Джек Керуак - Ангелы Опустошения
Мы возвращаемся в своей малолитражке и разворачиваемся и все машем Кевину и Эве, и едем обратно по Мосту в Город —
– Ах Коди, я не знаю кошаков ненормальнее тебя, – сдается теперь Рафаэль —
– Послушай Рафаэль, ты говорил что ты Рафаэль Урсо Поэт-Игрок, давай же, парень, поехали с нами завтра на ипподром, – подзуживаю я —
– Черт возьми могли бы и сегодня успеть если б не было так поздно, – говорит Коди —
– Заметано! Еду с вами! Коди ты мне покажешь как выигрывать!
– Да все ништяк!
– Завтра – заедем за тобой к Соне
Соня девчонка Рафаэля но годом раньше Коди (естественно) увидел ее и влюбился («О чувак ты не соображаешь как Шарль Сван сходил с ума по тем своим девушкам – ! – сказал мне как-то Коди… – Марсель Пруст никак не мог быть педиком и написать такую книгу!») – Коди втрескивается во всех симпотных чувих в округе, он преследовал ее и притащил даже свою шахматную доску чтобы играть с ее мужем, однажды он притащил и меня а она там сидела в брючках в кресле расставив ноги перед шахматистами глядя на меня и говорила «А разве ваша жизнь одинокого писателя не становится монотонной, Дулуоз?» – Я соглашался, видя у нее в штанах разрез, который Коди естественно пока подставлял слона королевской пешке тоже видел – Но она в конце концов дала Коди отставку сказав «Я знаю чего тебе нужно», а после этого все равно бросила мужа (шахматную пешку) (теперь исчезнувшего со сцены временно) и ушла жить с только-что-приехавшим-с-востока трепливым Рафаэлем —
– Мы заберем тебя у Сони на фатере
Рафаэль говорит
– Ага, только я с нею поругался на этой неделе и ушел, Дулуоз можешь ее себе взять
– Мне? Отдай ее лучше Коди, он обезумел —
– Нет, нет, – говорит Коди – он уже свалил ее с плеч —
– Сегодня вечером все поедем ко мне и будем пить пиво и читать стихи, – говорит Рафаэль, – а я начну собирать вещи
Мы возвращаемся в ту кофейню где снова ждет Ирвин, и тут одновременно в дверях возникает Саймон Дарловский, один, закончив на сегодня работать водителем «скорой помощи», потом Джеффри Дональд с Патриком Маклиром двое давних (давно устроившихся) поэтов Сан-Франа которые ненавидят нас всех —
И Гиа тоже входит.
82
К этому времени я уже выскользнул наружу и засунул пузырь калифорнийского пойла себе под хлястик и начал хлестать его так что все расплывается и возбуждает – Заходит Гиа руки в юбке как обычно и говорит своим низким голосом
– Ну это уже весь город знает. Журнал «Мадемуазель» собирается вас снимать в пятницу вечером —
– Кого?
– Ирвина, Рафаэля, Дулуоза – А в следующем месяце журнал «Лайф».
– Где ты это услыхала?
– Без меня, – говорит Коди как раз когда Ирвин хватает его за руку и говорит чтобы тот приходил. – В пятницу я буду на вахте вечером
– Но Саймон с нами сфотографируется! – торжествующе выкрикивает Ирвин, хватая Дарловского за плечо, и Дарловский просто кивает —
– А можно потом устроить половую оргию? – спрашивает Саймон.
– Без меня, – говорит Гиа —
– Что ж и там меня может не быть, – говорит Коди, и все наливают себе кофе из электрической кофеварки и сидят за тремя разными столиками и прочая Богема и прочие Подземные входят и выходят —
– Но у нас получится у всех вместе! – вопит Ирвин. – Мы все станем знаменитыми – Дональд и Маклир пошли с нами!
Дональду 32, пухлый, светлолицый, грустноглазый, элегантный, тихо отводит взгляд а Маклир, ему за 20, молодой, коротко стриженный, безучастно смотрит на Ирвина:
– О а нас уже сфотографировали отдельно сегодня
– И без нас?! – вопит Ирвин – затем соображает что существуют заговоры и интриги и глаза его темнеют от мысли, есть альянсы и расколы и расставанья в святом золоте —
Саймон Дарловский говорит мне
– Джек я искал тебя два дня! Где был? Чего делал? Те в последнее время сны снятся? Чёнть клевое? Какие-нибудь девчонки расстегнули тебе ремешок? Джек! Посмотри на меня! Джек! – Он заставляет меня на себя взглянуть, его напряженное дикое лицо с этим округло ястребиным носом и светлыми волосами теперь остриженными коротко (раньше дикая копна) и толстыми серьезными губами (как у Ирвина) но высокий и сухощавый и вообще-то недавно еще старшеклассник: – Мне нужно тебе миллион всего рассказать! Все про любовь! Я открыл секрет красоты! Это любовь! Любят все! Везде! Я тебе все это объясню – И впрямь на приближающемся поэтическом чтении Рафаэля (его первом представлении ярым поклонникам поэзии Фриско 50-х) он был назначен (по договоренности с Ирвином и Рафаэлем который хихикал только и ему было плевать) встать после их стихов и произнести большую долгую спонтанную речь о любви —
– Что ты там скажешь?
– Я скажу им всё – Ничего не упущу – Они зарыдают – Прекрасный брат Джек послушай! Вот тебе моя рука на целом свете! Возьми ее! Пожми! Ты знаешь что со мной было на днях? – внезапно кричит он в совершенстве воспроизводя Ирвина, а в остальное время имитирует Коди, ему всего 20: – Четыре часа дня вхожу в библиотеку с малиновой пилюлей – и что ты думаешь? —
– Малиновой?
– Дексидрен – у меня в животе, – похлопывая по нему: – Видишь? – торча в животе я наткнулся на «Сон чудно́го малого» Достоевского – Засек возможность —
– «Сон смешного человека», в смысле?
– возможность любви в клазельных покоях моего сердца но не снаружи сердца в реальной жизни, видишь, передо мной мелькнула любовная жизнь которая была у Достоевского в его глубокой темнице света, она всколыхнула во мне слезы тронула мне сердце и оно расширилось все блаженное, видишь, потом у Достоевского был его сон, видишь он кладет в ящик револьвер после того как просыпается, собирается застрелиться, БАМ! – хлопает ладонями, – и почувствовал желание любить и проповедовать еще острее – да Проповедовать – так он и сказал – «Жить и Проповедовать тот Узелок Истины который знаю так Хорошо» – поэтому стоит подойти сроку мне произносить речь когда Ирвин с Рафаэлем прочтут свои стихи, я заморочу всю группу и самого себя идеями и словами о любви, и почему люди не любят друг друга так сильно как могли бы – Я даже расплачусь перед ними чтобы стало ясно как я переживаю – Коди! Коди! Эй ты чокнутый юноша! – и он подбегает и тузит и тянет его, а тот только «Ах хем ха я» да поглядывает на свои старые железнодорожные часы, готовый бежать, пока мы все тусуемся. – У нас с Ирвином были долгие до-о-олгие разговоры, я хочу чтобы наши отношения строились как фуга Баха видишь где все источники движутся друг меж другом видишь – Саймон заикается, пятерней откидывает назад волосы, в самом деле очень нервный и сумасшедший, – И еще мы снимали всю одежду с себя на вечеринках Ирвин и я и закатывали большие оргии, как-то ночью до того как ты приехал мы взяли эту девчонку которую Сливовиц знает и уложили ее в постель и Ирвин склеил ее, ты ей зеркальце еще кокнул, что за ночка была, я полминуты кончал в первый раз – У меня снов не было никаких, по сути полторы недели назад я наспускал во сне а самого сна не помню, как одиноко…
Потом он хватает меня
– Джек спи читай пиши болтай гуляй ебись и смотри и снова спи – Он искренне мне советует и окидывает меня встревоженным взором, – Джек тебе следует больше трахаться, мы должны уложить тебя в постель сегодня же!
– Мы едем к Соне, – влезает Ирвин который с восторгом прислушивался —
– Все разденемся и займемся – Давай Джек давай тоже!
– Что это он мелет? – орет Рафаэль подгребаясь к нам – Сумасшедший Саймон!
И Рафаэль по-доброму пихает Саймона а тот просто стоит как мальчишка оглаживая свою короткую стрижку и невинно так нам помаргивая,
– Это правда
Саймон хочет быть «совершенным как Коди», он говорит, как водитель, «говоритель», – он обожает Коди – Хорошо видно, почему Мэл-Именователь назвал его Русским Психом – Но и он всегда совершает невинные опасные штуки, вроде подбежать вдруг к совершенно незнакомому человеку (хмурому Ирвину Минко) и поцеловать его в щеку от избытка чувств: «Эй здоро́во», а Минко ответил «Ты себе не представляешь как близок ты был только что к смерти».
А Саймон, осажденный со всех сторон пророками, не мог понять – к счастью мы все были рядом защитили бы, а Минко добрый – Саймон, истинный русский, хочет чтобы весь мир возлюбил, вообще-то потомок какого-то полоумного милого Ипполита и Кирилова Достоевской царской России XIX столетия – Да и похож тоже, как когда мы все ели пейотль (музыканты и я) и вот они мы такие заколачиваем здоровенный сейшак в 5 часов вечера в подвальной квартирке с тромбоном, двумя барабанами, Скоростюхой на пианино а Саймон сидел под горевшей весь день красной лампой с древними кистями, его каменистое лицо все изможденно в неестественной красноте, как вдруг я увидел: «Саймон Дарловский, величайший человек в Сан-Франциско» и позже той же самой ночью ради Ирвинова и моего развлечения когда мы топали по улицам с моим рюкзаком (вопя «Великое Облако Истины!» шарагам китайцев выходящих из игорных комнат) Саймон устроил небольшую оригинальную пантомиму а-ля Чарли Чаплин но своеобразную его собственным тоже русским стилем которая состояла из того что он вбежал пританцовывая в вестибюль полный людей смотревших телевизор в мягких креслах и закатил им сложную пантомиму (изумления, руки в ужасе ко рту, оглядываясь, опаньки, прогибаясь, заискивая, выскальзывая прочь, такого ждешь от мальчишек Жана Жене которые дурачились бы на парижских улицах пьяные) (продуманный маскарад с умом – Русский Псих, Саймон Дарловский, который вечно напоминает мне моего двоюродного брата Ноэля, как я всегда ему говорю, мой давний кузен из Массачусетса у которого было такое же лицо и глаза и он скользил бывало призраком вокруг стола в неосвещенных комнатах и выдавал «Муээ хи хи ха, я Призрак оперы» (но по-французски, je suis le fantôme de l’opéra-a-a-a) – И еще странно, что места работ у Саймона всегда были какие-то уитменовские, медбрат, он бывало брил пожилых психопатов в лечебницах, ухаживал за больными и умирающими, а теперь начав водить неотложку в какой-то больничке рассекал по всему Сан-Франу целыми днями подбирая униженных и увечных на носилки (жуткие места где их находили, каморки на задворках), кровь и горе, Саймон уже не Русский Псих, а Саймон Нянька – И волоска на чьей-нибудь голове никогда бы не повредил если б даже старался —
