Джонатан Троппер - На прощанье я скажу
Запели сверчки. Она вслушивается в их тихий гипнотический стрекот и лениво гадает: их десять или тысяча? Это одна из тех загадок, которые она никогда не утруждалась разгадать. Рич наверняка знает. Она мысленно делает пометку, что надо бы спросить его в следующий раз, когда они будут здесь, как будто наличие плана может как-то повлиять на то, что этот самый следующий раз действительно случится.
Она слышит скрежет металла о дерево и понимает, что Рич швартует лодку Темнота исказила перспективу, и она не поняла, что красный огонек постепенно приближался. Она спускается по деревянной лестнице — живот свело от страха — и осторожно сходит по песчаному склону к причалу. Из темноты выплывает Рич. Он шагает по мосткам со связкой из пяти-шести приличного размера форелей. Он замечает ее и на секунду замирает, потом снова двигается навстречу. Доски ходят ходуном от каждого его шага. Они долго смотрят друг на друга. Под мягким ветром шелестит листва, и голоса ночных птиц наводняют окрестные леса. Она оглядывает темную гряду деревьев вокруг озера. Мы могли бы жить здесь, думает Дениз. Из этого бы мог получиться наш дом.
— Я забыла, как тут покойно ночью, — говорит она.
Она думает: а вдруг он улыбается? Трудно сказать, когда тени пляшут на его лице. Рич поднимает свой улов; шесть пятнистых форелей, отливающих серебром в тусклом свете фонарей с далекой веранды.
— Гольцы, — говорит он.
Светлячки — это световые жуки. Озерная форель — гольцы. Он может звать их как угодно, в его устах все звучит верно.
— Рич.
Он качает головой, не давая ей продолжить.
— Я разделываю, — сообщает он. — А ты готовишь.
И он идет дальше, к дому, а Дениз, следуя за ним, чувствует, как ее сердце начинает наконец сбавлять лихорадочный темп. Она чувствует, что темный занавес, опустившийся на ее будущее, как ночь — на это озеро, наконец поднимается. Рич понимает. Частичка его ненавидит ее за это, и когда-нибудь, в один прекрасный день, во время бурной ссоры он вытащит эту историю как козырь, приберегаемый для такого случая, и это приведет ее в молчаливое бешенство. Но этот будущий срыв — небольшая цена за его сегодняшнее прощение. И они справятся, как, теперь она знает, сумеют справиться и сейчас. Потому что Рич понимает, может, даже лучше, чем она сама, что ее минутное помутнение было завершением, а не началом.
А теперь впереди только их собственная жизнь, и эта мысль наполняет ее таким умиротворением, которого ей недоставало все время с момента их помолвки. Ей хочется сказать ему об этом, ей кажется, это бы его успокоило, но он ясно дал понять, что не желает говорить об этом. Значит, она должна сдерживать, может, даже всегда, это ощущение эйфории, несомненности любви к нему, теплой волной омывающей ее. Ей придется чувствовать это одной. От этой мысли ей грустно, но, идя вслед за ним к дому, озаренному теплым светом, льющимся из кухни, она думает, что расплата за прощение бывает и посерьезнее.
Глава 42
На обратном пути Кейси упорно молчит, даже не глядя в его сторону Он пытается переждать, но потом терпение лопается.
— Может, скажешь что-нибудь?
— А что я должна сказать?
— Не знаю. Просто думаю, что надо об этом поговорить.
— Про какую серию?
— Что?
— Про какую из серий ты хочешь поговорить? Про ту, в которой ты предал меня и рассказал маме про Джереми? Или про ту, когда ты предал почти всех и каждого, переспав с мамой?
— Другого выбора не имеется?
— Шутить в данный момент будет большой ошибкой, Сильвер. И я говорю это, отлично зная твою богатейшую историю больших ошибок.
— Прости. Скажи, что мне сделать, и я сделаю.
— Я бы хотела, чтобы ты не трахал мою мать.
— Ты не облегчаешь разговор.
— Да пошел ты, Сильвер. Я только и делала, что облегчала тебе все. А ты в ответ превратил мою жизнь в дерьмо. Все наши жизни превратил в дерьмо. Вот чем ты занимаешься.
— Там придорожное кафе. Давай заедем и купим мороженого.
— Пошел ты вместе со своим мороженым.
— Ты слишком часто посылаешь.
— И каждый раз это заслуженно.
Знаешь, то, что случилось между твоей матерью и мной, вообще-то не повод тебе злиться.
— Нет?
— Ну, если подумать, это вообще-то не твое дело. Это просто ошибка, которую по взаимному согласию совершили двое взрослых в легком подпитии. И мы будем разгребать последствия этой ошибки, если таковые имеются, точно так же, как ты — последствия, ну, ты понимаешь… своих.
— Тебе лучше сейчас помолчать.
— Я бы и рад, да не могу.
— Просто держи все при себе.
— Целый день пытался. Это просто льется из меня. Как будто резьбу сорвало.
— Сорвало, это точно.
— Думаю, ты должна простить меня.
— Я всю свою жизнь этим и занимаюсь.
— И я тебе очень благодарен.
— Ты такой придурок!
— Да, знаю. Только скажи, как я могу это загладить?
— Ты можешь держаться подальше.
— Что?
— От всех нас. От мамы, Рича и меня. Мы — семья, и это единственная семья, которая у меня есть. А теперь из-за тебя она может разрушиться. Одну я уже потеряла, не хочу проходить через это снова. Не сейчас. И вообще никогда.
— Кейси…
— Я это говорю не из желания обидеть. Просто хочу, чтобы ты понял.
— Пожалуйста.
— Ты понял?
— Понял.
Глава 43
В лифте он в изнеможении приваливается к стене и сползает по ней на пол, не в силах удержаться на ногах. Он совершенно вымотан и физически ощущает, как остатки энергии тонкой струйкой медленно вытекают из него, как кровь в фильме ужасов. Двери открываются на его этаже, он видит линялые обои в коридоре. Ему не доводилось видеть их с этого ракурса. Прямо на уровне глаз паутина сколов и потертостей, оставленных краями и колесами несчетных чемоданов и мебели разочарованных, непокорных, озлобленных и потерянных мужчин, которые без конца въезжали и выезжали из «Версаля». Все правильно, думает он, от них должны сохраняться какие-то следы. Раны и пятна, шрамы всех разрушенных жизней и семей, всех травм и потерь, которые еще ждут впереди.
Двери захлопываются, и лифт стоит на месте. Очень странное ощущение — быть в неподвижном лифте. Как будто время остановилось. Может, когда двери снова откроются, он выйдет в совершенно другой мир, такой, где Кейси не говорила всего того, что сказала в машине по дороге домой, того, что теперь будто процарапано в обшарпанном коридоре его мозга.
Кто-нибудь скоро нажмет кнопку вызова, и лифт поедет либо вверх, либо вниз, и жизнь, или как там, черт дери, назвать то, чем он здесь занимается, покатится снова. Но сейчас есть только пронзительный покой этой недвижной коробки и тихий прерывистый звук его частого дыхания. Лифт был бы странноватым местом для смерти. Хотя плюс в том, что его бы быстро нашли, и трупный запах не успел бы разлиться по квартире. Он бы стал чем-то вроде легенды «Версаля» — бывшая рок-звезда найдена мертвой в лифте. Пышным цветом расцветут разного рода домыслы, почему он был обнаружен босой, с мокрыми кедами в руке. А потом, довольно скоро шумиха уляжется, и он превратится всего лишь в очередную запись в обширном и неизменно пополняющемся сборнике трагических преданий этого места.
Он все-таки собирается с силами и добредает по коридору до своей комнаты, где падает на кровать и где, лишь изредка выходя отлить, он проводит двое суток в полусознательном состоянии и полнейшем молчании.
Глава 44
Эшли Росс празднует бат-мицву в загородном клубе «Стоунли» в компании трехсот ближайших друзей своих родителей. Это вечеринка в тропическом стиле, посему в атриуме трое чернокожих людей в дредах и платьях играют на стальных барабанах, вокруг искусственные пальмы, а на стенах — телеэкраны, на которых голубые волны накатывают на белоснежные пляжи.
Всем гостям поверх пиджаков и платьев надели коралловые ожерелья, а в баре мешают «Багама маму» и прочие коктейли с ромом. Сильвер столько раз выступал на подобных мероприятиях, что узнает и темнокожих барабанщиков, и барменов, и женщин, сидящих в углу и вплетающих в волосы девочкам ленты с бусинами. Его не перестает поражать, на что люди готовы потратить заработанные в поте лица деньги. Однако «Багама мама» работает, и шведский стол тоже на уровне, так что в общем и целом грех жаловаться.
Он не хотел идти, о чем без обиняков и заявил Рубену, когда тот объявился у него дома, вытряхнул из кровати и отправил в душ.
— Давай, — сказал он, стоя над кроватью. — Ты мне обещал.
— Нет, я тебе поддакивал.
— Без разницы, — заметил отец, выдергивая из-под него подушку. — Господи, эти вещи нужно сжечь. Ты вообще когда-нибудь что-нибудь относишь в стирку?
— Мне нехорошо, — сказал Сильвер, сворачиваясь клубком.
