Михаил Барановский - Форточка с видом на одиночество (сборник)

Но папа не разделяет ее надежд:

– Это очень спорное утверждение.

– Помните, когда я был еще совсем маленьким, вы спросили меня: хочу ли я научиться играть на каком-нибудь музыкальном инструменте?

– Я помню, – говорит папа. – Ты ответил категорическим отказом.

– А ты не помнишь, сколько мне тогда было лет?

– Шесть или семь…

Я говорю:

– Ты понимаешь, что ребенок в таком возрасте не в состоянии принимать осознанных решений? Решений, которые в дальнейшем могут повлиять на всю его жизнь? В этом случае родители должны принять всю ответственность на себя. А помните ли вы, как интересовались у меня: не хочу ли я братика или сестричку?

– Ты сказал, что хочешь лошадь, – говорит мама. – Ты собирался держать ее на балконе.

Отец, конечно, ее поддерживает:

– В этой ситуации, как ты понимаешь, мы были бессильны…

– Как же вы сами не понимаете, что это я, исключительно из вредности, ответил, что, конечно же, никого не хочу. Ни братика, ни сестричку. И что же вы?

– Что мы?

– Вы, кажется, глубоко и с облегчением вздохнув, принялись за обычные дела… Так я лишился и сестры и брата, и шанса стать знаменитым музыкантом.

– Что на тебя нашло? – изумляется мама.

– Что на меня нашло?! Неужели не понятно? Теперь я чувствую себя самым несчастным человеком! Жизнь моя не сложилась исключительно из-за того, что в свое время вы не отдали меня в музыкальную школу и не родили мне брата или, на худой конец, сестру. Чем это интересно вы были так заняты, что не могли позволить себе еще одного ребенка?!

Хорошо, что у меня есть подзорная труба и бабушка.

– По-моему, у мальчика депрессия, – говорит она маме. – Я очень за него боюсь. Мне кажется, надо что-то срочно предпринимать.

Бабушка знает, что говорит. Нервы ни к черту! У меня, наверное, и, правда, депрессия. Я слышал, с интеллигентным человеком случается что-то подобное пару раз в году. И вот у меня депрессия, и я хожу с поджатым хвостом.

– Мальчику просто пора понять, что он уже не мальчик, и почувствовать хоть какую-то ответственность, – отвечает мама.

– Не надо лишать ребенка детства.

– Мама, хватит с ним сюсюкаться.

– Он стал какой-то странный: накручивает волосы на палец, рассматривает свои ногти… Ты заметила?

– Заметила, но это лучше, чем почесываться и моргать. Ты заметила, что он перестал почесываться и моргать?

– Заметила, но мне все равно кажется, что его надо показать доктору.

– Зачем пугать доктора?

– У тебя нет сердца, – говорит бабушка.

– Да. Твой внук съел его вчера за обедом, даже не посолив.

Я не ел маминого сердца. Это она так говорит для красного словца. Я предпочитаю гамбургеры. Мы с Борькой сидим в «Макдоналдсе», и я говорю:

– Этой ночью мне приснился странный сон, будто я женщина, а ко мне клеится какой-то парень. Он подарил мне цветы, а потом мы с ним целовались. Он меня крепко так обнимал, дотрагивался до моей груди и довольно сильно прихватывал за попу. Самое удивительное, что тогда, во сне, мне это понравилось.

– Может, тебе надо к сексопатологу? – спрашивает.

– Думаешь? И вот еще что интересно: я его где-то уже видел, а вспомнить не могу.

– Кого видел?

– Ну, этого парня из сна, – говорю, – который ко мне клеился. Лицо еще такое… Очень знакомое лицо… Стоит перед глазами, как живое…

– Не бери в голову, – говорит. – Бывает еще и похуже. Что-нибудь как приснится…

– У меня как-то ничего не получается с женщинами. Может, я какой-нибудь скрытый гомик?

– Не думаю. Хотя… Посмотри на меня внимательно.

– Чего?

– Ну, посмотри на меня другими глазами.

– Какими еще другими глазами?

– Тебя ко мне не тянет?

– В каком смысле?

– Ну, я не кажусь тебе соблазнительным? Может, тебе хочется меня погладить или поцеловать?

– Нет, не хочется.

– Уверен?

– Абсолютно.

– Да ладно, – говорит, – я бы не обиделся.

Первая труба, с которой Галилей начал свои наблюдения, увеличивала только в три раза. Позднее ему удалось сконструировать трубу с тридцатидвухкратным увеличением. Этого оказалось достаточно, чтобы совершить величайшие открытия. Он обнаружил четыре спутника Юпитера, наблюдая солнечные пятна, заметил, что они перемещаются по солнечной поверхности, и сделал вывод, что Солнце крутится вокруг своей оси. После этого легко было допустить, что вращение вокруг оси свойственно всем небесным телам, а не только Земле. Он подтвердил смелую мысль Бруно о том, что звезд бесконечное множество, а значит, просторы Вселенной безграничны.

Моя труба более мощная. Если бы у Галилея была такая труба, он наверняка открыл бы что-нибудь еще. Но у него не было такой трубы. А у меня есть, но я ничего не могу открыть с ее помощью не то что в космосе, но даже в собственной жизни. А ведь моя жизнь – это тоже космос. Мой внутренний мир безграничен, как Вселенная. Только в ней последнее время появилось слишком много черных дыр…

Я наблюдаю за тем, как Ирина идет по улице и заходит в парикмахерскую.

– Здравствуйте, можно подстричься? – спрашивает у какой-то дамы, восседающей на ресепшен.

– Через два часа, – отвечает. – Не раньше. Еще два человека по записи – потом будет окошко.

– А что мне делать эти два часа?

– Не знаю. Пойдите на работу, сделайте вид, что работаете.

– Знаете что, – часто моргая (точно как я), говорит Ирина, – лучше я сделаю вид, что подстриглась, – поворачивается, как на винте, и уходит вся на нервах.

Видимо, она все-таки решила подождать эти два часа. Уже при входе в кафе она замечает за одним из столиков Яна. Тот сидит с юной блондинкой. Ян улыбается и гладит блондинку по руке. А блондинка хоть и не улыбается, но выглядит вполне довольной. «Так и Полина, – думаю, – сидит где-то с Аликом, как будто ни в чем не бывало и улыбается».

И вот уже Ирина идет по улице с поджатым хвостом и плачет. Как я ее понимаю! Очень часто человеческие отношения висят на волоске. Связи между людьми настолько тонки, что рвутся по любому поводу.

Я тоже решаю сходить в парикмахерскую. Надо же хоть что-то изменить в своей жизни. Парикмахерша надевает на меня балахон без рукавов, обматывает мою шею широкой мягкой резинкой.

Я становлюсь похожим на своего родственника в последней стадии облитерирующего эндартериита. И еще на такую куклу из моего детства, которую насаживали на заварной чайник, чтобы он долго сохранял тепло.

– Как будем стричься? – традиционно спрашивает парикмахерша.

– Так, чтобы я еще захотел к вам прийти, – нетрадиционно отвечаю и про себя думаю: «Если до этого времени мне не отрежут ноги».

– Будем стараться, – говорит.

Я смотрю на себя в зеркало и думаю, что уже давно не испытывал удовлетворения при виде собственного отражения. Никаких теплых чувств по отношению к этому человеку напротив. А ведь себя надо любить. Обязательно надо! Да. Потому что, если сам себя не любишь, то чего тогда ждать от других? Как же мне себя полюбить? Вот может быть, если подстричься?

Удивительно! Сижу в кресле и не могу понять: в чем же тут дело? Почему у себя дома, развалившись в собственной кровати, я в последнее время никак не могу заснуть, а тут – в неудобной позе, с перетянутым резинкой горлом, в дурацком балахоне, еле-еле удерживаю голову и усилием воли заставляю себя периодически поднимать веки. То ли весь фокус в монотонно повторяющемся лязге ножниц, то ли в прикосновении к волосам женских рук? Сквозь сон, думаю, может, ради эксперимента стоит брать в постель ножницы и щелкать ими до полного засыпания, раз уж с женщинами у меня не складывается? Но вероятно, спать с ножницами не менее опасно, чем с женщинами.

Мы идем по улице.

– Ты слишком мягкий, так нельзя, – говорит Борька. – За женщин надо бороться.

Я не вижу в этом ни малейшего смысла. Я думаю, что это женщины сами решили, что за них надо бороться, тем самым набивая себе цену. В то же время, если женщина сдается без боя, то как же мужчинам ощутить радость победы? Так что, возможно, мы сами приучили их к тому, что за них надо бороться. Но мне тем не менее кажется, что стремление друг к другу должно быть взаимонаправленным. Мне представляется это более справедливым и правильным, чем какая-то борьба. Но это, наверное, совсем скучно и никому не интересно, когда по обоюдному согласию, без интриг, безо всякой там борьбы люди сближаются, сбрасывают с себя все доспехи, становятся голыми, незащищенными, легко уязвимыми и любят друг друга. Нет, им подавай борьбу! А какой из меня борец? Я, конечно, знаю пару приемчиков из каратэ. В третьем классе родители отдали меня в секцию каратэ, вместо того чтобы научить играть на саксофоне. Но я надолго там не задержался. После того как мне расквасили нос, я как-то сразу охладел к данному виду спорта. Я подумал, что если с этого начинается, то страшно подумать, чем все может закончиться. Другое дело – саксофон. Я еще ни разу не встречал ни одного саксофониста, которому бы разбили нос на занятиях по сольфеджио…