Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна
Сам в школе учит, что главный судья человеку — совесть, а где свою оставляет, когда мать мучает и меня шпыняет? Сдается мне, раздвоенный он какой-то. И в то же время раскошелился, отвалил кучу денег на книгу «Эрмитаж». Не для меня, конечно, а все равно приятно. С чужими умеет быть вежливым, уважительным, обходительным, иногда даже может сойти за галантного, преисполненного достоинством, а при мне не видит нужды прятать свое истинное лицо. Походя осыпает презрением, ироничными фразочками.
Никогда не замечала в нем даже простой приветливости. Косо всегда глядит. У него неуловимые глаза: вроде бы все видит насквозь, но не все желает замечать. Терпеть не могу его ледяной, обжигающий ненавистью взгляд, искаженное злостью лицо. От них делается зябко и хочется убежать далеко-далеко. И говорит, будто отмеряет, отвешивает слова по малой толике. Жадный в проявлениях эмоций.
На уроках рассказывает серым, бесцветным, безразличным голосом отрывисто, неохотно. Вдобавок, злит меня его преувеличенный педантизм. И улыбается ой как мало и редко. Да и то как-то зажато, не искренне, не открыто, не солнечно, словно боится или не желает порадовать. В его светло-карих глазах никогда не видно огня восхищения, одно невозмутимое равнодушие. Холодный туман взаимной вражды отравляет мне жизнь.
Недавно случайно увидела его с любовницей. Остолбенела, конечно. Потом отшатнулась, как от удара хлыстом, сжалась в комок, съежилась от обиды за мать. Он блаженное выражение с лица смахнул и в крысу превратился; мелко затрясся от злости, лицо перекосилось, словно лимон разжевал. Неприятные зенки вытаращил, гадостей мне наговорил. Я потом долго не могла унять нервную дрожь. А если вдуматься, я-то при чем? Уж во всяком случае, не меня следовало ругать! Я со станции возвращалась. Откуда мне было знать, что они будут идти по той же аллее? Вот какое у меня воплощение многолетней мечты об отце!
Иногда думаю: «Человек не может быть во всем идеальным. У меня тоже характер не слава богу. Но ведь другие меня понимают! А он не хочет. Я для него — пустое место, невидимка. Я всегда в его присутствии испытываю странную неловкость, будто виновата перед ним.
Для школы он старается, об учениках заботится, к любому подход находит. Когда расписание составляет, учитывает просьбы всех учителей. На станции дисциплина на страхе и угрозах держится, а наш отец голоса никогда не повышает, а ребята по струнке ходят. Склок, интриг никогда не бывает в коллективе. (Я раньше не вникала в закулисные дела, хотя иногда слышала от матери, что учителя «пощипывали» ее из зависти, когда отец был директором, но в основном все-таки уважали; и не всегда догадывалась о ехидной вражде между некоторыми коллегами потому, что отец всегда умел урегулировать проблемы любой сложности.) Мне нравится его забота о выпускниках. Десятиклассников никогда не отвлекает на колхозные работы. Если школьники выбрали свой путь, он негласно позволяет учителям давать им поблажку в неосновных предметах, чтобы они больше времени имели для дополнительных занятий по предметам, которые придется сдавать на вступительных экзаменах в институты. Значит, он хороший?
Не понимаю, хоть убей, чего он со мной такой желчный, ядовитый? Виртуозно разящими меня замечаниями сохраняет свое душевное равновесие? Ненавидит меня до такой степени, что способен только едкой яростью разрядиться? Видно, занозой я у него в мозгу засела. Так сам же себе ее загнал! А может, ему нравится изгаляться, и он выбрал меня безгласным, беззащитным объектом? ...Возьму самый просто пример. Отцу надо больше есть морковки, и я стараюсь по собственной инициативе каждый день ее чистить для него. Но стоит по какой-то причине мне этого не сделать, он сразу кривится, и я выслушиваю кучу желчных замечаний. А ведь ни разу не попросил, не напомнил! Конечно, мелочь, но их столько за день набирается!..
Я все о себе, да о себе. Еще не замучила тебя? Обычно я сознательно избегаю разговоров о своей прошлой и теперешней не очень складной жизни. Но вот с тобой... Я похожа на нытика?
— Ничего зазорного не вижу в наших откровениях. Иначе голова может взорваться от неразрешимых проблем. Иногда ее нужно освобождать от непосильной тяжести. Может, когда-нибудь я с раскаянием замечу, что в чем-то была не права, и мне будет стыдно за сегодняшние мысли и слова, но сейчас я так чувствую и так думаю, — отрывисто сказала Рита. — Теперь по-настоящему я бываю счастлива только в те краткие минуты, когда, опьяненная радостью общения с природой, сознательно или бессознательно отчуждаюсь от реальной жизни.
— Меня тоже не оставляют сомнения в своей правоте, я стараюсь пресекать свои попытки критиковать родителей, все чаще говорю себе «се ля ви», но, сдается мне, что в основном мы правы: мы не виноваты в происходящем в наших семьях и ничем не можем помочь. Нам остается терпеть незаслуженную кару. Рита, ты представляешь, я только на днях поняла, что отец «шпыняет» меня только тогда, когда мы с ним один на один. Почему?
— Наверное, хочет показать всем, что хорошо к тебе относится. Хитрый, — задумчиво сказала Рита. — Может, считает, что только через терпение ты сможешь заслужить его уважение?
— Странное предположение. Через мучения? Разве ребенок должен страдать, чтобы его полюбили? Глупость какая-то! Как я могу полюбить того, кто меня незаслуженно обижает! — взбунтовалась я.
Рита опять затронула волнующую ее тему:
— Что ты почувствовала, когда узнала, что отец изменяет?
— Сначала удивилась, была обескуражена, буря в душе разразилась. Кавардак поднялся в голове, долго находилась в сильнейшем замешательстве. Директор, учитель! Потом была удручена, подавлена. О жизни стала совсем плохо думать. Один раз услышала, как мать говорила бабушке: «Не вырвать мне гадких мыслей из головы: крепко вцепились, как корни старого дуба. Звезды от ревности из глаз сыплются». Грустно видеть мать в скорбной задумчивости. Жалко ее. Она, в принципе, хорошая женщина. Зачем он ее так?
— Ты обсуждаешь с братом поведение отца?
— Нет, конечно, он же ему родной.
— А с подружками?
— Не намереваюсь выворачиваться перед ними наизнанку и предъявлять свое сокровенное нутро, высвечивать беды, изливать душу или делать еще чего-либо в этом роде! Ты нездешняя, к тому же подруга по несчастью, вот у меня с тобой язык и развязался. И еще с одной детдомовской девочкой, но не на полную катушку как с тобой, — полыхнула я горькими словами.
— Я ненавижу отца. Не могу его простить. Он изверг рода человеческого, душегуб. В моем воображении мера наказания отца растет в соответствии с его поступками...
— Ты о Боге? — удивилась я. — Так он тоже мужчина...
Похоже, до Риты не дошел смысл моей реплики.
— Наверное, моя мама не может быть одновременно нервной с отцом и ласковой со мной, правда?
Робкая надежда засветилась в глазах Риты.
— Конечно, — уверенно подтвердила я, не желая лишать девочку добрых иллюзий.
— Я пыталась проще смотреть на жизнь, понять отца. Не получается. Ты грубишь своему отчиму? — поинтересовалась Рита.
— Нет. Я знаю в точности, что тогда на меня все будут злиться. Поэтому так рассудила: не стоит ворошить муравейник. Мне кажется: в некотором роде это разумно, потому что вся семья выигрывает. И в зависимость ни к кому не попадаю, и масла в огонь не подливаю. Это тоже очень важный факт. Как-то неожиданно сделала для себя гениальное по своей простоте открытие: в семье мне лучше помалкивать. Ведь не всякий раз удается правильно распорядиться своим умом. Зачем мне лишние оплеухи по больному самолюбию? Да и вообще предпочитаю держать свои настроения в непроницаемой тайне. Я даже негодую на себя, если не сдерживаюсь.
Один раз в четвертом классе я разозлила отца. Глупая была. Какой-то парень спросил его: «Молодой человек, скажите, пожалуйста, который час?» Отец ответил. А я расхохоталась. Он удивился и спросил, что меня так развеселило. Ну, я и брякнула: «Какой же вы молодой? Седой, лысый». Отец был разъярен моим наивным ответом. Затрясся, лицо красными пятнами пошло. «Мне, — говорит, — только сорок пять!» Я не ожидала такой бурной реакции, потому что на самом деле считала его старым, потрепанным. Выслушала его суровую отповедь и больше глупостей не совершала. Долго пыталась загладить свою непреднамеренную вину. Не предполагала, что он усмотрит в моих словах издевательство. Тогда еще не понимала, что ущемляю его мужское самолюбие.
