Джонатан Троппер - На прощанье я скажу
— Привет, Кейси, — говорит он и машет рукой.
Он не сообразил, что Зелински все еще держит перед ним микрофон, и его голос разносится по всему залу Кейси вся сжимается — три сотни взглядов устремляются на сцену в поисках ее. Она вспыхивает и машет в ответ, выдавливая натужную, но, думается Сильверу, все же очаровательную улыбку. Не сводя глаз с Кейси, Сильвер забирает микрофон у Зелински.
— Мне так жаль, детка, — произносит он.
Широко раскрыв глаза, Кейси выразительно качает головой. Не сейчас! Пожалуйста!
Но это как наблюдать за самим собой с потолка, с аляповатой люстры, висящей в центре зала, и ничего не остается, как вместе со всеми наблюдать за происходящим.
— Я не хочу быть здесь, — говорит он. — Я не знаю, почему я здесь. Под здесь я не имею в виду именно этот праздник, хотя, если уж честно, зачем я на нем, я тоже не знаю. Не знаю всех этих людей и, судя по этой нелепой вечеринке, уверен, что большая их часть не вызвала бы у меня симпатии. Но я не об этом.
Он смутно сознает, что тишина в зале наливается тяжестью, ее уже ничто не нарушает. Ни звука.
Ни звяканья вилки о тарелку, ни шепота, ни сдержанного кашля. Из вежливой тишины она превратилась в жадное внимание. Кейси перестала кивать на дверь. Теперь она просто глядит на него, трудно сказать, с ужасом или интересом — свет видеокамеры слепит ему здоровый глаз. Но сейчас он владеет ее вниманием и не знает, когда представится другой случай.
— Не знаю, как я превратился в такого человека, в этот никчемный, жалкий космический шлак. Я много раз прокручивал это в голове, пытаясь определить момент или событие, с которого все пошло не так, но не могу. Это как будто как-то вечером я лег спать, а проснулся в полном онемении.
Она чуть сдвинулась и теперь стоит в проходе между столиками, и он уже может разглядеть ее лицо. Настолько, чтобы увидеть, что она плачет.
— Я так долго ничего не чувствовал, Кейси. Я забыл, что значит — чувствовать что-то. Но в тот день, проснувшись в больнице, я вдруг стал чувствовать опять. И не перестаю до сих пор. Я всегда знал, как сильно люблю тебя, горжусь тобой, но теперь я могу это снова чувствовать, и это грандиозно. Это наполняет меня, и поэтому я не хочу делать эту операцию. Я лучше умру прямо здесь, на этом самом месте, чувствуя все это, чем проживу еще лет тридцать или сорок так, как прожил последние десять.
Кейси плачет уже в открытую. За ней, у входа в зал, он видит человека, наверное, это и есть мистер Росс. Он раздраженно выговаривает что-то охранникам, и те начинают прокладывать себе дорогу между столиков к танцполу Сильвер поворачивается к Зелински, все еще стоящему рядом. Вид у того, будто его сейчас стошнит.
А потом откуда-то сзади в зал врывается мощный басовый рифф. Короткими тремоло вступает соло-гитара, а следом и ударные, и группа начинает играть тот самый аккордовый пассаж. Музыка возвращает его в далекое теплое весеннее утро. Он растянулся на диване, новорожденная малышка лежит у него на груди. Он целует ее лысую головку, вдыхает грудничковый запах и мурлыкает ей на ухо; свободная мелодия постепенно вырисовывается в то, что станет потом его песней.
Сильвер оборачивается назад. На сцене Дэнни Баптист весело ухмыляется ему, остальные музыканты разбирают свои инструменты. Сильвер улыбается в ответ, благодарный за то, что прервана эта гнетущая тишина. Дэнни склоняется к микрофону:
— Леди и джентльмены, это Дрю Сильвер, я — Дэнни Баптист, и мы все — группа «Поникшие маргаритки»!
Публика разражается удивленными и недружными аплодисментами. Вступление к «Покойся в распаде» достигает паузы, служившей сигналом Макгриди, но Макгриди здесь нет. Баптист смотрит на Сильвера и ободряюще кивает. Сильвер смотрит на Кейси, подносит к губам микрофон, делает глубокий вдох и закрывает глаза. А потом поет.
У него нет силы и мощи Макгриди, его голос звучит гнусавее обычного из-за отека после удара Рича, но он вполне точно следует мелодии, а поскольку на записи альбома Сильвер был на бэк-вокале, голос звучит здесь на своем месте.
До гитарного соло он так и поет с закрытыми глазами, а когда наконец открывает, обнаруживает, что со всех сторон окружен танцующими и хлопающими людьми. Он ищет взглядом Кейси, она по-прежнему стоит между опустевших теперь столиков, улыбаясь ему сквозь слезы и чуть заметно покачиваясь в такт музыке. Потом гитарная партия заканчивается, он продолжает петь, и толпа собирается вокруг него и хлопает в такт. Это особенный момент для всех них, такие нельзя спланировать или срежиссировать; он, Кейси, эти люди — они все связаны нужной песней в нужное время. Каждой своей клеточкой он помнит это ощущение. Ко второму припеву он уже самозабвенно кружится, растворяясь в музыке — такого с ним не было уже много-много лет.
Скоро, скоро я упокоюсь с миром, но пока распадаюсь на части.
И сотня голосов подпевает ему, наполняя ликованием, и он слышит, как вступает голос Дэнни и сливается с его собственным, совсем как в старые времена. И Кейси, у которой по лицу черными струйками стекает тушь, тоже подпевает, как прежде, когда была маленькой и он включал ей песню в машине; и весь зал движется в одном ритме. Было бы славно думать, что музыка снова пришла к нему, чтобы вернуть к жизни, и теперь все изменится. Но он знает, что песня закончится, и холодная беспесенная реальность снова вступит в свои права. Но сейчас, когда звон в ушах достигает наивысшей точки, он чувствует, что в нем столько любви, что непонятно, как с ней быть, и остается лишь закрыть глаза и позволить ей накрыть его с головой, покуда будет звучать музыка.
Глава 45
— Это было нечто, пап.
— Спасибо.
— Что такое?
— Ничего. Просто… ты назвала меня папой.
— А как мне тебя называть?
— Папой годится.
— Ну и хорошо.
— Просто ты не всегда так зовешь.
— Да? Хм. Никогда не замечала.
— Ну, мне очень нравится.
— Не могу поверить, ты всех уделал на этой бат-мицве!
— Ну, послушай…
— Что явился без приглашения!
— Я не уделал. Это просто был кратковременный сбой.
— Шутишь? А как они потом все с тобой фотографировались? Ты был звездой вечера!
— И единственным развлечением, за которое они не заплатили.
— Ты отлично смотрелся. Я раньше не слышала, чтобы ты пел со сцены.
— Я никогда не был на авансцене. Всегда был надежно спрятан за своей установкой.
— А тебе это идет. Стоит задуматься о возвращении.
— Дану…
— Почему?
— Эти игры для людей помоложе.
— Ты не так уж стар.
— Я уже не так молод.
— Я слышала все, что ты сказал мне — ну, и всем остальным тоже, — но все равно, спасибо.
— Пожалуйста.
— Ты действительно гордишься мной?
— Ты шутишь? Ты — самое главное доказательство того, что я не тратил кислород впустую.
— Ну а если так, почему бы не сделать операцию?
— Все не так просто.
— Ты все время это повторяешь, но, по-моему, это чушь собачья. Тут одно из двух: либо ты хочешь жить, либо хочешь умереть.
— Я хочу стать лучше.
— Ну, если помрешь, лучше уже не станешь.
— Резонное замечание.
— Сейчас приведу замечание порезоннее.
— Окей.
— Ты бросил нас, пап. Маму и меня. Знаю, ты хотел развестись только с мамой, но ты развелся и со мной тоже.
— Я знаю.
— И я тебя тогда простила. Так же, как прощаю тебя теперь. А знаешь почему?
— Почему?
— Ограниченность выбора. Мама нашла себе другого мужа. А у меня не будет другого отца. Мне нужен отец. Ну, то есть ты только погляди, что со мной творится.
— Что ж, спасибо. Я ценю это.
— Но, если ты бросишь меня еще раз, я уже не прощу.
— Я понимаю.
— Я буду тебя ненавидеть. Я сделаю на груди татуировку «Пошел ты, папочка» и пересплю с кучей лузеров, чтобы отомстить тебе.
— Окей. Въехал.
— Я не шучу.
— Я знаю.
— Так что, ты сделаешь ее?
— Я очень серьезно это обдумаю.
— Господи, пап.
— Ну, а что там мама с Ричем?
— Все идет полным ходом. Свадьба назначена.
— Хорошо.
— Несмотря на все твои усилия.
— Так я намекал на перемену темы. Мы можем хоть на минуту перестать говорить обо мне?
— Конечно.
— Что ты про себя надумала?
— Рада, что ты спросил, потому что вообще-то я приняла решение.
— Правда?
— Да. Я решила, что поступлю, как ты скажешь.
— Это твое решение.
— Верно.
— Это нелепо.
— Знаешь что? Я жила без тебя восемь лет. Восемь лет ты должен был быть рядом, помогать справиться со стрессами, направлять, поддерживать меня. Я считаю так: ты должен мне эти восемь лет отцовства. Так что я прошу сейчас за все эти годы разом.
— Аргумент хорош, но логика подводит. Никуда не годится.
