Эрвин Штриттматтер - Погонщик волов
Семейство совершает молитву сидя. Ее милость долго шевелит губами, она словно вслушивается в происходящее на небе. Ариберт, надвинув поглубже фуражку, корчит рожи деревенским мальчишкам, сидящим на противоположной стороне.
— Ты видел, как он показывал нам язык? — спрашивает Альберт у Лопе. — Ну, попадись он мне — не обрадуется. Когда он взойдет на кафедру, — тут Альберт указывает на прошедшего в ризницу пастора, — ты пересядешь к нам.
Пение, раскаты органа. Сапожник Шуриг уснул. Его милость созерцает свои лакированные штиблеты и, полный блаженного ожидания, шевелит пальцами ног.
Пастор поднимается на кафедру.
— Он там пропустил рюмочку. Вот, должно быть, удивился: когда был урок для конфирмантов, мы там выдули у него полбутылки и долили доверху водой. Велика важность — вино для причастия.
Конфирманты теснятся поближе к барьеру. Пастор глядит на них и ставит галочки в списке.
— Мой минус зачеркнули, я сегодня был, — довольным голосом говорит Орге Пинк. И отступает в глубину хоров.
— А теперь он посмотрел на меня, — говорит Альберт Шнайдер и тоже отступает.
— Мы устраиваем сегодняшний сбор даяний в пользу бедных языческих младенцев Китая, — возглашает пастор, одновременно помечая в своем списке присутствующих конфирмантов. — Берта Фюрвелл, незамужняя дочь горняка Фюрвелла, оправилась от родов внебрачного младенца мужеского пола.
Пастор бросает взгляд на Лопе, после чего Лопе тоже исчезает и присоединяется к Альберту и Клаусу.
— А это сообщение, бесспорно, омрачит ваши сердца: ранее сельскохозяйственный рабочий, а ныне шахтер Вильгельм Блемска по доброй воле вышел из христианской общины. Сатана рыщет в поисках неустойчивых душ. И он обрел душу нашего бывшего брата во Христе Вильгельма Блемски. Вознесем же молитвы в надежде, что душа заблудшего брата вновь вернется в лоно нашего милосердного отца.
Его милость проводит пальцем между шеей и жестким воротничком.
— От кого у нее ребенок? — спрашивает Клаус, тасуя карты.
— Говорят, от флейтиста, — ухмыляется Альберт и снимает верх с колоды.
— В следующее воскресенье у нас святое причастие. По этой причине богослужение начнется часом ранее, — объявляет пастор и, отложив в сторону список присутствующих, начинает листать Новый завет.
Клаус и Альберт объясняют Лопе правила игры в «шестьдесят шесть».
— Когда у тебя на руках дама и король одной масти, можешь заявить двадцать. Если играют трое, с козыря можно ходить всегда.
— Читаем первое послание Петра, глава вторая, стих тринадцатый: «Итак, будьте покорны всякому человеческому начальству, для господа: царю ли, как верховной власти, правителям ли, как от него посылаемым для наказания преступников и для поощрения делающих добро…»
— А почему сорок? — недоумевает Лопе.
— Когда у тебя есть козырной король и козырная дама, ты можешь объявить сорок.
— А вы мне про это ничего не говорили.
— Ну, не все ли тебе равно? Кто выиграл, тот выиграл. — И Клаус Тюдель подгребает пфенниги к себе.
— Любой младенец знает, когда можно объявить сорок.
— «Всех почитайте, братство любите, бога бойтесь, царя чтите. Слуги, со всяким страхом повинуйтесь господам, не только добрым и кротким, но и суровым…»
— Кто козырь? — спрашивает Альберт Шнайдер.
— Пики.
— Господи, а у меня на руках ни единого. То ли у тебя пальцы липкие, то ли ты плохо перетасовал.
— Точно!
— «Ибо то угодно богу, если кто, помышляя о боге, переносит скорби, страдая несправедливо. Ибо что за похвала, если вы терпите, когда вас бьют за проступки? Но если, делая добро и страдая, терпите, это угодно богу…»
Булочник Бер борется со сном. Он уже выскреб остатки теста из-под ногтей. Закладка в его молитвеннике вконец истрепана во время предыдущих посещений церкви. Рукам Бера решительно нечем заняться. Он клюет носом, потом голова его падает на грудь. Ему удается прервать это движение на середине, что до некоторой степени прогоняет сон. Бер украдкой оглядывается по сторонам.
— Дорогие прихожане, — вещает пастор, — слова апостола, обращенные к первой христианской общине, не устарели и по сей день. Правда, порой может показаться, будто мы последние христиане на земле и за нами должно начаться царствие Люцифера. Но ведь с тем же успехом мы можем находиться и в середине христианской эры. Человеческие чувства и человеческий разум слишком ничтожны, чтобы судить об этом. Именно потому слова апостола применимы и к нашим дням, и, может быть, даже в первую очередь к нам…
— Это у меня последние пять пфеннигов, — говорит Лопе, — если я и сейчас не выиграю, мне придется бросить.
— Ерунда, я тебе дам взаймы… Тридцать пять!.. Тридцать пять и козырь… Я вышел!
— …Итак, повинуйтесь всякому человеческому порядку во имя господа бога нашего. Как успокоительно действуют эти слова, когда нам вдруг захочется возроптать против власти. Каждый из нас в этой земной жизни обязан повиноваться той либо иной власти, вы ли, дорогие братья и сестры, я ли. Выпадают такие миги, когда нам мнится, будто и власть, поставленная над нами, — это не более как люди, что, подобно всем людям, нищими пришли в этот мир и нищими уйдут, если прилагать к ним земные мерки. И это суть те миги, когда сатана испытывает нас. Не внимайте ему. «Он ничем не отличается от тебя», — нашептывает тебе на ухо сатана, когда ты стоишь перед господином своим, а смысл его приказа темен тебе. Истинно, нет ничего легче, как повиноваться господину доброму и кроткому. Вы же повинуйтесь и господину суровому, призывает нас апостол. Ибо если, делая добро и страдая, терпите, это угодно богу…
Тощая, высохшая Карлина Вемпель заснула, спрятав свое остроугольное лицо между костлявыми руками. Она сидит как бы в самозабвении, а на самом деле просто спит. Пастору это известно. Он и во время занятий с конфирмантами об этом говорил. Девушки разглядывают покрой платья ее милости. Учитель подменил сборник хоралов каким-то романом. Он читает. Пасторша пребывает в тревоге. Она наняла новую служанку, и эта служанка сегодня впервые готовит воскресное жаркое без хозяйского пригляда.
— …Господь послал нам также и начальство суровое, дабы испытать, сколь мы тверды в нашей вере. И если нам порой кажется, что подобное начальство к нам несправедливо, помыкает нами, унижает, подвергает осмеянию либо обрекает на голод, нам все время надлежит также помнить, что человек, олицетворяющий в наших глазах начальство, был ниспослан богом именно нам, дабы укрепить нас в многотерпении и кротости. И ежели явится вам князь тьмы и начнет раздувать ваш дух, как мехи раздувают огонь, и при свете этого раздутого пламени вам почудится, будто один человек ничем не хуже другого, отвратите от него ухо свое, ибо начальство ниспослано нам богом… Что за похвала, если вы терпите, когда вас бьют за проступок?.. Вот если кто, помышляя о боге, переносит скорби, страдая несправедливо, то угодно богу…
— Я больше играть не могу! — И Лопе бросает карты на шапку.
— Эка важность! Я дам тебе взаймы тридцать пфеннигов. Вот увидишь, тебе повезет. На чужие деньги всегда выигрывают, — уговаривает его с мудростью взрослого Клаус Тюдель.
Лопе прикидывает: если он просадит и эти тридцать пфеннигов, у него будут долги. А долги все равно как вши: они размножаются за сутки, сказал однажды отец. С другой стороны, если подумать: достаточно сделать на три веника больше, продать их так, чтобы мать ничего об этом не узнала, — и он сможет вернуть долг Клаусу. Лопе берется за карты.
— «…Будьте покорны правителям, как от него посылаемым для наказания преступников и для поощрения делающих добро». Истинно, есть немало среди немецких мужчин, которые больше не повинуются правителям, но ведь и правители посылаемы богом, как учит нас апостол. Для чего же они посылаемы, любезная моя паства? И на этот вопрос апостол дает нам ясный ответ: для наказания преступников и для поощрения делающих добро. Когда соседние страны тщатся посрамить наше немецкое отечество, наш богобоязненный, свободный народ, так что наши правители, внимая божьему гласу, выступают в поход против угнетателей и осквернителей, попомните, что и сам господь призывает к наказанию преступников и к поощрению делающих добро. Правители же назначены властью, они призваны доводить до нас приказания, которые издает власть, руководствуясь волей божией. Таким путем божий зов достигает наших ушей. И когда он достиг их, мы не должны колебаться, а, напротив, должны с радостной готовностью, отбросив все сомнения, которые нашептывает нам сатана, выполнять приказания начальников…
— Сорок, — объявляет Альберт Шнайдер. В пылу игры он выкрикивает это так громко, что его можно услышать и внизу, в нефе. Люди, сидящие на скамьях, поворачивают головы. Клаус Тюдель поспешно собирает карты и прячет их в шапку. Альберт бросает сложенные карты под скамью. Из-за органа появляется учитель. Он бросает ястребиный взор в темную нишу, где сидят наши трое. Глаза его полны холодной угрозы. Пастор тоже устремляет свой моргучий взгляд в полутьму хоров. Трое картежников сидят, молитвенно сложив руки.
