Радек Йон - Memento
Длинная пауза. Надзиратель снова прохаживается по комнате.
— А вчера на прогулке две цыганки всю дорогу о чем-то шептались. Не иначе как про меня. Их на меня натравили!
И вдруг кричит:
— Все вы тут спите и видите, как бы меня кокнуть! Все! Просто потому, что я наркошка!
— Ну хватит. Пошли, что ли, назад в отделение, а? — Надзиратель берет Еву за плечи, приподнимает со стула.
Она и пятидесяти не весит, отмечает про себя Михал.
— Ну, что я говорил? — моргает ему надзиратель. — Я ведь предупреждал. Жаль, конечно…
Проклятая жизнь.
Согнувшаяся тень в коридоре. Какое-то жалкое подобие того, с кем несколько лет назад я виделся на дискотеке.
— Хоть одну дозу! — канючит он в дверную щель, подстрахованную цепочкой. Рука просунулась прямо в переднюю.
— Чего тебе? — спрашивает Михал, словно не знает наперед. Словно каждый раз не повторяется одно и то же.
— Гонза мне не дает. А я в обломе…
— Мы не можем варить для всей Праги. Пойми ты. Мы завязали.
Захлопнуть дверь. Тринадцатый проситель за день. Квартира Гонзиного деда постепенно становится местом паломничества. А от такой известности добра не жди.
Испариться, что ли, отсюда? Но куда? Михал, нервничая, поджидает условного звонка. Наконец-то Гонза!
— Надо кончить с этим на время. Иначе нас тут повяжут, — выпаливает Михал, едва тот входит.
— Говорю тебе, за это не сажают.
— Пришьют чего-нибудь еще. Хоть тунеядство.
Сколько прошло дней, как меня выперли с работы? Девятнадцать. На поиски нового места осталось одиннадцать. А дальше?
— Я не могу отказывать постоянным клиентам.
Легко тебе разглагольствовать. Сам перестал работать всего с неделю назад.
— Мы ведь не договаривались, что ты будешь толкать болтушку! — Михал переходит на крик.
— А что еще мне с ней делать?
Господи боже, мы катимся в какую-то бездонную пропасть.
— Спокуха! Я даю только самым надежным.
— А те, кто сюда таскается? Они как унюхали?
Гонза пожимает плечами.
— Так вот, чтоб ты знал, я завязываю. Не хочется снова в зону. Найду себе работу, а варить буду для нас двоих. Раз в месяц. Не больше. И баста. В гробу я видал этих дуриков, что сюда таскаются!
— Вот как? — Натянутая улыбка. — А жить где будешь?
— А где бы… — На большее Михала не хватило.
— Это я к тому, что, помнится, мы кое о чем договаривались, — торжествует Гонза. — Ты тут живешь за болтушку. А чем будешь платить, если я закрою лавочку?
— Сука! Припер меня, гадина! — Михала аж трясло от ненависти.
Сунуться к предкам. После всего? Добровольное заключение. До самой смерти. А как там варить? На все эти причиндалы ведь Гонза давал. Да, повязал круто. Теперь вместо Рихарда — тот хоть головастый был — придурок Гонза. Неужто я так уторчался, что даже эта шваль меня может прижать?
Вдохнуть, как перед прыжком в ледяную воду. Надо учиться терпеть. Лучше это, чем тюрьма. Что будет потом? Черт его знает. Позвоню.
— Михал! — Ни слова больше, только ужас в глазах.
— Мне нужно выспаться, мам.
— Да ты прямо скелет! Давай я тебя накормлю.
— Потом.
Повалиться на кровать. На свою кровать. Вот здесь почти двадцать лет я строил грандиозные планы. Заснуть. Поскорее. А когда придут ломки? Откуда я знаю. Может, еще буду спать.
— Михал, поешь. Слышишь, Михал?
Желудок свело от голода, но нет сил приоткрыть глаза.
— Ну вот. Ты лежишь тут уже целые сутки! Я покормлю…
Он ощущал мамины руки. Как она приподнимает его и подкладывает подушку. Ложку, продирающуюся сквозь зубы. Манную кашу и какао на нёбе и языке. Как для грудного. На слова не было сил. Только послушно глотать. Спать! Это была единственная, всепоглощающая мысль. И еще страшный голод… Хорошо бы спать и есть одновременно. Он даже не думал, каково теперь матери. Даже не замечал, что она сидит на его постели. Только вкус манной каши и еще жуткая сонливость. Полный упадок сил.
Бесконечный сон. С двумя перерывами в день, когда мама приходила кормить. Голод, который подступал сразу, стоило его разбудить, голод, который не проходил и от полной тарелки еды. Наесться бы досыта, но не было сил. Даже долго глотать он и то не мог. Михал терял сознание посреди кормления. Первые четыре дня желудок изрыгал почти все, что с невероятным трудом впихивала в него мать. К концу недели Михал стал просыпаться от страшных болей в костях, так быстро он набирал вес. Будто скелет не способен был выдержать на себе все это мясо. Больше всего доставалось позвоночнику. Бывали минуты, когда Михал корчился от невыносимой стреляющей боли в спине. Словно кто-то вонзал иглу прямо в мозг. А после часа безуспешных попыток забыться ему снова казалось, будто он не спал несколько дней. Он уже не засыпал, а просто терял сознание. И так бесконечные четырнадцать дней и ночей.
Встать наконец и стряхнуть эту проклятую вечную слабость. Иначе пролежу тут до самой смерти. Но встать — значит снова нарваться на проповеди. А чего еще ты ждал?
Выслушать все, опустив голову, согласиться, мол, вижу, куда докатился, наобещать с три короба. Скорей бы уж это кончилось. Найти работу. Единственный шанс удрать из дома. И все возвратится на круги своя.
В подъезде дома напротив прячется Гонза. Черт его знает, сколько часов и дней. Первый раз выйти, и сразу из огня да в полымя. Мама, бедняга, думает, я работу ищу.
— Михал, я влип по самые уши. Варю как-то не так. Зашел бы, глянул…
Не ждал, что я от тебя свалю? Думал, крепко прижал.
— Знаешь, что? — улыбнулся Михал. — Каков поп, таков приход. В болтушке всегда есть что-то от автора. Неужто клиенты недовольны качеством?
Что, слопал!
— Так ты придешь? — Гонза опустил глаза.
Дубина. Скорее всего, температуру не держит. Потому и получается в лучшем случае заплетушка. Эта дрянь с болтушкой и рядом не лежала. Зато печень и почки у клиентуры так и хрюкают от счастья. А кайф? Дерьмо. Одни глюки.
— А будешь такое говно толкать, можно и по фейсу заработать, а? — подливал масла Михал.
Конечно, в случае, если клиенты с понятием. В основном-то по Праге ходит как раз такая псевдоболтушка.
— Вот тебе записка от Евы. — Гонза вытащил из кармана смятую бумажку. — Одна девчонка вынесла.
«Михал, держись подальше от всего. Я не хочу тебя снова потерять. Наши от меня отказались, жить негде. Тетка из собеса твердит, что устроит мне квартиру, вроде через национальный комитет. И без всякой очереди, потому что я неблагополучная. Факт тот, что они не могут выкинуть меня из тюрьмы прямо на улицу. Потрясно, а? Дождись меня, очень прошу. Ева».
Хожу по острию ножа. Чтобы вынести домашний ад до возвращения Евы, надо рисковать и хоть изредка варить для себя у Гонзы нормальную болтушку. Все лучше, чем снова поцапаться с предками и вылететь на улицу прямиком в объятия Гонзы. Надо бы от него подальше.
Сколько такое можно выдержать?
Варка раз в неделю. От страха ёкает очко. У Гонзы вмазаться, а домой прийти как ни в чем не бывало. Мама не должна подозревать ни о Еве, ни о Гонзе.
— Ну что?
— Место неважное. — Михал притворяется разочарованным.
— Почему? Через несколько лет можно и техником стать…
— Условия там жуткие. И зарплата гроши, — выкручивается Михал.
— Тебе ли привередничать, — сердится мама.
Очередной вечер, когда со мной не разговаривает даже дверная ручка.
— Телеграмма, — уже из дверей орет Гонза.
Ева в Праге! Адрес ее новой квартиры. Сегодня не до варки.
Как сумасшедший звоню в ее дверь, на которой пока нет таблички с фамилией.
Сколько же мы не виделись?
Любовь, как в первый раз. Что по сравнению с этим тысяча доз?
А ты у меня в тюрьме раздалась, думает Михал, сжимая Еву в объятьях. Все шиворот-навыворот. Нормальные люди в тюрьме худеют. А наркоманы поправляются. Он ведь прекрасно помнил, что, пока его не загребли, грудь у Евы была как у мальчишки. Михал страстно обнимал ее, пытаясь запомнить каждый миг этих нескольких украденных у судьбы минут. Кто знает, что ждет впереди.
— Я люблю тебя!
Еще немного полежать вот так, вместе. Нагие на одеяле в пустой комнате. Ни о чем не думать. Прикрыть глаза, чтобы не видеть руки и ноги, изуродованные шрамами от грязных иголок. Двое здоровых, красивых молодых людей в своей первой квартире.
— Останешься со мной?
Он кивнул.
Ева обняла, прижалась всем телом. Живот и пах пышут жаром.
— Я так этого ждала, Михал.
И вдруг вскочила, забыв, что голая, а на окне нет занавесок.
— У меня все продумано. Вот тут вместо кроватей будут матрацы, здесь когда-нибудь поставим кухонную мебель. Пока обойдемся несколькими тарелками, сковородкой и одной кастрюлей. Да, еще съездишь к Станде за нашим проигрывателем и пластинками…
