Денис Драгунский - Окна во двор (сборник)
Рубашки Эктору Шмицу шила его тетя, у которой он жил. Пуговицы она пришивала белые, простые. Она их спарывала со старых рубашек своего мужа и сыновей. У нее была целая жестянка таких пуговиц.
Однажды Эктор Шмиц в студенческом баре близко-близко увидел рубашку одного богатого парня. Пуговицы там были совсем другие. Небольшие, но с толстым ободком, на котором было тонко выдавлено название фирмы.
Он скопил деньги и купил рубашку в английском магазине.
Пуговицы были очень красивые, но девушки этого не замечали, хотя он нарочно выставлял руку, чтоб было видно манжету и две пуговицы на ней.
Однажды верхняя пуговица оторвалась. Хорошо, на рубашке внизу была пришита запасная. Через месяц отлетели еще две. Сколько тетя ни рылась в своей жестянке, таких у нее не было. Наутро на занятии красивая девушка сказала ему:
— Оторвалась Англия? — и два раза ткнула пальцем туда, где светились тетины пуговицы.
Он дождался весны, отлично сдал экзамены и написал прошение о переводе в военную академию.
Фирменные пуговицы с английской рубашки он срезал перочинным ножиком и ссыпал в тетину жестянку. Потряс как следует, чтобы они легли на дно. А новые — то есть очень старые — пришил сам.
«Да, да, да — подумал президент Шмиц. — Я ведь обещал народу справедливость. Начинать надо с малого».
Через неделю вышел указ. В государстве вводились пуговицы пяти калибров и пяти цветов. Малюсенькие — для воротничков и дамских-детских кофточек. Маленькие — для рубашек. Крупные — для костюмов. Совсем большие — для пальто. Белые, желтые, серые, коричневые и черные. Дешевые и общедоступные. Другие пуговицы запрещались. Военные пуговицы оставались прежними.
Всем гражданам надлежало спороть и уничтожить пуговицы, которые сеяли социальную рознь и разрушали единство нации, как отмечалось в указе. За их ношение полагался штраф. За хранение — принудительные работы.
С импортной одежды прямо на таможне спарывали вредные пуговицы и пришивали правильные. Новые рабочие места, между прочим. Не говоря о новой Национальной пуговичной фабрике и Службе доставки пуговиц. В горные районы их завозили на вертолетах.
Экономика оживилась, но народ делал глупости.
В столице раскрыли подпольный клуб золотой молодежи “Botón del diablo”. В провинции крестьяне несли запрещенные пуговицы в церковь. Священники прятали их в алтаре и произносили рискованные проповеди.
«С этими мажорами все ясно, — с тоской думал президент. — Но почему простые люди тоже? Они так хотели равенства! Так ненавидели богатых!»
По просьбе жены он сделал послабление: позволил обтягивать пуговицы тканью. Любого цвета и качества! Но — правильные пуговицы, разумеется.
Подлый народ тут же придумал обтяжку на липучках. А внутри было сами понимаете что. Троих пришлось приговорить к виселице. Жена судьи ночью зарезала мужа. Прокурор подал в отставку и уехал в родную Укитальпу, где было больше всего «пуговичных церквей». Начальник полиции заболел и отправился лечиться в Штаты.
— Я чего-то не понимаю? — спросил Эктор Шмиц у жены. Она была немка, племянница его дальнего родственника по отцу. Они сидели в его кабинете.
“Bo-to-nes! Bo-to-nes!” — маршировали по улицам полоумные тетки.
— Нужен самолет, — сказала она.
— Они хотели равенства, — сказал он.
Дверь распахнулась. Вошли восемь человек. Командующие родами войск, командующие округами и начальник военной разведки.
— Прости, Тибурон, мы в штатском! — захохотал главком авиации.
Они были в куртках и брюках с наглыми пуговицами — квадратными, овальными, в виде сердечек и розочек.
— Что за цирк?! Педерасты!!! — Эктор Шмиц выхватил пистолет и успел застрелить командующего столичным округом.
Но тут же семь пуль разорвали ему череп и грудь.
Эктору Шмицу на миг показалось, что тетя застегивает ему веки на простые белые, чуть пожелтевшие бедняцкие пуговицы. Потом стало совсем темно.
“Bo-to-nes! Bo-to-nes!” — ревело за окнами.
— Botones y libertad! — сказал главком сухопутных войск.
Тело генерала Тибурона, он же президент Эктор Альфредо Шмиц, под радостные вопли толпы проволокли по улицам, дотащили до пуговичной фабрики и сбросили в бункер для бракованной продукции. Забросали белыми пуговицами и сожгли вместе с фабрикой.
Его жена в суете сумела спрятаться.
Потом вернулась в Европу и в берлинском кафе рассказала мне эту историю.
Такая вполне ухоженная дамочка под пятьдесят.
— Я совсем сумасшедшая, — сказала она на прощанье. — Но это ничего.
— Конечно, ничего, — сказал я.
тщетны были бы все усилья
Путь к сердцу мужчины
Один мой приятель — вернее сказать, младший товарищ — недавно женился на журналистке.
Съездили в свадебное путешествие.
Вернулись в Москву в пятницу вечером.
Суббота.
Она с раннего утра за компьютером.
Он проснулся, вместе выпили кофе, чмок-чмок, она снова за работу.
Где-то часам к трем он проголодался, но до половины пятого терпел.
Без четверти пять он все-таки спрашивает:
— Милая, а когда мы будем обедать?
Она, не поднимая головы, отвечает:
— В прихожей под зеркалом полный кошелек денег, внизу через дорогу полный магазин еды… — и дальше печатает.
«Вот так!» — с горечью сказал мне приятель.
«Ну, и что ты сделал?» — спросил я.
«Как то есть что? — сказал он. — Купил куриных грудок и овощей, курицу в духовке запек и салат настриг…»
Когда я рассказал эту историю своим друзьям, они стали возмущаться, удивляться и спрашивать:
«Как же это получилось, что они друг о друге ничего не знали?» «Что, они не жили вместе до свадьбы, что ли?»
Да конечно, знали! Но, как выяснилось, не всё.
Далеко не все пары ведут общее хозяйство до брака. То есть живут настоящей семейной жизнью, когда складываются общие привычки и общий бюджет. Я не знаю, какой процент будущих семейных пар живет вот так. Но почему-то уверен, что не 100 % и даже не 75 %. Может быть, половина. Или даже меньше. А в меньшую половину попадать — не обязательно.
Конечно, эта парочка, про которую рассказ, женихалась примерно полгода.
Они ходили в кафе. Вместе ездили отдыхать, и еще пару раз — он на конференцию, а она с ним, якобы от газеты. Вот так они сумели ловко все устроить.
Но в туристических поездках — пансион и кафе, а на выездных конференциях и вовсе трехразовое питание за счет принимающей стороны.
Конечно, он много раз, после вечера в кафе, провожал ее и оставался у нее, и она кормила его завтраком: яйца всмятку, поджаренные кусочки хлеба, кофе со сливками.
А когда он, случалось, проводил у нее целый уик-энд, она готовила отличный обед и превосходный ужин. Умела ведь.
Но приятные дни вдвоем и семейная жизнь — вещи разные.
Да и вообще ерунда все это.
Вот другой мой приятель давным-давно рассказывал:
«Мой дедушка был прапорщик, георгиевский кавалер. А моя бабушка была сестрой милосердия.
Они познакомились в 1915 году на фронте. Через год обвенчались.
А в 1968 году развелись.
Не сошлись характерами».
сон на 4 сентября 2013 года
«Сурвинов»
В половине шестого утра приснилось. Встал и записал.
Передо мной на столе — целая кипа книг в мягких белых обложках. Похоже на толстые общие тетради в тонком картоне. Беру верхнюю. Она называется «Сурвинов». Какое странное слово! Раскрываю на первой странице. Напечатано: «Сурвинов». Ниже: «Роман». Еще ниже: «Москва» и вензель издательства. Ни имени-фамилии автора, ни года издания.
Раскрываю. Книга напечатана на линованной бумаге — наверное, чтоб на самом деле было похоже на тетрадь. Но буквы нормальные, печатные.
Начинаю читать.
Сурвинов — это фамилия героя.
Написано странным, чуть «андрейплатоновским» языком. Начинается так:
«Сурвинов прибыл в Питер на пароходе. Пароход был железный и холодный, как мертвая мамка солдата, с которым Сурвинов весь долгий морской путь сидел рядом на палубе. Денег у Сурвинова было только на палубный билет, а солдата везли так — за военные заслуги. Солдат был старый, но рассказывал, как был совсем молодой, годков четырех, и его мамку убило осколком бомбы, и он лежал рядом, дивясь, как быстро она холодеет.
— Чего дивного? — сказал Сурвинов. — Зима была? Ветер был?
— Ну! — сказал солдат.
— Вот, — сказал Сурвинов.
Солдат, однако, рассказал, что долго так лежал, думая, что мамка все же оживет, и растеплится, и согреет его. А когда она совсем остыла, он, чтоб самому не закоченеть до окончательной гибели, решился отползти и полз, пока его не подобрал уж он не помнит кто. Это было не на этой войне, а на другой, то ли на позапрошлой, то ли еще раньше.
