Денис Драгунский - Окна во двор (сборник)
«Сашина новая жена, — шепнули мне. — Его студентка, она на третьем курсе».
Прошло двадцать пять, примерно, лет, и я снова оказался в тех же гостях.
Раздался звонок в дверь. Кто-то отворил.
«Саша с женой!» — сказала хозяйка, выглянув в коридор.
Они вошли.
Он — седой, такой же белозубый и плечистый. Ну, разве чуть-чуть пополневший, но совсем чуточку. А рядом с ним — исхудавшая, увядшая немолодая женщина. Если уж совсем честно — просто тощая старушка с погасшим взглядом.
Измученная, истребленная жизнью с этим вечно румяным бодрячком, ради него…
Ну, ладно. Так и быть. Вот теперь — вся правда.
На самом-то деле все было совсем, ну просто совершенно по-другому.
Однажды я был в гостях и увидел неожиданную пару.
Он — совсем молодой, стройный, но крепкого сложения; светловолосый, с черными бровями и усами — прямо как Печорин, подумал я. И такой, что ли, печоринский взгляд карих глаз: все про всех понимает, но виду не подает. И на левой руке, на среднем пальце, старинный перстень — квадратная камея в тусклом золоте. Какая-то лохмато-бородатая античная голова. Посейдон, наверное.
А рядом с ним — великолепная элегантная женщина лет сорока с небольшим — довольно известная дама из мира искусства, Александра Петровна N. Мы с ней не были знакомы, но я ее узнал тем не менее.
«Сашин новый муж, — шепнули мне. — Ее студент, он на третьем курсе ***кого училища, она там ведет мастерскую».
Прошло двадцать пять, примерно, лет, и я снова оказался в тех же гостях.
Раздался звонок в дверь. Кто-то отворил.
«Саша с мужем!» — сказала хозяйка, выглянув в коридор.
Они вошли.
Она — точно такая же, стройная и элегантная, очаровательная, великолепная в свои почти семьдесят лет. Ну, разве чуть-чуть морщинок прибавилось. Но — ясные зеленые глаза, белозубая улыбка, свежее и сильное рукопожатие.
А рядом с ней — лысый с седыми усами старик. Просторный твидовый пиджак, широкие удобные брюки. Тот же перстень с Посейдоном, но пальцы узловатые, дрожащие. И чуть растерянный взгляд.
«Она вампир, — шепнул я хозяйке. — Даже страшно».
«Сашенька? Что такое?»
«Посмотри на ее мужа. Ему же сорок семь самое большее».
«Кому сорок семь? — изумилась хозяйка и тут же поняла: — Ах, господи боже ты мой. Ну что ты! Того мальчика она через два года прогнала. И снова сошлась с прежним мужем».
«А перстень?» — я все-таки не верил.
«Это ее перстень, — сказала хозяйка. — Вернее, ее отца, Петра Сергеевича N».
«Точно?»
«Точно, точно. Я тебе покажу фото в книге, сам увидишь».
тоска по родине ля-минор
Чувство реальности
Нестор Липовецки умер через пять дней после того, как о его смерти написали газеты. Точнее, через пять дней после статей в аргентинских газетах и через три — после того, как с некоторой оглядкой и паузой об этом сообщили здешние «Меркурио» и «Диарио».
Все было очень запутано.
В одних газетах писали, что он просил разрешения вернуться на родину, ибо стар и страдает от ностальгии. Цитировали покаянные фразы и удивлялись, что он способен так унижаться. В других газетах публиковали его тайные записки: что он вернется сам и наведет порядок. Изумлялись, что он совсем уже потерял чувство реальности.
Но через пять дней он все-таки умер, и об этом сообщили сначала здешние «Диарио» и «Меркурио», а потом уже аргентинские газеты. Пока без комментариев. Потому что полицейские коммюнике были весьма туманны и запутаны — как и вся жизнь покойного Липовецки.
— Он обнищал, — сказал адвокат Мануэль Дюран. — Нищета — причина депрессии. Депрессия — причина самоубийства.
— Расскажи это рабочему классу! Или индейцам! — возмутился Игнасио Кава, детектив на пенсии. — Расскажи им, что человек, у которого особняк на Коста де Луна, — что он нищий!
Они сидели за столиком уличного кафе. Был полдень. Площадь была пуста. Монах открыл дверь маленькой часовни, что-то там сделал — наверное, зажег лампадки — и вышел.
По площади проехал грузовик с солдатами.
Снова стало тихо.
— Пишут: застрелился, — сказал адвокат Дюран, разглаживая газету. — В голову. В правый висок. Но пистолет был в кабинете, а тело нашли в спальне. Бывает. Застрелился в кабинете. Смертельно раненный, побежал в спальню…
— Тогда должна быть кровь на полу и на костюме, — сказал детектив Кава.
— Про следы ничего не пишут. Наоборот. Пишут: никаких следов.
— Может, его несли на руках? Тащили по ковру? Как говорил Эдмон Локар — нет контакта без следа. Липовецки был толстый. Сто тридцать кило самое малое. Кто его тащил? Где следы? — заволновался детектив.
— В доме не было ни одного человека.
— Погоди. А кто его нашел в спальне?
— Слуги, — сказал адвокат Дюран. — Вот, слушай: «Повар передал камердинеру завтрак на подносе, камердинер подошел к дверям спальни, слегка толкнул дверь, дверь не поддавалась, он позвал горничную, попросил подержать поднос и стал ломать дверь. В спальне поверх застеленной постели он обнаружил тело своего хозяина».
Детектив Кава зло засмеялся:
— То есть слуги — опять не люди? Возврат в семнадцатый век!
Адвокат Дюран отмахнулся и продолжал:
— Думаю, на самом деле он отравился. А про пулю — для красоты. Говорят, Гитлер тоже отравился, а пулю потом придумали. Честь офицера и все такое.
— Кому нужно спасать честь этого типа? И зачем ему травиться?
— Тоска по родине. Он же писал в Аргентину, ихнему президенту.
— Глупости, — сказал детектив Кава. — Липовецки был наполовину кечуа, они вообще не знают, что такое родина, в нашем смысле. А по отцу он поляк. Полжизни прожил в Польше. Он работал с этим, как его, Хосе Посудски.
— Может быть, Пендарецки? — усомнился адвокат Дюран.
— Пендарецки — это композитор! — сказал детектив Кава. — Мигель Пендарецки, он сочинил великую музыку, марш «Тоска по родине». Таммм, тара-ра-ра там-па-пам! — промурлыкал он и промокнул глаза салфеткой. — Моя бабушка была полька. Иногда я чувствую, что моя родина там. Липовецки писал, что это он привел к власти диктатора Хосе Посудски. А тот его потом изгнал. Это было до войны с Гитлером.
— Сколько же ему лет? — засмеялся Дюран.
— Думаю, больше ста, — серьезно ответил Кава. — Сто тридцать самое малое. Поляки живут очень долго.
— А тебе сколько? — спросил Дюран.
— Гораздо меньше! — сказал Кава. — Но толку чуть. Сбросить бы двадцать лет. Я бы раскрыл это убийство. Пришел бы с лупой, с фотокамерой, все бы осмотрел… А сейчас газету даже через лупу не могу читать, буквы пляшут.
Грузовик опять въехал на площадь, остановился.
Трое солдат и сержант спрыгнули на мостовую, подошли к Дюрану и Каве.
— Кто такие? Документы!
— В чем дело? — адвокат Дюран протянул визитку.
— Он еще спрашивает! — заржал сержант, отбросив его руку. — Документы, сказано.
— У меня пропуск, подписанный лично президентом республики! — детектив Кава достал из бумажника ламинированный квадратик картона.
Сержант прочитал. Сдвинул брови.
— Так ты, старая сука, приспешник проклятого режима?
Достал пистолет.
Детектив Игнасио Кава попытался подумать о Польше, но не успел.
практикум по истории костюма
Пуговицы
Когда генерал Эктор Альфредо Шмиц по прозванию Тибурон, то есть Акула, покончил со всеми своими противниками: когда одних он перестрелял без суда; другим дал пожизненные сроки; третьих переселил в нищие шахтерские поселки; четвертых выпихнул в эмиграцию, — вот тогда он вдруг вспомнил, как был бедным студентом.
Да, он был бедным студентом провинциального университета. В любом таком городе есть свой маленький высший свет, и попасть в этот круг избранных гораздо труднее, чем в столице. Ибо столичный бомонд широк и разнообразен — напечатай за свой счет книжечку стихов или сорви аплодисменты на митинге анархистов, и завтра тебя позовут не в тот салон, так в этот. А в провинции местный высший свет держит плотную оборону.
Но молодой Эктор Шмиц не так уж хотел ходить на вечера к губернатору или в клуб «Меркурио».
Тут было другое — девушки.
Эктору Шмицу даром не нужны были девушки из бара или магазина. А все университетские красавицы принадлежали парням, отцы которых были приняты у губернатора или состояли в клубе банкиров.
Это было просто и естественно. Красивые девчонки сами оказывались рядом с красиво одетыми парнями, а потом у них тоже появлялись красивые вещицы.
Рубашки Эктору Шмицу шила его тетя, у которой он жил. Пуговицы она пришивала белые, простые. Она их спарывала со старых рубашек своего мужа и сыновей. У нее была целая жестянка таких пуговиц.
