Евгений Дубровин - Грибы на асфальте
– Да, скверно на душе. Международная встреча была. Но сам виноват. Не тренировался. Медовый месяц. Вот и домедовился.
– Она красивая?
– Хочешь посмотреть? Я ее никому не показываю пока… Но тебе можно, ты ведь, кажется, влюблен. Влюбленным я доверяю.
– Жена Аналапнеха оказалась так сильно похожа на Лилю, что я в первый момент растерялся. Только у нее был более женственный вид, мягче, плавнее движения. Это была Лиля, но Лиля взрослая, Лиля-женщина.
– Анечка, – сказал чемпион. – Я привел к тебе интересного типа. Он ночью в лесу искал смысл жизни. И утверждает, что нашел. Ну-ка, прощупай его.
Я пожал узкую крепкую ладонь. Глубокие глаза властно, вопросительно уставились на меня.
– Вы, наверно, безжалостны к ищущим смысл? Вас выдают глаза.
– Только, пожалуйста, без комплиментов, – сказал Аналапнех, заглядывая в кастрюли.
– О нет! Я безжалостна только к дуракам.
– Грозное предисловие.
– Рассказывайте, я не люблю, когда мужчины ломаются.
Глядя в глубокие умные глаза, я повторил свой рассказ про Серый Камень. Анечка слушала внимательно. Когда я кончил, она сказала:
– Я с вами не согласна. Никакого смысла жизни нет, потому что мы даже не знаем, что такое совершенство. Природа создала нас случайно и, может быть, сейчас сама этому не рада. Мы слишком любопытны.
– Вот видишь? – сказал Борис. – А я тебе что говорил? Никакого смысла нет.
– Я дурак? Анечка сжала губы.
– Нет.
– А я? – спросил чемпион.
– Ты – борец.
Все засмеялись. Мы уселись на кухне за стол. Борис достал бутылку вина. Мне было тепло и хорошо.
– Сейчас я пишу «Автобиографию Серого Камня», – неожиданно для себя сказал я. – Его мысли о себе самом. Вы меня все-таки не убедили.
– Она и не убеждала, – сказал Аналапнех. – Когда она начинает убеждать, сразу теряешь голову, как это было со мной.
Потом они провожали меня до трамвая по туманным улицам. Под ногами хлюпал мокрый снег. Почему-то сильно пахло хвоей. Аналапнех и Анечка шли, тесно прижавшись друг к другу, взявшись за руки.
– Ну, как у меня жена? – спросил Борис. – Только, пожалуйста, без комплиментов.
– Без комплиментов нельзя.
– Да, слушай! Был у меня твой дружок старый. Ким.
– Ну и что? – тревожно спросил я.
– Допытывался, где ты сейчас. Ты меня извини, но я ему сказал. Понимаешь, расстроился я очень с этой международной встречей, а тут он привязался. Где, что, как? Ты извини, но мне не до ваших игрушек было. В общем я, кажется, положил тебя на лопатки, да?
– Ничего не понимаю, – сказала Анечка.
– О, твой новый друг – член жениховского общества. И кажется, занимает там важный пост…
– Не рассказывай, – попросил я.
– Нет, расскажи! – топнула ножкой Анечка – точь-в-точь Лиля.
– Ну хорошо… В общем Гена и его дружки не хотят ехать в деревню и решили пережениться на дочерях начальства. Так, кажется, а?
– Общество женихов? Ха-ха-ха!
– Вот-вот. Самый главный у них Кобзиков. Он решил околпачить дочь министра.
– Ха-ха-ха!
Я ударился в позорное бегство. И еще долго догонял меня на пустынной ночной улице звонкий Анечкин смех.
* * *Как я и предполагал, дома меня ждал Ким. Скрываться от него было бесполезно. Характер своего бывшего друга я знал: будет сидеть всю ночь, а дождется. На Киме была новая фетровая шляпа с бантиком, и это, видно, его страшно стесняло. Капитан всегда боялся шляп. Сбросить свою серую кепку Киму, очевидно, пришлось под давлением общественного мнения: ученый мир нашего института признавал только шляпы. В остальном же одежда капитана изменений не претерпела.
Мы пожали друг другу руки.
– Вот зашел проведать, индюк ощипанный, – сказал Ким, глядя в угол. Потом он поставил на стол бутылку вина. Это был дорогой и мерзкий на вкус ликер. Ким так и не научился разбираться в винах.
Я нашел стакан, выдул из него крошки.
– Извини, закусить нечем.
– Я все принес, – заторопился капитан и вытащил из другого кармана колбасу, луковицу и се ледку.
– Да ты раздевайся.
Ким снял пальто. На пиджаке у него сверкнул значок нашего института. Капитан поймал мой взгляд.
– Правда, красивый? Золото по зеленому. Ты не взял себе? Ах, да… виноват.
– Ты сейчас в аспирантуре?
– Да.
Мы пили по очереди приторно-сладкий теплый ликер и закусывали селедкой. Ким с непривычки захмелел очень быстро. Его большой плоский лоб усеяли крупные капли пота.
– Да… дорабатываю «Голландца». Знаешь, дельная вещь получится!
– Кретов про меня не спрашивал?
– Он все знает.
– Что «все»?
– Ну… про ваше ОГГ. У нас уже готов список всех выпускников, работающих не по специальности. Ты тоже там.
– А мне на ваши списки…
– Ты подожди, не горячись. Могут отобрать диплом, комсомольский билет и все такое прочее. Вот мы с Кретовым и решили тебе посоветовать. Попросись куда-нибудь… Тогда тебя вычеркнут из списка.
– Серьезно? Ты не шутишь?
– Не шучу.
– Правда?
Ким оторвался от селедки и посмотрел на меня.
– Ты все такой же, Генка.
– А ты вот – нет. Шляпу с бантиком заимел. Ким поморщился.
– Учти, я мог бы и не приезжать.
– О да! С твоей стороны это страшно великодушно. Я только вот не пойму, почему вы меня в аспирантуру не взяли. Как-никак я имею к «Голландцу» не которое отношение.
– Кретов говорил, что в аспирантуру он тебя возьмет, но сейчас, сам понимаешь… Надо тебе поработать годик-два…
– Вину искупить?
– Да, если хочешь.
Меня взяло зло. Сидит чистенький, непогрешимый ангел с бантиком и великодушествует. Ненавижу преуспевающих типов!
Я деланно рассмеялся.
– Напрасно утруждаешь себя. Выполняй свой долг. Заноси меня в список. Только вы останетесь с носом. На днях я женюсь. На дочери директора атомной электростанции.
– Да? – искренне удивился Ким. – И… это без всяких махинаций?
– Без них.
– И она тебе нравится?
– Еще бы! Девочка, какие тебе и не снились!
– Ну что ж! Поздравляю, – сказал капитан вяло.
Мне захотелось окончательно добить самоуверенного франта.
– Между прочим, там, на электростанции, я немного рационализировал реактор. Скоро вот должен получить семь тысяч. А «Голландец»… это пройденный этап. Я сначала хотел подать на вас в суд за присвоение изобретения, но бог с вами…
Ким криво усмехнулся:
– Вот как?
– Вот так! Но повторяю, вам нечего бояться. Я передумал.
Капитан поднялся из-за стола.
– Ты очень изменился, – сказал он. – Я сначала не понял.
В темных сенях мы постояли.
– Список мы подаем в среду, – сказал Ким. – У тебя еще есть два дня.
– Напрасно. Это дело не требует отлагательства. Ким потоптался.
– Как живет Тина?
– Счастлива. Тебя не вспоминает.
– Ну, пока.
И он ушел. Настоящий, преданный друг. Каких у меня больше не будет. Дурак я, дурак…
* * *Через три дня после отъезда Кобзикова в Москву мы получили телеграмму следующего содержания:
Ресурсы ОГГ были уже не те. Правление долго заседало и с большим скрипом выделило своему председателю двадцатку. На бланке перевода написали: «Вацлав! Ты особо там не транжирь, пожалуйста. Денег осталось совсем мало. Сорвали еще два гриба. Настроение неважное».
Кобзиков молчал целую неделю, потом меня ночью поднял с постели почтальон.
Утром я обзвонил всех членов правления. Вацлав поцеловал дочь министра! Эта весть распространилась молниеносно. Все недоверчиво качали головами, но деньги собрали быстро.
Два часа спустя недовольный почтальон принес еще одну телеграмму. «Подали заявление тчк Выезжаю 12.30».
С одним из грибов сделался нервный припадок.
«Зять министра!», «Зять министра!» – повторял он, хохоча и плача одновременно.
Все огэгэговцы не пошли в этот день на работу. Все толпились в нашем доме, на все лады обсуждая телеграмму. Настроение менялось каждые пять минут. Грибы-городовики то всячески поносили своего председателя, то расхваливали его. Один лишь Умойся скрипел одно и то же:
– Дочь министра. Хорошо. Но зачем двадцать рублей? Поцеловал. Хорошо. А зачем пятьдесят рублей? Подали заявление. Хорошо. А зачем деньги на телеграмму тратить?
Московский поезд мы явились встречать за час. Зная Кобзикова, я подозревал очередной стратегический ход с целью вытянуть деньги из ОГГ. И поэтому очень удивился, когда рядом с ветврачом увидел длинную худую деваху с утиным носом.
Председатель ОГГ был скромен и деловит.
– Ребята, такси, – сказал он.
Человек пять по крайней мере кинулись ловить такси. Ни в дороге, ни по приезде домой нам не удалось переброситься с Вацлавом даже парой слов.
– Потом, потом, – говорил он, подмигивая нам. – Молодая жена требует внимания.
Пока молодые устраивались на ночь в кабинете председателя, мы слонялись по дому и шикали на виновников малейшего шума. Но дом и так молчал, подавленный и сконфуженный донельзя. Подумать только – в старую хижину Егорыча приехала дочь министра!
