Виктор Пелевин - Generation П
В приемной Азадовского сидел Морковин. Увидев мокрого Татарского, он довольно засмеялся:
– Чего, ноздри раскатал, да? Обломайся. Леня в отъезде, так что сегодня никакого пчеловодства.
Татарский почувствовал, что в приемной чего-то не хватает. Оглядев комнату, он заметил, что со стены пропали круглое зеркало и золотая маска.
– Куда это он поехал?
– В Багдад.
– А зачем?
– Там развалины Вавилона рядом. Чего-то его пробило на башню эту подняться, которая там осталась. Он мне фотографию показывал – очень круто.
Татарский не подал виду, что на него как-то подействовало услышанное. Стараясь, чтобы его движения выглядели естественно, он взял со стола сигареты и закурил.
– А чего это ему интересно так? – спросил он.
– Говорит, душа высоты хочет. Что это ты побледнел?
– Не курил два дня, – сказал Татарский. – Бросить хотел.
– Купи пластырь никотиновый.
Татарский уже пришел в себя.
– Слушай, – сказал он, – а я вчера Азадовского опять в двух клипах видел. Я его каждый раз вижу, как телевизор включу. Или в кордебалете танцует, или прогноз погоды объявляет. Что это все значит? Почему так часто? Сниматься любит?
– Да, – сказал Морковин, – есть у него такая слабость. Мой тебе совет – ты в это пока не суйся. Потом, может быть, узнаешь. Идет?
– Ладно.
– Давай к делу. Что у нас нового по сценарию для «калашникова»? Только что их брэнд-менеджер звонил.
– Нового ничего. Все то же самое: два деда сбивают Бэтмена над Москворецким рынком. Бэтмен, короче, падает на жаровню для шаурмы и бьет по пыли перепончатым крылом, а потом его закрывает хоровод баб в сарафанах.
– А почему два деда?
– У одного укороченный, а у другого – нормальный. Они весь спектр моделей просили.
Морковин немного подумал.
– Лучше, наверно, не два деда, а отец и сын. У отца нормальный, а у сына – укороченный. И тогда уж давай не только Бэтмена, а сразу Спауна, Найтмена и всю эту ихнюю пиздабратию. Бюджет огромный, надо закрывать.
– Если по уму, – сказал Татарский, – то у сына нормальный, а у отца укороченный.
Морковин подумал еще немного.
– Правильно, – согласился он. – Рубишь. Только не надо матери с подствольником, будет перебор. Ладно, я тебя не для этого вызвал. У меня хорошие новости.
Он сделал интригующую паузу.
– Это какие? – спросил Татарский с вялым энтузиазмом.
– Первый отдел тебя наконец проверил. Так что идешь на повышение – Азадовский велел тебя в курс ввести. Что я сейчас и сделаю.
В буфете было пустынно и тихо. В углу на штанге висел большой телевизор с отключенным звуком, передававший программу новостей. Кивнув Татарскому на столик у телевизора, Морковин подошел к стойке и вернулся с двумя стаканами и бутылкой «Smirnoff citrus twist».
– Выпьем. А то ты мокрый – простудишься.
Сев за столик, он каким-то особым образом потряс бутылку и долго разглядывал возникшие в жидкости мелкие пузырьки.
– Нет, ну надо же, – сказал он с изумлением. – Я понимаю, в ларьке на улице… Но даже тут поддельная. Точно говорю, самопал из Польши… Во как прыгает! Вот что значит апгрейд…
Татарский понял, что последняя фраза относится не к водке, а к телевизору, и перевел взгляд с мутной от пузырьков водки на экран, где румяный хохочущий Ельцин быстро-быстро резал воздух беспалой ладонью и что-то взахлеб говорил.
– Апгрейд? – спросил Татарский. – Это что, стимулятор такой?
– И кто только такие слухи распускает, – покачал головой Морковин. – Зачем. Просто частоту подняли до шестисот мегагерц. Кстати, сильно рискуем.
– Опять не понял, – сказал Татарский.
– Раньше такой сюжет два дня считать надо было. А теперь за ночь делаем. Поэтому и жестов больше можем посчитать, и мимики.
– А что считаем-то?
– Да вот его и считаем, – сказал Морковин и кивнул на телевизор. – И всех остальных тоже. Трехмерка.
– Трехмерка?
– Если по науке, то «три-дэ модель». А мужики их «трехмерзостью» называют.
Татарский уставился на приятеля, стараясь понять, шутит тот или говорит всерьез. Тот молча выдержал его взгляд.
– Ты что мне такое рассказываешь?
– То и рассказываю, что Азадовский велел. В курс ввожу.
Татарский посмотрел на экран. Теперь показывали думскую трибуну, на которой стоял мрачный, как бы только что вынырнувший из омута народного остервенения оратор. Неожиданно Татарскому показалось, что депутат действительно неживой – его тело было совершенно неподвижным, шевелились только губы и изредка веки.
– И этот тоже, – сказал Морковин. – Только его погрубей просчитывают, их много слишком. Он эпизодический. Это полубобок.
– Чего?
– Ну, мы так думских трехмеров называем. Динамический видеобарельеф – проработка вида под одним углом. Технология та же, но работы меньше на два порядка. Там два типа бывает – бобок и полубобок. Видишь, ртом шевелит и глазами? Значит, полубобок. А вон тот, который спит над газетой, – это бобок. Такой вообще на винчестер влазит. У нас, кстати, отдел законодательной власти недавно премию получил. Азадовский смотрел вечером новости, а там депутаты про телевидение говорят, что продажное, блядское и так далее. Азадовский, натурально, в обиду – разбор хотел начинать, трубку даже снял. Уже номер набирает и вдруг думает – с кем разбираться-то? Не, хорошо работаем, раз самих пробивает.
– Так что, они все – того?
– Все без исключения.
– Да ладно, не гони, – неуверенно сказал Татарский. – Их же столько народу каждый день видит.
– Где?
– По телевизору… А, ну да… То есть как… Но ведь есть же люди, которые с ними встречаются каждый день.
– Ты этих людей видел?
– Конечно.
– А где?
Татарский задумался.
– По телевизору, – сказал он.
– То есть понимаешь, к чему я клоню?
– Начинаю, – ответил Татарский.
– Вообще-то чисто теоретически ты можешь встретить человека, который скажет тебе, что сам их видел или даже знает. Есть специальная служба, «Народная воля». Больше ста человек, бывшие гэбисты, всех Азадовский кормит. У них работа такая – ходить и рассказывать, что они наших вождей только что видели. Кого у дачи трехэтажной, кого с блядью-малолеткой, а кого в желтой «ламборджини» на Рублевском шоссе. Но «Народная воля» в основном по пивным и вокзалам работает, а ты там не бегаешь.
– Ты правду говоришь? – спросил Татарский.
– Правду, правду.
– Но ведь это же грандиозное надувательство.
– Ой, – наморщился Морковин, – только этого не надо. Надуем – громче хлопнут. Да ты чего? По своей природе любой политик – это просто телепередача. Ну, посадим мы перед камерой живого человека. Все равно ему речи будет писать команда спичрайтеров, пиджаки выбирать – группа стилистов, а решения принимать – Межбанковский комитет. А если его кондрашка вдруг хватит – что, опять всю бодягу затевать по новой?
– Ну допустим, – сказал Татарский. – Но как это можно делать в таком объеме?
– Тебя технология интересует? Могу рассказать в общих чертах. Сначала нужен исходник. Восковая модель или человек. С него снимается облачное тело. Знаешь, что такое облачное тело?
– Это что-то типа астрального?
– Нет. Это тебя какие-то лохи запутали. Облачное тело – это то же самое, что цифровое облако. Просто облако точек. Его снимают или щупом, или лазерным сканером. Потом эти точки соединяют – накладывают на них цифровую сетку и сшивают щели. Там сразу несколько процедур – stitching, clean-up и так далее.
– А чем сшивают?
– Цифрами. Одни цифры сшивают другими. Я вообще сам не все до конца понимаю – гуманитарий, сам знаешь. Короче, когда мы все сшили и зачистили, получаем модель. Они бывают двух видов – полигональные и так называемый nurbs patch. Полигональные – из треугольничков, а «нурбс» – из кривых, это продвинутая технология, для серьезных трехмеров. Депутаты все полигональные – возни меньше и лица народнее. Ну вот, когда модель готова, в нее вставляют скелет. Тоже цифровой. Это как бы палочки на шарнирах – действительно, выглядит на мониторе как скелет, только без ребер. И вот этот скелет анимируют, как мультфильм, – ручка сюда, ножка туда. Вручную, правда, мы уже не делаем. У нас специальные люди есть, которые скелетами работают.
– Скелетами?
Морковин поглядел на часы.
– Сейчас как раз съемка в третьем павильоне. Пойдем посмотрим. А то я тебе до вечера объяснять буду.
Помещение, куда Татарский робко вошел вслед за Морковиным через несколько минут, походило на мастерскую художника-концептуалиста, получившего большой грант на работу с фанерой. Это был зал высотой в два этажа, заставленный множеством фанерных конструкций разной формы и не очень ясного назначения, – тут были ведущие в никуда лестницы, недоделанные трибуны, фанерные плоскости, спускавшиеся к полу под разными углами, и даже длинный фанерный лимузин. Ни камеры, ни софитов Татарский не заметил – зато у стены громоздилось множество непонятных электрических ящиков, похожих на музыкальную аппаратуру, возле которых сидело на стульях четверо человек, по виду инженеров. На полу возле них стояла полупустая бутылка водки и множество пивных банок. Один из инженеров, в наушниках, глядел в монитор. Морковину приветственно помахали руками, но никто не стал отвлекаться от работы.
