Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна
— Как сказала бы Ольга Денисовна, моя учительница физики, «это точка «О», в которой сходятся оси моей системы координат. Не мною она поставлена, — родителями». Но из точки отсчета «А» начинается моя сознательная жизнь, где я сама решаю, какова моя дальнейшая линия жизни. Если что-то будет мне мешать, линия может немного отклониться в сторону, но основное направление я обязана держать, раз хочу стать достойным человеком.
— Значит это твой «трактат» о законе всемирного тяготения между людьми я читала? Мне его ребята из вашей школы приносили.
— Я его в шутку на уроке географии сочинила. Но сейчас я говорю о самом важном — о будущем.
— Ты хочешь сказать, что «пьяная» судьба родителей Вовы Петрова не повлияет на его жизнь?
— Если у него, как у родителей, от рождения слабый характер, это совсем не значит, что он пойдет по их «дорожке». Просто ему потребуется больше сил, чем другим, на то, чтобы остаться человеком. Я это точно знаю. У нас есть родственник, который раньше был пьяницей. После женитьбы уже много лет держит себя в руках. Жена помогает.
— Вова не захочет стараться. Он будет плыть по течению и пропадет. Воля у него сильно отстает в росте. У меня, между прочим, тоже, — усмехнулась Лена.
— Раз понимаешь, значит наверстаешь. Бабушка говорила, что с себя надо начинать, со своей головы и своего сердца. Мне, например, безразлично какими были мои первые родители. Я думаю, что главное — поставить перед собой цель и не отступать. Тогда преодолею любые трудности своего характера и сложные жизненные проблемы. Все в жизни не может устроиться само собой. Успеха надо добиваться. А еще, мне кажется, надо всегда помнить: я — хороший человек! И стараться быть хорошим. Ты думаешь, мне всегда хочется учить уроки? Ох, как иногда почитать и погулять охота! Преодолеваю себя. Терплю. Это похоже на игру, где я всегда выигрываю. Когда привыкаешь хорошо учиться, появляется интерес к урокам, желание написать красивое сочинение, быстро решить сложную задачу, узнать что-то такое, о чем не читали твои друзья.
— А как ты думаешь, что лучше для наших ребят: знать или не знать о плохих родителях? — спросила Лена таким тоном, словно этот вопрос ее вовсе не касался.
— По мне — лучше потемки, спасительное неведение. Знай я своих родителей, еще неизвестно, как бы я вела себя с этими. Наверное, всем нам было бы много трудней. Между тем, несмотря на многочисленные трения, я ценю их. Конечно, каждый хочет определенности, чтобы представлять, как жить дальше, чего бояться, на что надеяться. Даже в мелочах неизвестность тяжела. Вот объяснят малышу, что зуб удалять не очень страшно, — и ему уже легче идти на «экзекуцию». А вообще-то, чего философствовать? Чего врать себе? Всем нам нужна хорошая сказка! — с болью в сердце резко завершила я долгие рассуждения.
— За семь лет жизни с родителями Вовка столько гадкого узнал, что другому на всю жизнь хватило бы. Тяжелый груз недетских проблем раздавил его голову, смял мозги. Он до сих пор как зверек, не знаешь, что может выкинуть в следующий момент. И девчонок постоянно домогается, как дурак. Противно смотреть. Я на речке от него еле отбилась. Представляешь, пригрозил мне, чтоб неудовольствие не изображала и помалкивала в тряпочку. Зараза! Шалопутный, с мозгами набекрень! Вечно свербит у него в некотором месте. И все же, наверное, его любила мама, а я свою никогда не видела, только в приятных снах, — тихо сказала Лена, запрокинула голову к верхушкам деревьев и продолжила тоскливо: — Это жгучая тайна. Солонее боли не бывает.
Видно, Лена где-то услышала эту горькую фразу и запомнила, потому что нашлось ей место в изболевшемся сердечке.
— По мне, лучше начинать жизнь с «чистого листа». Переделывать всегда трудней, — сказала я уверенно. — Я об этом даже своим подшефным ребятам на занятиях по лепке говорю. У тебя есть надежда, что мама была хорошая, а у Вовы — нет. Ему хуже, — добавила я.
— Он говорил, что все равно любит ее, — бесцветным голосом произнесла Лена.
— Кого-то надо любить, — тихим эхом откликнулась я. — А почему Вовка только про мать говорит? У него же есть отец.
— Он не приходит к нему. Я никогда ничьих отцов в детдоме не видела.
— Почему?
— Не знаю.
— Странное, грустное наблюдение. Спрошу у Александры Андреевны, в чем тут причина.
— К нам бы твою учительницу!
— Александра Андреевна говорила, что не хватит у нее душевной щедрости на классы, где всем детям постоянно требуется специальный подход. Не по силам ей. Особенные люди должны работать в детдомах, такие как Лидия Ивановна. А у нас Александра Андреевна получает удовлетворение от работы. Представляешь, она сказала, что если не будет чувствовать отдачи от воспитания учеников, то может даже заболеть!
— Воспитывать можно по-разному, — передернула плечами Лена, видно, вспомнив что-то нехорошее.
Потом вздохнула:
— С нами очень сложно.
— Это уж точно! Трудно к нам находить подход даже в мелочах. Мы все такие разные! Я как-то зачиталась, а куры грядку лука разгребли. Мать полтора часа нотацию читала. Лекции у нее длинные и нудные, как зимняя февральская дорога. Я не услышала ничего нового, открыто поглядывала на ходики и тяжело вздыхала о потерянном времени. Ее монологи для меня как постоянно включенное радио, которого уже не замечаешь. Я реагирую только на фразу «а что люди скажут?», потому что она меня бесит. Я знала, что мать права насчет чувства ответственности, понимала бесполезность «лекции», но терпела. «Может, ей надо выговориться», — думала я тогда. Не сумела она ко мне ключик подобрать. В этом и ее, и моя беда. А бабушка дала мне в руки лопату и сказала: «Пересей лук, пожалуйста». И все!! Понимаешь?
— Любишь бабушку?
— Еще бы! Как бы я без нее жила?! От бабушки во мне все доброе, хотя ей самой судьба отказала в счастье. От нее во мне толстовство: всех понять, примирить, простить. Она сказала мне как-то: «Твое всепрощенчество помогает не только тем, кого ты прощаешь, но прежде всего тебе». Вот пойду работать и первым делом куплю ей мягкие теплые бурки на замках. Ноги у нее больные, тяжело ей в солдатских ботинках ходить. В прошлом году я работала в колхозе, но нам заплатили зерном, денег совсем мало дали. Я их матери все до копейки отдала.
— Какие отношения у тебя с братом?
— Хорошие. Мы никогда не ссоримся. Спорить случается. Не выдаем друг друга, выручаем. Работу по дому часто вместе делаем. Правда, он имеет больше свободного времени, к друзьям часто ходит, но я не обижаюсь. Не он командует парадом. Раньше бабушка говорила привычную, набившую мне оскомину фразу: «Он маленький». И я ему во многом безропотно уступала. Теперь он подрос и понимает ситуацию в доме, но не пользуется ею, потому что добрый и порядочный. Он внешне очень спокойный, а душа у него чувствительная и нежная.
— Легко жить, не задумываясь над тем, что хорошо, а что плохо. Твой брат, наверное, быстро и охотно забывает обиды, нанесенные родителями. Думаю, он не зацикливается на них, как мы, — хмыкнула Лена и тут же поинтересовалась: «Домашние дети обсуждают друг с другом поведение родителей?»
— Редко. Как правило, не распространяются. Говорят вроде того: «...А мои сегодня поругались. ...От моей дождешься! Если только тумака! ...Мамка сегодня гостей проводила. Даже вздохнула от радости. Устала. ...А мои годовщину свадьбы отмечали....» Я тоже о своей семье с домашними детьми не делюсь. Много тому причин. Одна из них та, что я не хочу, чтобы мои беды гнетом ложились на чью-то душу. Моя боль, мне ее и нести. Вторая: могут не понять и начнут сплетничать. Не терплю, когда перемалывают косточки чужой беде безразличные или зловредные люди, — ответила я без промедления. И добавила: — У меня с тобой время пролетело минутой, а со стороны, допустим кому-то из домашних, наш разговор может показаться занудным нытьем.
Наговорившись и отогревшись в атмосфере чуткости и взаимопонимания, мы, незаметно для себя замолчали и задумались каждый о своем.
Я хотела поддержать сходившую на нет беседу, как, к крайнему моему неудовольствию, Лена вдруг грубо, но по-дружески, толкнула меня кулаком под ребро и спросила:
