Зиновий Зиник - Лорд и егерь
«Совершенно с вами согласен», — пресек его полемический «драйв» Эдвард, согласно закивав головой. По его мнению, Амнести Интернешнл забывает о правах животных в странах тоталитаризма. Там догов заставляют охранять государственную границу — заставляют их, собак, бросаться на людей, как будто они, собаки, бешеные. Куда бы ни сворачивал их, Эдварда с Карвалановым, разговор, он в конце концов непременно упирался в собачью конуру. Начинался по-человечески, а кончался собачиной. Однако по прибытии в Москву лорду очень быстро (к радости Карваланова) дали понять, что его приверженность к советской фауне не должна распространяться за пределы дозволенной иностранцам зоны — т. е. московской городской черты. От нечего делать лорд направился по одному из адресов международной «амнезии».
«Бес… бес…», — пытался припомнить он четырехэтажное московское название.
«Бес? Черт! Может быть: Чертаново?» — гадал вместе с ним Карваланов.
«Бес… Бездумкопф?» — рискнул предположить Эдвард.
«Бескудниково!» — догадался Карваланов. «Я там жил. В промежутках между арестами».
«Там такие очереди на автобус!» — сочувственно замотал головой лорд. Но Карваланов стал защищать очереди, сказав, что советская очередь — это и парламент, народное собрание, и одна большая семья.
«Конечно, и прикрикнут на тебя, и локтем, бывает, толкнут, но зато какое чувство единства. Западу, по-моему, этого крайне не хватает», — эпатировал не столько лорда, сколько самого себя Карваланов. Он, кто всегда настаивал на своем праве жить и действовать в одиночку, вне толпы, он, оказавшись в Англии — стране одиночек-островитян, вдруг стал тосковать о единении с массами.
«На меня, знаете, в очереди смотрели как на шпиона», — сказал лорд. «А вот в автобусе я как раз и почувствовал сплоченность. Настоящее единство тела и духа. Там так, Карваланов, от всех пахнет!» — признался он с извиняющейся улыбкой. За дверьми же автобуса, по его словам, простирался мираж. Снежная пустыня. Антарктика. И многоквартирные блоки белеют, как айсберги. Ни номера дома, ни названия улицы. Мираж.
«Я знаю эти жилые массивы», — сказал Карваланов. «Там нету улиц, там нумерация идет по корпусам, как в тюрьмах. Вам какой номер нужен был?» — осведомился он с деловитостью старожила, как будто остановился с лордом на углу своего квартала в Бескудникове. Лорд порылся в записной книжке. Услышав номер дома, корпуса и квартиры, Карваланов воскликнул: «Но это же мой адрес!» — и, опомнившись, уточнил: «Бывший».
«Чей же еще адрес я мог получить от этой самой международной амнезии», — упорно путал лорд название организации. Однако международная известность Карваланова среди организаций с экзотическими названиями совершенно не помогала у него на родине. Впрочем, проверить и этот факт было негде да и не у кого: кругом снег, мороз и воют закоченевшие собаки. Вокруг собралась целая свора бездомных псов, как будто напрашиваясь на разговор. Одного из них лорд сразу запомнил: с огромной черной подпалиной вокруг глаза, как будто синяк.
«Вокруг правого глаза?» — поинтересовался Карваланов.
«Он выглядел самым несчастным», — кивнул утвердительно лорд. «Я попытался завязать с ним отношения, протянул ему руку, руку дружбы, хотел приласкать, а он — представляете? — тут же вцепился мне в ногу. На снегу — лужа крови. Я кричал от боли и отчаяния. Сейчас много пишут об отзывчивости русской души. Я вам, Карваланов, скажу: ни одна собака в округе не отозвалась».
Оставляя кровавые следы на снегу, лорд добрался до автобусной остановки. Как он попал в поликлинику, сказать трудно: его в полуобморочном состоянии привели туда в сопровождении милиционера. Вместо того чтобы тут же заняться кровавым и зловредным собачьим укусом, лорда стали выспрашивать, как на светском рауте в лондонском салоне, о месте и годе рождения, как и почему он попал в столь отдаленный район Москвы и с какой целью стал заигрывать с местными бродячими псами. А потом вдруг объявили, что не отпустят его, пока он не пройдет курса инъекций с целью предотвращения бешенства. 40 уколов — по одному в день. У лорда обратный полет через неделю — уже закомпостирован, но доктор сказал, что лишь безумец может выпустить на волю пациента, подозреваемого в бешенстве, а он, доктор, не безумец, а ответственный советский врач, не желающий опозорить советскую медицину перед Западом.
Лорд потребовал, чтобы его немедленно связали с посольством, но в поликлинике сказали, что «посольство подождет», что «бешеный иностранец даже за границей не нужен».
«Это же старый сталинский трюк: борьба с космополитизмом, врачи-отравители, засилье иностранщины», — увлекся Карваланов ситуацией, хотя бы на время уводившей участников разговора прочь от опостылевшей фазаньей охоты. «Кругом враги внутренние и внешние, а тут еще и эпидемия бешенства. Прививки кого хочешь запугают. Этот врач из диспансера, он был явно связан с органами: эти его шуточки насчет иностранцев и бешенства. Недаром на допросе присутствовал милиционер».
«На каком допросе?» — явно не понял лорд.
«В поликлинике. Вы же сами сказали, что вас допрашивали: имена, адреса, телефоны. Мой адрес спрашивали? Кстати, отобрали ли у вас телефонную книжку?»
На этот вопрос Эдвард затруднялся дать ясный ответ. Дело в том, что после первой же инъекции Эдвард упал в обморок и очнулся уже в отеле. Все было при нем, телефонная книжка в кармане, но дикий туман в голове. Он было решил, что это — результат перипетий в «Бес… Бес… Никак не выговоришь», и на следующий день отправился, как ему было предписано, в диспансер на очередную инъекцию; после чего головокружение началось такое, что он еле на ногах держался. На обратном пути у дверей отеля его задержал швейцар. С перевязанной ногой, небритый, немытый (из-за бинтов он решил не принимать ванны) — вид у него был, с точки зрения швейцара, отнюдь не иностранный. А все документы — от паспорта до пропуска в отель для иностранцев — Эдвард забыл в тот день у себя в номере по причине обморочных головокружений. Пришлось вызывать милицию — и снова расспросы-допросы: кто, откуда и почему в Москве. С этого момента лорд понял, что за каждым его шагом следят.
«Напротив отеля, неподалеку, я стал замечать сотрудников госбезопасности, державшихся обычно по трое. А когда их было двое, они пытались завлечь меня в свои сети дружескими жестами, предлагая распить с ними некую наркотическую отраву в прозрачной бутылке, предназначенную явно для охмурения наивных иностранцев вроде меня. Они отхлебывали смесь из бутылки по очереди: можете себе представить, как эта жидкость действовала на иностранцев, если эти верзилы при каждом глотке страшно менялись в лице».
«Аналогичный эффект вызывает у меня ваш ирландский почин», — усмехнулся Карваланов иностранному восприятию московского распития на троих и, глотнув остатки ирландского самогона из бутылки, поморщился: «От него в глазах троится».
«Представьте мое положение: трое охранников — под окнами, напротив — зубчатые стены и башни Кремля, ощущение такое, что тебя заточили в тюремную крепость», — продолжал свою печальную историю лорд. В английском посольстве ему откровенно заявили, что ничем существенным помочь не могут: заболевание бешенством является вопросом внутренней политики советской страны, и если в стране — тоталитарный режим, значит, британец, уважающий законы иностранной державы и подозреваемый в бешенстве, должен терпеливо сносить тоталитарные методы лечения этого внутреннего заболевания. И консул предложил Эдварду виски и сигару как лучшее лекарство от головокружения. Консул был крайне поражен, узнав от лорда, что потребление алкоголя запрещено в связи с инъекциями против бешенства. Британское посольство тут же запросило диспансер: на каком основании британскому джентльмену запрещено потребление исконно британского напитка; британский джентльмен готов подставить свой зад для тоталитарных инъекций, но ему не заткнешь глотку, требующую после индийского чая ежедневной порции шотландского виски, сказал консул. На что ему было сказано, что английский лорд может вливать в себя виски сколько влезет, если готов умереть от судорог при виде стакана воды. Откуда вообще известно, что наш английский подданный действительно заражен водобоязнью, т. е., научно говоря, бешенством? — спросил возмущенный консул. Потому что его искусала бродячая собака, ответил врач. Но не все бродячие доги — бешеные, возразил консул. Вполне возможно, согласился врач; если бы удалось отыскать этого самого дога, покусавшего лорда, и убедиться в том, что спустя десять дней после укуса этот дог еще жив и все еще кусается, значит, этот дог не был бешеным. Но дог, покусавший лорда, был бродячей собакой; его местоположение и, следовательно, состояние здоровья — жив ли он и продолжает ли кусаться — проверить невозможно. Пока же дог не найден, нам, сказал врач, ничего не остается, как автоматически зачислять вашего покусанного английского лорда — в бешеные.
