Патти Смит - Просто дети
Дэвид убеждал Роберта не сдаваться, и тот носил свои работы по галереям, но все без толку. Роберт не пал духом. Нашел альтернативу — решил на свой день рождения показать коллажи в галерее Стэнли Эймоса в „Челси“.
Первым делом Роберт отправился в „Лемстонз“ — универмаг типа „Вулвортса“, только поменьше и подешевле. Мы с Робертом под малейшим предлогом устраивали набеги на его старомодный ассортимент: пряжа, выкройки, пуговицы, всякая галантерея, журналы „Редбук“ и „Фото-плей“[101], лампады для благовоний, поздравительные открытки, огромные „семейные“ упаковки леденцов, заколок и лент. Роберт скупил кучу классических серебристых рамок от „Лемстонз“. Стоили они доллар за штуку и пользовались большой популярностью, их покупала даже сама Сьюзен Зонтаг.
Роберт хотел, чтобы приглашения выглядели оригинально. Взял фривольные игральные карты, купленные на Сорок второй, и напечатал текст на их обороте. А потом вставил эти приглашения в обложки для документов из кожзаменителя, выдержанные в ковбойском стиле, — их он приобрел в „Лемстонз“ вместе с рамками.
На выставке Роберт развесил свои коллажи, объединенные мотивом ярмарочных уродов, но для вернисажа заготовил довольно крупную инсталляцию-алтарь. В нее он включил кое-что из моего имущества: например, волчью шкуру, бархатное кашне с вышивкой и французское распятие. Мы немножко поспорили, хорошо ли одалживать мои вещи, но, разумеется, я уступила, а Роберт заявил: — Так все равно же никто не купит. — Ему просто хотелось, чтобы инсталляцию увидело побольше народу.
Выставка состоялась в 510-м номере „Челси“. В комнате яблоку было негде упасть. Роберт пришел с Дэвидом. Оглядываясь по сторонам, я как бы видела всю историю нашей жизни в отеле в лицах. Сэнди Дейли, одна из самых пламенных поклонниц таланта Роберта, сияла. Гарри был так очарован алтарем, что решил заснять его для своего фильма „Махагонни“. Джером Рэньи, один из авторов мюзикла „Волосы“, купил коллаж. Коллекционер Чарльз Коулз назначил Роберту встречу для разговора о возможных приобретениях. Джерард Маланга и Рене Рикар беседовали с Дональдом Лайонсом и Брюсом Рудоу. Дэвид прекрасно справлялся с ролью хозяина вечера и рассказывал публике о творчестве Роберта.
Это оказалось непросто — наблюдать, как люди всматриваются в работы, которые Роберт создавал на моих глазах. Творчество Роберта вышло за пределы нашего с ним маленького мира. Именно этого я всегда и желала, но теперь почувствовала легкий укол скупости: разве можно делиться нашей собственностью с чужими? Правда, пересилило другое чувство — радость за Роберта, который весь раскраснелся от удовольствия: его вера в себя подтвердилась, он увидел будущее, к которому стремился так целеустремленно, на которое так усердно работал.
Вопреки прогнозу Роберта, Чарльз Коулз купил инсталляцию-алтарь, и моя волчья шкура, кашне и распятие больше уже ко мне не вернулись.
— Леди умерла.
Бобби позвонил мне из Калифорнии — оповестить о смерти Эди Седжвик. Я не была с ней знакома, но в школьные годы мне как-то попался „Вог“ с ее фотографией: она делала пируэты на фоне нарисованной лошади. По ее лицу казалось: для нее никто на свете не существует, кроме нее самой. Я вырвала фото из журнала и повесила на стену.
Бобби, похоже, был искренне удручен ее безвременной смертью.
— Напиши для нашей маленькой леди стихотворение, — сказал он, и я обещала.
Чтобы написать элегию на смерть такой девушки, как Эди, мне требовалось разбудить в себе что-то девчоночье. Пришлось задуматься, что значит быть женщиной, и я погрузилась в глубины своего естества, а дорогу мне указывала девушка, которая позировала фотографу на фоне белой лошади.
Настроение у меня было битническое. Вокруг невысокими стопками лежали мои библии. „Святые варвары“[102]. „Сердитые молодые люди“[103]. Мне попались стихи Рэя Бремстера. Он-то и расшевелил меня всерьез. Рэй, человек-саксофон. Чувствовалось, с какой легкостью он импровизирует: слова лились свободным потоком, точно он просто конспектировал свои мысли. В приливе вдохновения я поставила на проигрыватель диск Колтрейна, но дело не шло. Почувствовала: я не пишу, а просто дрочу.
Однажды Трумэн Капоте съязвил, что Керуак не пишет, а печатает на машинке. Но Керуак, барабаня по клавишам, выплескивал на бумагу свою личность. А вот я действительно только печатаю. Я раздосадованно вскочила.
Раскрыла антологию битников, набрела на „Море манит к себе“ Джорджа Мендела. Прочитала вполголоса, и еще раз, уже во всю глотку, чтобы постичь море, которое он облек в слова и ускоряющийся ритм волн. Меня понесло: я то изрыгала строчки Корсо и Маяковского, то снова возвращалась к морю, чтобы Джордж столкнул меня с обрыва.
Бесшумно, своим кошачьим шагом, вошел Роберт. Присел, мерно кивая. Слушал каждой клеточкой тела и души. Мой художник, ни за что не соглашавшийся читать книги. Потом потянулся и взял с пола ворох стихов.
— Тебе надо бережнее обращаться со своими произведениями, — сказал он.
— Да я так, сама даже не понимаю, что пишу, — пожала я плечами, — но бросить не могу. Я точно слепой скульптор: кромсаю на ощупь.
— Ты должна показать людям, что ты умеешь. Что ж ты не устроишь чтения?
Писательство начинало угнетать меня: оно давало слишком мало работы моему телу.
Но Роберт сказал мне, что кое-что придумал:
— Патти, я организую тебе чтения.
Я вовсе не надеялась, что в обозримом будущем выступлю на собственном поэтическом вечере, но идея Роберта меня все-таки заинтересовала. Я писала стихи, добиваясь, чтобы они нравились мне самой и еще небольшой горстке людей. Пожалуй, пора выяснить, смогу ли я выдержать экзамен в стиле Грегори. В глубине души я знала, что готова.
Для рок-журналов я тоже стала писать больше — для „Кродэдди“, „Серкус“, „Толлинг стоун“. В те времена профессия музыкального обозревателя могла быть высоким призванием. Я высоко ценила, например, Пола Уильямса, Ника Тошеса, Ричарда Мельцера и Сэнди Перлмена. Сама я брала пример с Бодлера, автора блестящих идиосинкразических статей об искусстве и литературе XIX века.
Мне прислали на рецензию двойной альбом Лотте Ленья. Я твердо решила: эта великая артистка заслуживает признания. Позвонила Дженну Веннеру в „Толлинг стоун“. До этого я с ним даже ни разу не разговаривала, и моя просьба его, видно, озадачила. Но когда я сказала, что на обложке „Bringing It All Back Home“ Дилан держит в руках пластинку Лотте Ленья, Веннер смилостивился. Я настроилась на нужный лад, когда писала эпитафию Эди Седжвик, и теперь старалась подчеркнуть роль Лотте Ленья не только как артистки, но и как яркой женщины. Сосредоточенная работа над статьей просочилась, как кровь, в мои стихи, дала мне новый метод самовыражения. Я не верила, что статью опубликуют, но Дженн позвонил. — Выражаешься ты как шофер-дальнобойщик, а статью написала изящную, — заметил он.
Благодаря работе для рок-журналов я познакомилась с авторами, которыми восхищалась. Сэнди Перлмен подарил мне „Эпоху рока — П“, антологию, в которой Джо Нэйтан Эйзен собрал лучшие статьи о музыке за предыдущий год. Больше всего меня тронула статья Ленни Кея о пении а капелла, где эрудиция сочеталась с теплотой. Вспомнились мои корни: перекрестки моей юности, где мальчишки собирались и пели ритм-энд-блюзовые песни на три голоса. Вдобавок статья Кея контрастировала с циничным, самодовольным тоном многих критиков того времени. Я решила отыскать Кея и поблагодарить его за такую окрыляющую статью.
Ленни работал продавцом в „Виллидж олдиз“ на Бликер-стрит, и как-то субботним вечером я туда зашла. На стенах магазина висели автомобильные колпаки, на полках стояли сорокапятки старых времен. В этих пыльных штабелях можно было отрыть чуть ли не любую песню — только назови. Во время следующих моих визитов, если покупателей не было, Ленни ставил наши любимые синглы, и мы танцевали под „Bristol Stomp“ группы The Dovells или отплясывали „восемьдесят один“[104] под „Today's the Day“ в исполнении Морин Грей.
У „Макса“ поменялся состав завсегдатаев. В то лето регулярные выступления The Velvet Underground привлекли в ресторан новых хранителей рок-н-ролльного огня. За круглым столом часто теснились музыканты и рок-журналисты, тут же сидел Дэнни Голдберг — заговорщик, готовивший революцию в музыкальном бизнесе. Там, где Ленни, всегда можно было встретить Лиллиан Роксон, Лайзу Робинсон, Дэнни Филдса и других. Итак, в дальнем зале стали хозяйничать новые люди. Все еще можно было рассчитывать, что в дверь вплывет Холли Вудлаун, Андреа Фелдман будет танцевать на столах, а Джеки и Уэйн — надменно блистать остроумием, но стало очевидно: в ближайшем будущем они перестанут быть центром притяжения.
Мы с Робертом теперь проводили у „Макса“ меньше времени: у нас появились свои компании. И все же „Макс“ отражал нашу судьбу. Роберт начал фотографировать завсегдатаев, принадлежавших к миру Уорхола, хотя они уже разбредались по другим местам. А я понемногу осваивалась среди рок-музыкантов благодаря тому, что писала стихи и песни, а затем и сама вышла на сцену.
