Михаил Сидоров - Хроники неотложного
— Как спалось, коллеги?
— Прекрасно. А вам?
— Мне тоже. Вы откуда?
— Из Москвы.
— В Крым?
— В Крым.
Обе стояли, чуть согнувшись, под тяжестью лямок.
— Фига, у вас барахла!
Одна из них, симпатичная и веснушчатая, с каре из соломы, поджав губы и посмотрев вверх, комично развела руками: мол, что поделаешь, охота пуще неволи.
Вторая, невысокая тоненькая брюнетка, внесла пояснение:
— Железо. На соревнования едем, в Форос.
Серьезная, хорошенькая.
— Скалолазы?
Они кивнули.
— Сила! Ну, раз на соревнование, то вставайте здесь, а я оттянусь метров на пятьдесят.
— Ну, что вы, не стоит. Мы и так быстро уедем.
— Ничего-ничего. Леди фест.
— Спасибо.
Я помог им снять тяжелые рюкзаки, отошел чуть дальше и с удовольствием наблюдал, как они поводят отвыкшими от груза плечами и массируют друг дружке трапециевидные мышцы. Их легкие маечки задорно оттопыривали плотные грудки. Хорошие девчонки, спортивные.
Нарисовались еще двое. Черно-желтые комбинезоны, черно-желтые компактные рюкзачки, рации из нагрудных карманов — гонщики. Эти считают себя элитой, закрытым клубом, вход по VIP-карте. Они чуть задержались возле девчонок, а меня, не замечая, миновали молча и сосредоточенно, полные раздумий о будущем автостопа.
— Доброе утро.
Кивнули. Снизошли. Удостоили.
Я заиграл «Желтую подводную лодку», девчонки одобрительно поглядывали в мою сторону, и одна из них издалека показала мне большой палец. Я поклонился.
— Специально для вас, леди.
И я спел им NotFadeAway, по-джеггеровски выкрикивая слова между рифмами. Они захлопали. Спиной я чувствовал высокомерные взгляды черно-желтых, солидных, по-видимому, еще с момента оплодотворения.
Как и было предсказано, моих скалолазочек подхватила первая же вписавшаяся в поворот машина, а следом за ними уехал и я, правда недалеко, до Мерефы. Зато там мне повезло, так повезло — парапланерист из Москвы, прямо в Коктебель, на ежегодный слет.
— Всю ночь меня на границе мурыжили, негодяи. Девять часов потерял.
Машина летела. На заднем сиденье рядом с моим рюкзаком раскачивался большой черный тюк — параплан.
— Надолго?
— Хотел дня на четыре, теперь думаю, что на три. На обратном пути, похоже, тоже все жилы вытянут.
— Денег хотели?
— Ну.
— Дал?
— Говна им на лопате! Сколько ни видел таможенников — все на один манер, словно их в одном месте клонируют, а потом, как в армии, «покупатели» приезжают. У них даже морды у всех похожие, в мелкую каплю.
На Украине царила весна. Вовсю лезла зелень, стояла теплынь, и можно было смело ходить в футболке. По обе стороны от дороги уносились моря хвои.
— А мне понравилось, что каждый таможенник на работу со своей клавиатурой приходит. Отсоединился — пост сдал, подключился пост принял. И печатают одним пальцем.
Мы неслись, скармливая магнитофону кассеты. Перещепино, Наталино, Новомосковск. U2, Моби, «Комбу стибл Эдисон». Обошли по дуге Днепропетровск, ломанулись по старой, поросшей травой, бетонке. Час, и мы уже в Запорожье. Там трасса шла по окраине, и пришлось сбавить скорость, двигаясь в общем потоке и смакуя плакаты украинского Минздрава.
Искаженное лицо ребенка в оскаленной пасти оборотня, муаровый дым —
«ТЮТЮН ТА АЛКОГОЛЬ 3HIЩАЮТ ТЭБЭ!».
Три шипастых динозавра: сигареты между зубов, стаканы в недоразвитых лапках, один разливает —
«ТИ ЗНАЭШ, ЩО 3 НИМИ ЗАРАЗ?».
— Какой кайф!
— Оба, ты глянь!
Под «Титаником» с четырьмя дымящими хабариками вместо труб и двусмысленным
«КУДА Ж ТИ ПЛИВЕШЬ?»
работала девчонка, прикинутая невестой — белое платье, фата, вуаль… действовало безотказно.
— Креативно……ля, я хочу ее!
— Я тоже.
И не мы одни. Сверкая серебром, подвалила угловатая «вольво», и невеста, согнув стройную, в белом чулке, ножку, изящно склонилась к окну.
— Класс! Молодчина, девчонка!
— Не говори.
«Шведы», похоже, даже не торговались: две секунды, невеста села, и, помаячив с полминуты в зеркале, «вольво» ушла в сторону.
Плоский, пятикратно перечеркнутый блин «конца всех ограничений», педаль в пол, и Коктебель понесся навстречу, делая полторы сотни в час. Разлив Днепра до самого горизонта — ё-моё! и вправду — заломает до середины лететь; летающая тарелка поста ГАИ в Васильевке, и поля, поля, поля…
За Мелитополем мы тормознулись и закусили. Грели чай на горелке, а невдалеке, в теплом, небе парил аист. Оседлав восходящий поток, он выписывал восьмерки, забираясь все выше, чтоб там, наверху, войдя в вираж, сорваться, словно с американской горки и, набрав скорость в пикировании, без единого взмаха снова уйти вверх.
— Смотри, Андрюх, твой коллега.
— Ага, — внимательно, со знанием дела отслеживая пилотаж, — прется чувак.
Это чувствовалось. Нас вставило. Пошла обратная связь, аист принял сигнал, и мастерство его возросло. Казалось, еще немного, и он полетит на спине. Кролем. Мы увлеклись. Чайник, ревнуя, шипел, приподнимал крышку, вздыхая, выплескивал в огонь жгучие слезы; пламя злилось, пшикая раздраженной полячкой, укорачивалось с краев и, в конце концов, оскорбленное, свернулось как джинн в лампу, бросив туповатый, но исполнительный примус отравлять атмосферу бензиновыми парами.
Мы прихлебывали чай, уминая сэндвичи с ветчиной. Андрей, сунув руку в салон, щелчком загнал в жерло кассету. С полуслова грянуло цыганским хором, цепляя синкопой и скачущими балканскими духовыми. «Здоб ши здуб».
— Искрометная штука.
— И название меткое: «Кинопробы». Попробовали все, а получилось у молдаван.
— А Земфира?
— Да-а, ничего особенного. Только гитара в одном месте хорошая, там где: третий день с неба… и примочка — уа-уа-уа-уа…
Он попритоптывал в такт и, дождавшись момента, подпел:
— «А-а-а видели ночь, гуляли всю ночь до утра-а-а-а… та-да-да-да-да-да-да-да… видели ночь, гуляли всю ночь до утра…»
Допил, запрокинув голову, вытер о выцветшую армейскую штанину пальцы.
— Ну что, едем?
Едем. Р-раз, и Чонгар: полоса шоссе над водой, железка сбоку. Слева Сиваш, справа море — солнце жарит, лучи от воды: во горит! Машины, прилавки, браконьеры осетрами машут, кто поскромнее, вялеными бычками торгуют. Икра банками, камбала связками, над постом флаги висят, и стоят какие-то синие, в фуражках как у африканских диктаторов. Увидели нас, ожили, палочками в сторонку тычут: благоволите, милостидарь, предъявить тугамент-с! Андрюха блякнул, вытащил кипу бумаг, сунул за ремень лопатник и со словами «жаль, майка не драная» вылез наружу. Вернулся довольно быстро. — Неужели? — Не, немного отдал. Экологический сбор, бляха-муха, даже квитанция есть. Не хотел выписывать, засранец. — Причем, обрати внимание, у местных с экологией все в порядке, их не тормозят. — Само собой. Я как-то из Черновцов к румынам въезжал, так у них с экологией — ух! Не забалуешь. Заплатил, яму с грязной водой форсировал — типа, стерильный, можно в Румынию. Кино и немцы. Дас ист танвальд финстер ист… По Е-105-й до Джанкоя, и по 97-й в Феодосию. Кругом поля, населенка вся в стороне, ни одного мента через час были. Вывалились вправо, на симферопольскую, отмахали минуты три, подрезали встречных из левого ряда, взлетели на горку: вот оно!!!
Таласса! Таласса!!!
* * *— И-и-и-и-ех-ха! И-и-и-и-ех-ха!
Далеко впереди, на синем фоне, неподвижно висели в воздухе белые запятые парапланов. Мы спускались в долину; море вырастало над головой. Андрюха подпрыгивал на сиденье: спешил. Он выключил кондиционер и открыл кнопкой оба окна. Ворвался ветер. Теплый. Руку наружу; поток уперся, откинул назад и зашумел между пальцами. Ладонь самолетиком, чуть наклонить — нырок вниз, затем, ложась на крыло, вбок и опять вверх — аэродинамика.
Два чувака, сидя один выше другого на несерьезной отсюда тележке с колесиками, рокоча, пересекали дорогу. Андрей засигналил как ненормальный, заморгал фарами, замахал рукой, описывая круги. Те заметили, развернулись, блеснув очками, и, догоняя, пошли на бреющем. Толкнув шест, ушли вверх над капотом, накренились, взяв вправо, и верхний, нагнувшись, отмахнул честь от шлема, качнув перчаткой вперед — туда, мол. Пошли к холму. Солнце садилось, мерцая серебром в диске пропеллера, делая заметным сизоватый дымок выхлопа.
Скрылись. Грунтовка направо. Андрей тормознул.
— Все. Мне — туда.
— А мне туда. — Я показал на изломанный горб Кара-Дага. — Спасибо, что подвез.
— Да-да. — Он не слушал. — Счастливо!
— Пока.
Я пошел по дороге. Ветер, Набегая, ерошил волосы, утягиваясь в тростники, застенчиво шуршал стеблями и, возвращаясь, шушукался с кипарисами. Осмелев, он теплыми лапами ощупывал кожу, заглядывал в уши и, знакомясь, трепал каждую стяжку на рюкзаке. По кругу ходили две строчки из фильма про Неуловимых:
