Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна
Вечерами особенно страдала. Мне казалась, что без меня бабушка может умереть и я больше никогда ее не увижу. Я дрожала и скулила, как самый несчастный, брошенный щеночек. Ничего меня не радовало, не отвлекало от грустных мыслей. Я истосковалась по бабушке. Мне так были нужны ее успокоительные слова! А вскоре я заболела и стала молить Бога, чтобы бабушка пришла ко мне хотя бы на один день. Поверь в сказку: она приехала! И привезла с собой чахлый, невзрачный цветок. Листочки у него были маленькие, круглые, темно-зеленые, бархатные на ощупь. Бабушка попросила меня смотреть на него каждый день и вспоминать деревню.
И вдруг цветок выпустил сразу восемнадцать бутонов! Потом было еще большее чудо: одновременно появилось восемнадцать огромных розовых цветков, похожих на сказочные колокольчики. Стебельки у них были толстые, сочные, а цветки хрупкие, нежные. Когда солнце падало на них, они сияли, как хрустальные. А вечером цветы казались таинственными, добрыми и волшебными. Я смотрела на них и поправлялась.
У бабушки я никогда не болела, а тут прошло совсем немного времени, и я опять слегла. Родители спали в соседней комнате. Я боялась пошевелиться, вся заледенела, онемела от страха. Я думала: «Почувствуйте, что мне холодно и скверно. Проснитесь!» А они спали. Потом я беззвучно звала бабушку. Мне от нее ничего не надо было. Только бы она прикоснулась ко мне рукой и сказала: «Я с тобой, моя милая». Даже когда выздоровела, я каждый вечер молилась: «Бабушка, приходи ко мне хотя бы на одни ночки. Мне так плохо без тебя. Если бы мама стала такой же доброй, как ты!»
Это когда мы становимся старше, то учимся менять заботу родителей на конфеты и платья, а маленьким нам нужна только любовь. Мне и сейчас хочется ласкового доброго взгляда. Как ты думаешь, когда мы перестанем нуждаться в любви родителей? — спросила Рита.
Взгляд ее при этом сделался странным, углубленным в себя.
— Не знаю, — ответила я деланно безразлично, потому что боялась расплакаться.
Как я ей сочувствовала! Мне очень хотелось отвлечься от грустной темы, но Рита продолжала:
— Знаешь, как я любила свою бабушку! Как никого больше в своей жизни!
Я молчала. Подступающие слезы сдавили горло.
— Представляешь, все в этой семье было не так, как в деревне. Я очень трудно привыкала. Вернее, я так и не привыкла к ним за полтора месяца. По возвращении из больницы маленький Сережа некоторое время жил с нами в городе. Он не понимал, что бабушка у нас одна на двоих, и не подпускал меня к ней. Если я садилась на стул, он тут же меня прогонял. Я уступала ему, как младшему, но все равно обижалась. Наконец, мы вернулись в деревню. Я снова была счастлива. После этого случая я поняла, как дорога мне бабушка и какое счастье жить с нею. Только в деревне у меня было настоящее детство.
Помню, как заворачивала в пеленку своего котенка и катала в зеленой грузовой машине. Хотела ему радости. Любимую курицу с огромным красным гребешком брала на руки и выносила в сад погулять. Песни ей пела. Она терпеливо сидела и не убегала. Весну очень любила, одуванчики. Подкидывала мячик, и мне казалось, что я лечу вместе с ним в небо, бегу по изумительно красивым белым облакам с золотой каймой. Головокружительное прекрасное ощущение бесконечного счастья и свободы! Десять лет в раю с бабушкой! Ее восторженность, нежность и сострадание передались мне. Я очень любила убирать и украшать комнаты. Бывало, и про уроки забуду. Бабушка подойдет, спокойно напомнит, и я слушалась. (В юности она была библиотекарем-просветителем, позже в школе преподавала.)
Потом, когда мама закончила два института и стала начальником, меня отвезли к ней. Она очень нервная и резкая. Не говорит, а приказывает тяжелым, властным голосом. Уже четыре года с нею и с отцом живу, а все равно очень боюсь ее. Ни тепла, ни радости от нее. Привычка к бабушкиной любви не позволяет мне довольствоваться малым со стороны родителей, — грустно посвящала меня в свое детство Рита.
Я смотрела в отворенную дверь сеновала. Струилось мягкое вечернее солнце. Природа отдыхала от жаркого летнего дня. И только неугомонные ласточки беспрерывно разрезали воздух своими острыми черными крыльями.
— Как ты думаешь, старики добрые потому, что бед много видели, или их такими с детства воспитывали? — спросила я.
— Не знаю. Когда бабушка заболела, я с такой любовью и нежностью за ней ухаживала! А за мамой — без души. Бабушка для меня была мамой и осталась ею.
— Я тоже считаю, что родители те, которые воспитывали.
— Из-за мамы я замкнутая, неуверенная, не способная себя защитить. Я постоянно ощущаю гнет ее власти, — пожаловалась Рита.
— А я еще никогда по-настоящему не была счастлива. Только полюбила папу Яшу, а он умер. Здесь мне трудно. День-другой радуюсь, а потом то мать накричит, то отец шпильку вставит — и опять грустно. Нет, светлые дни тоже бывают. Иногда соберемся всей семьей пельмени лепить. Так радостно делается! Кажется, что я в веселой, дружной семье. Зимой колбасы вместе делаем. Тогда мне хочется, чтобы это доброе время не заканчивалось. Меня радуют самые незатейливые пустяки, даже мелочи. Привезут родители сдобные белые булки из города — здорово! Как-то заснула с карамелькой за щекой. Мать узнала, испугалась, а мне приятно: беспокоится, не безразлична ко мне! Самое большое счастье для ребенка, когда семья обедает за одним большим столом, и все улыбаются, — так моя подруга Лена сказала.
Я всегда пытаюсь понять, почему человек поступает плохо, стараюсь оправдать его поведение. Это помогает мне прощать людей и самой не звереть. Но когда на меня обрушивается отчаяние и стальные обручи обид стискивают голову, я чувствую себя беспомощным двуногим существом. А учительница биологии говорила, что человек — венец природы. У меня вся надежда на взрослую жизнь. А может, я никогда не буду счастливой, потому что слишком чувствительна к несправедливости? — грустно предположила я, распластавшись на жесткой полосатой дерюжке, расстеленной поверх соломы.
— Что о будущем думать? Хотя бы в теперешней жизни разобраться! Моя мать — сильная, прямая, непреклонная, неприступная женщина. Она одновременно училась, работала и дом вела. Доброй ей некогда быть. Она у нас и за мужчину, и за женщину. Отец газеты читает, а мать рядом плинтуса приколачивает. Ему в голову не приходит помочь ей. Она раньше отца очень любила, берегла. Бабушка рассказывала. Отец, кроме работы, других забот не знал. Много свободного времени имел. Его устраивало, что мама «пашет». Он говорил матери: «Я тебя ревную даже к стулу, на котором сидишь». Любовь так свою выражал, — хмыкнула Рита презрительно. — А как-то зло заявил: «Был бы здоров, так пил, курил и гулял бы!» Мама тогда очень обиделась на него.
— Не знаю, как взрослые понимают слово «ревность», а для меня оно означает, прежде всего, — обиду одного человека на другого, за то, что не ценит, не уважает. Я от бабушки слышала, что ревнивые чаще других изменяют из-за чувства неполноценности и мнительности. Твой отец изменяет матери? — осторожно спросила я.
На лице Риты появилось выражение безысходности и страдания. Я пожалела, что вторглась в запретную область ее переживаний, и заерзала в неловкой попытке сменить тему разговора.
— Да, изменяет, — взяв себя в руки, достаточно спокойно начала свой печальный рассказ Рита. — Я сначала на стороне узнала, но не поверила в убийственные намеки. И только случайная фраза, долетевшая из соседней комнаты, со всей очевидностью открыла мне истинные взаимоотношения между родителями. Известие буквально раздавило меня. Пришибленной стала. Куда делись дружелюбие, рассудительность? С тех пор взяла меня в оборот неотвязная тоска-подруга. Не в моей власти справиться с ней. Не могу ни притормозить, ни избавиться.
Раньше мама редко срывалась при мне, укоряя отца в неверности. Надо отдать ему должное, во время ее «высказываний» отец чувствовал себя неловко, бросал раздраженные взгляды в мою сторону и шипел: «Не время и не место». А по ночам я слышала слезы и ругань. Маму я жалела, но, как это ни кажется странным, не видела в их «разборках» угрозы семье, и только все больше терялась от непроницаемой хмурости отца. Наверное, в силу своего возраста я не могла оценить сложности беды, нависшей над семьей. Когда родители препирались между собой, я плакала, и ночные истории лишь заставляли с напряженным вниманием присматриваться ко всем событиям в доме. Как пишут в старых романах, во мне тогда еще теплилась «тонкая свеча веры» в семью. Мне казалось, что эти ссоры ровным счетом ничего не значат, жизнь наладится, все войдет в привычную колею.
