Елена Сазанович - Всё хоккей
– Я не знала, что у вас сегодня праздник, – буркнула она.
– Просто встретился с товарищем детства. И тут же расстался. Но уже навсегда.
Неожиданно Надежда Андреевна тепло улыбнулась и присела рядом со мной за обеденный стол.
– Странно, точно так, ну слово в слово, всегда оправдывался мой муж. Встретился с другом и тут же расстался. Уже навсегда. И я смеялась, что он сразу же нашел три повода, чтобы выпить. Встреча, расставание и навсегда. Ну как за это ругать?
– И вы не ругали?
– Когда как. Скорее проводила воспитательные беседы.
Я невольно поежился. Это еще хуже. Воспитательных бесед я бы не вынес.
– Надеюсь, меня вы не будете воспитывать?
– Вы не мой муж, вы – квартирант. Квартирантов не воспитывают, – она помолчала и тут же резко добавила. – Кстати, мне звонил Макс.
Я удивленно взметнул брови вверх.
– Он хотел бы с вами завтра встретиться. Он не смог дозвониться по тому номеру, какой вы оставили. Вы пойдете к нему?
– А это нужно?
– Вам, наверное, нет. А ради меня, конечно, не стоит.
Все-таки она обладала уникальным даром. Ненавязчиво, словно невзначай, словно не по своей воле, внушить свою волю.
– Извините, я конечно пойду, завтра.
А сегодня я ушел в свою комнату, точнее в кабинет Смирнова, чтобы хорошенько выспаться. Мне это было необходимо и после встречи с Санькой, и перед встречей с Максом.
Едва переступив порог кабинета, я сразу же заметил новую вещь. Вернее, вещь была старая, но видел ее я впервые. Это был старомодный проигрыватель, довольно громоздкий, он занимал половину письменного стола. Рядом были аккуратненько, в стопочку сложены пластинки.
Я взял одну и повертел в руках. Чайковский. «Времена года».
В комнату неслышно зашла Смирнова. И тихо покашляла.
– Извините…
Я обернулся.
– Этот проигрыватель здесь всегда стоял. Раньше. Мой муж обожал классическую музыку. И не только потому, что он использовал ее как один из методов лечения пациентов. И не только, чтобы самому уснуть, он частенько страдал бессонницей. Для него это было… Ну, как бы выразиться… Одним из способов, способствовавших идеализации мира, его гармонии. Возможно, самый доступный способ. Он частенько говаривал, выйдешь за порог дома – везде крики и разрушения. Зайдешь в дом – тишина и гармония. К чему он так всегда стремился. И, наверное, лишь теперь достиг по-настоящему, – Смирнова не выдержала и всхлипнула, уткнув лицо в ладони.
Я приблизился к ней и осторожно положил руку на ее плечо. Она подняла на меня потухшие глаза.
– А вы любите классическую музыку?
Я вспомнил, как заграницей ко мне приходили в гостиничный номер товарищи по команде. Послушать джаз. Я слыл знатоком джазовой музыки. Это возвышало меня в глазах других. Когда я, небрежно забросив ногу за ногу. В черных узких брючках и белой рубашке брал в руки воображаемый саксофон, включал свой супер дорогой Sony – и звучал джаз. И я легко и беспечно подыгрывал.
– Там-там-та…
Потом обязательно небрежно бросал пару тройку умных фраз о джазовой композиции и о том, кто ее исполняет. Даже сумел объяснить, почему Джо Завинул работал в стиле джаз-рока. И чем свинг отличается от рубато. Хотя сам не очень-то понимал. За меня говорили сфотографированные в памяти фразы. Положа руку на сердце, джаз я не любил и не понимал. Мне вообще было все равно, есть он или нет. Но джаз являлся одним из составляющих моего образа. Этакого эстета и гламурного мальчишки. И это давало еще одно право чувствовать себя выше других. Особенно когда я бросал заученными цитатами из истории джаза, вычитанными в основном из блестящих журналов для сплетников, которыми систематически снабжала меня Диана. А память, опять же, у меня была отличная. И ухватив одним глазом пару предложений, я запоминал их на всю жизнь, как фамилии и даты. Поэтому среди своих товарищей, довольно простых и не очень начитанных, я слыл интеллектуалом. Каким не был и в помине.
– Классическую музыку? – машинально переспросил я у Смирновой. – Да, безусловно, люблю.
Я бессовестно лгал. Но какая разница. Если я не любил джаз, хотя делал вид что балдею от него, почему я не могу полюбить классическую музыку, которую ни разу не слышал.
– Но если вам мешает проигрыватель… Он столько занимает места… И не потому что мы совсем были бедными и не могли купить современный магнитофон. Просто нам это не приходило в голову. Если играет проигрыватель, зачем другая техника, правда? И причем тут современность. А Юра вообще утверждал, что пластинку ничто не сможет заменить. Что создается впервые, тому нет аналогов по значимости и качеству, говорил он. Ведь хлеб, например, ничем заменить так и не сумели. И молоко. Разве нет?
Я пожал плечами. Я не задумывался над этим. Я просто быстро менял и одежду, и технику, и мебель на более дорогую и современную. Я всегда считал, что у меня должно быть все самое лучшее.
– Так не уносить проигрыватель? – тихо спросила Смирнова. – Или он вам все же мешает?
Если честно, меня он даже раздражал. Но я ответил то, что нужно было ответить.
– Ну что вы, конечно пусть стоит.
– Спасибо. Я так хочу, чтобы все оставалось, как при Юре. Это для меня много значит. Спокойной ночи.
И она так же тихо и незаметно вышла, как и зашла.
А я долго ворочался с боку на бок. Наконец не выдержал. Встал и приблизился к проигрывателю. Что там говорила Смирнова? Кажется, музыкой лечат бессонницу. Джазом бы я уж точно ничего не вылечил.
Я вытащил наугад пластинку. И поставил ее. Чайковский. «Времена года». Какое сейчас время года? Уже не зима, и еще не весна. Промежуток. Безвременье. В котором я вынужден жить.
Не знаю как на счет гармонии и идеализации всего мира, но эта музыка действительно меня успокоила. И я благополучно уснул крепким сном. Понятия не имею, насколько Смирнов разбирался в музыке, но психиатром был неплохим.
Мое пробуждение благополучным назвать было нельзя. Я проснулся от резкого звонка в дверь. Посмотрел на часы и сгоряча сплюнул. Ну что за навязчивая идея так рано звонить и приходить! Хотя я привык вставать ни свет, ни заря на тренировки, сейчас смирился с другим положением и мечтал выспаться за долгие годы. Но, похоже, мне этого упрямо сделать не давали.
Я набросил на плечи старый потертый халат Смирнова и выглянул за дверь комнаты. В коридоре стояла Надежда Андреевна с уже знакомой мне газетой в руках. Первый раз слышал, чтобы на дом приносили рекламки, словно срочные телеграммы.
– Извините, вас, кажется, разбудили? – виновато спросила Смирнова.
Это еще мягко сказано. Меня разбудили нагло и главное бессмысленно.
– Вижу, вам доставили на дом нечто суперценное? – я кивнул на газету.
Смирнова скрутила ее вчетверо и выбросила в мусорное ведро.
– В таком случае, я не понимаю.
– Я вас забыла предупредить…Есть у нас в районе такой чудак. Старичок-пенсионер, полуслепой. Правда, его никто не видел. Но все знают. Каждое утро он доставляет нам рекламные газеты. Он подходит к метро, берет их целую стопку, и на тележке развозит по квартирам. Его сопровождает собака.
– Он что… – я покрутил пальцем у виска.
Смирнова укоряюще улыбнулась.
– Не думаю. Просто человек всю жизнь работал, а когда вышел на пенсию вдруг понял, что никому в этом мире не нужен. Абсолютно никому. И чтобы люди не напрягались, не хватали газеты у метро, он посчитал, что будет благородно с его стороны приносить их на дом. С самого утра. Чтобы все спокойно за завтраком почитали. Раньше у каждого человека утро начиналось с чашечки чая, бутерброда и газеты. Сейчас никто не выписывает прессу. И потому этот старик в некотором роде возрождает забытые традиции. К тому же он наконец-то нашел для себя работу. И понял, что делает доброе дело.
– Это он так думает.
– Не скажите. Никто ведь не знает, что прочитает в подобной газете. Вполне возможно, что кому-нибудь информация и пригодится. Как ни странно, все привыкли к этим утренним звонкам, они стали в некотором роде ритуалом. И люди не сердятся.
Я сердито сдвинул брови. Похоже, в этом доме мне выспаться по утрам так и не удастся.
– А вас это беспокоит? – испуганно спросила Смирнова. – Если хотите, я постараюсь устроить так, чтобы в нашу квартиру он…
– Нет, что вы! – поспешно перебил я ее. – Кто рано встает, тому Бог дает, разве не так?
Хотя я думал иначе. Но диктовать свои правила было неправильно. В чужой монастырь со своим уставом не лезут. Особенно если в этом монастыре успел порядком наследить.
Я прямиком направился в ванную, но, едва намылив лицо кремом для бритья, тут же передумал и промыл тщательно лицо. Нет, лучше идти со щетиной. Не хватало, чтобы не в меру проницательному Максу еще раз показалась знакомым моя физиономия.
Смирнова ждала меня в комнате, через ее руку был переброшен мой дорогой костюм.
– Он был грязный, – она говорила поспешно, словно оправдываясь, – И это не удивительно, на улице такая погода! Но я его аккуратно вычистила.
