелся чужой гребень. От этого света кожу у них защипало, в горле пересохло, а языки стали сухими и шершавыми. Он ставил им ловушки, и сбивал с ног, и смеялся у них за спиной, как старик, который лежал в большой воронке с пулей в затылке. А их собственные тени он швырнул на пол перед ними, словно убитых.
Парень потащил Эллен вперед. Постепенно выстрелы их спасителей отстали. Слепые, быстрые — эти выстрелы сами себя боялись.
— Они целятся в своих ангелов! — съязвил парень. Небо было бледное, как опоздавший зритель, которому никак не удается уловить связь между событиями на сцене. Эллен и парень пробрались через чужой сад, опрокинули детскую коляску, доверху полную картошкой, и нырнули в толпу — они перестали быть целью. Мимо скользили нагруженные тени. Цепенея в черном тумане, перед ними лежал город. С востока налетел порыв ветра.
Они побежали по улице, которая вела с холма, и переполошили очередь: люди с большими продуктовыми сумками стояли перед магазином, надеялись в последний раз унести домой припасы.
Эй, вы, — неужели вам не хочется унести с собой что-нибудь другое? Унести новый припас, прежде чем начнется осада, и запастись как следует? Выскакивай из очереди, ты должен унести самого себя, ты призван на самый последний участок, ты включен в новый отчет, выскакивай из очереди, ты должен сбросить с себя кожу! Беги, догоняй себя, вырывайся из своей упаковки! Люди в ужасе смотрели им вслед. Но парень и Эллен были уже далеко.
Их преследовал смех старика, он набросился на них, пресек им дыхание и заставил кровь стучать у них в висках. Этот смех издевался над ними: вы спасли не то, что нужно было спасать! Разве вы не презираете уже тот ваш недавний смертельный страх и чужие слова во тьме? Разве вы не раскаиваетесь, что ничего с собой не взяли? Не забудьте, — надрывался смех старика. — Не забудьте меня, помогите мне, откатите камень с могилы!
Они укрылись в пустой парадной.
— Повезло нам! — Эллен заглянула в серое лицо парня и испугалась.
— Словно тысяча лет прошла!
— Мы или другие, кого мы должны спрашивать?
— Экономь дыхание!
— Ничего больше не хочу экономить, все равно они это обесценят.
— Теперь-то успокойся, отдыхай. Из подвала мы выбрались. Ты больше никогда не будешь читать мне мораль!
— Буду — как только тебя опять завалит!
Со двора летела пыль. За стеклом двери возникла дворничиха и яростно погрозила кулаком.
— Эти окошечки, — презрительно сказала Эллен, — окошечки в дверях. Ну-ка, кто там снаружи? Ах ты ворюга! Неужели вы сами себя не боитесь?
Дворничиха чуть-чуть приоткрыла дверь и погрозила шваброй. Они бросились наутек.
Улицы были забиты фургонами с беженцами. Теперь уже невозможно было как следует разобрать — не то люди при узлах, не то узлы при людях.
— Узлы в ярости, — сказала Эллен парню, — их слишком туго затянули, они же все лопнут.
— Сами, что ли? — язвительно спросил он.
— Как взрывчатка, — объяснила Эллен. — Лучше их не трогать!
На границе города поднимались в небо маленькие круглые облачка дыма. Кожаные ремни хлопали по шелудивым спинам лошадей. Парню и Эллен удалось забраться в фургон, они спрятались подальше под брезент и затаились; закричал какой-то ребенок, но люди впереди их не заметили. В полутьме фургона узлы натыкались один на другой, как будто знали, о чем идет речь при этом бегстве: речь шла о том, чтобы проехать немного вместе в неизвестном направлении, чтобы тебя взяли с собой, не зная, что взяли тебя с собой, — не больше и не меньше.
