Елена Колина - Через не хочу
Ольга Алексеевна уже сколько-то лет не вспоминала о той истории, а теперь вдруг вспомнилось, и как он сказал ей в свое оправдание «надо же было, чтобы при тебе!..», и «а крепкое сердце надо иметь». Но у него-то, у Андрюши, больное сердце!
Она так явственно представляла, как Андрей Петрович стоит навытяжку перед огромным столом, как мальчишка, у него каменеет лицо, а его бьют словами, как камнями, летят «вон из партии!», «я тебя сгною!»… А у него больное сердце! Как у того, о ком она прежде старалась не вспоминать. «Бедный, бедный», — думала Ольга Алексеевна — о муже, конечно, не о том, с женой, детьми и внуками.
Ольга Алексеевна остро, до спазма, ненавидела человека за огромным столом, первого секретаря горкома, первого секретаря обкома, все равно — того, кто будет кричать ее Андрюше «вон из партии!», она была готова растерзать его, вцепиться, расцарапать, рефлекторно сжимая кулаки, она сама удивлялась своей страсти.
Действительно странно — для человека, понимающего, что такое система. Система, где каждый всегда одновременно подчиненный-жертва и начальник-зверь. Андрей Петрович не виноват в смерти директора завода — так когда-то посчитала Ольга Алексеевна, мудро объяснив себе, что каждый ведет себя соответственно своей на данный момент роли. Но — каждый за себя, и сейчас ей было не до теоретических рассуждений о системе, о ролях. В ней было слишком много природной силы, чтобы бесплодно страдать, чахнуть, ей бы биться за него, вынести его из боя, но — как? И со всей этой силищей она просто ненавидела тех, до кого могла своей ненавистью дотянуться.
Апрель
Истинная жизнь Нины Смирновой
У обеих сестер уже была своя жизнь: Ариша жила как ангел, Алена — как черт, но обе сестры в некотором смысле жили двойной жизнью, а Нинина жизнь была домашняя и школьная, образцово-показательная. Но если у кого-то из сестер Смирновых и была по-настоящему двойная жизнь, то у Нины.
…Этим воскресным утром все: общий долгий завтрак, смешная Аришина торговля «я помою посуду, Алена сделает алгебру, а Нина напишет три чуть разнящихся сочинения по „Войне и миру“», — все располагало к приятной расслабленности. После завтрака Андрей Петрович отправился в кабинет, между Ольгой Алексеевной и девочками это называлось «пусик работает, не будем ему мешать», но пусик, конечно же, после долгого завтрака просто спал. Андрей Петрович спал, но все должны были быть в пределах его досягаемости — по воскресеньям девочкам запрещалось уходить из дома «без уважительной причины».
Алена улеглась на диван в гостиной, но не читала, не разговаривала, в буквальном смысле глядела в потолок, Ариша слонялась вокруг дивана, пытаясь примерить на лежащую Алену новые колготки, попробовать на ней новую французскую тушь или хотя бы пощекотать, и наконец, отчаявшись привлечь ее внимание, отпросилась у Ольги Алексеевны из дома — «на минутку». А Нина сидела над тетрадкой в своей комнате, вернее, в комнате девочек, она так и не научилась считать ее своей, — в тетрадке на первой странице только и было что название сочинения «Образ Наташи Ростовой в романе Л. Н. Толстого „Война и мир“», — грызла ручку и думала: «Что я сделала?»
Ольга Алексеевна ее ненавидит!.. Нина физически чувствовала, как сильно Ольга Алексеевна ее ненавидит, дрожит от ненависти, старается сдержаться, но не может. Не может смотреть на нее, слышать голос, не обращается к ней — но почему?! Почему ее жизнь, давно уже ставшая вполне уютной, вдруг полетела ко всем чертям?.. Все было хорошо, все уже давно было хорошо!..
Зависимое положение потребовало от Нины двух вещей — быть хорошей и быть незаметной. Нина как нельзя лучше отвечала требованию быть хорошей. У нее была прекрасная память, позволявшая ей учиться без блеска, но и без срывов, запоминание фактических сведений давалось ей легче, чем рассуждения, собственных оригинальных суждений она не предъявляла, но никто не считал ее тупой зубрилой-отличницей. Она по-прежнему занималась спортом, правда, фехтование пришлось оставить, для шпаги она выросла слишком крупной, и она перешла в секцию спортивной гимнастики, за год получила второй разряд. Она сменила Алену на посту комсорга класса. У нее оказалась склонность к ничем не вознаграждаемой деятельности — после «прихода на должность» она бесконечно что-то организовывала, не идеологическое, а «для людей». Коллективная подготовка класса к сложной контрольной, поздравление ветеранов с Днем Победы, шефство над старыми школьными учителями, концерт самодеятельности в соседнем детском доме…
В школе Нину называли Родина-мать. Родину — мать придумал Виталик Ростов, и какое-то неочевидное, но глубинное сходство с известным всем суровым лицом с плаката «Родина-мать зовет» было подмечено им довольно тонко. Таню с ее светлыми пружинистыми кудряшками и длинноватым носом с горбинкой, Алену красавицу-глазам больно, Аришу, нежную травинку, не назовешь Родина-мать, а Нина была рослая, крепкая, ладная, приятная, простая.
Нина, конечно, считала себя некрасивой. Алена — вне конкурса, Ариша такая же красавица, но словно убрали резкость, а у нее ни Алениной бешеной яркости, ни Аришиной нежной туманности, ни-че-го! Нина слышала, как удивлялся учитель физкультуры: «Какие разные эти Смирновы: одна секс-бомба, другая вся из себя дворянка, а третья простая, как моя жизнь». Какая жизнь была у физкультурника, бог его знает, но быть как его жизнь показалось Нине определенно неприятным. А что такое «простоватая» — это нос как нос, рот как рот, все обычное?.. Плюс прыщ на носу.
«У нас с тобой большие пальцы одинаково торчат», — утешала ее Ариша, но кто будет всматриваться в большие пальцы! Ариша изящная, тоненькая, как будто струится, а она… деревенская, вот она какая, по сравнению с девочками…
На самом деле все было не так плохо. По детской градации «красавица-симпатичная-обычная-уродина» Нина была обычной, а по мнению Фиры Зельмановны, Нина была как роза: «Она как роза, выросшая на куче мусора, не в обиду ей сказано. Вспомните, какой это был забитый зверек, а теперь… Вы когда-нибудь видели такой общественный темперамент?..» Такого общественного темперамента никто не видел.
Оказалось, что в этой поначалу изумленной Ленинградом поселковой девочке горит такой яркий огонь, такое желание сделать для всех «как лучше», всех осчастливить и организовать, что комсоргом Нина пробыла недолго, ее выбрали секретарем комсомольской организации школы, и тогда ее достижения отметил Андрей Петрович. Так и сказал: «Мы должны отметить твои достижения».
— …Мы должны отметить твои достижения. — Андрей Петрович подмигнул Нине, и — Ольга Алексеевна понимала его с полувзгляда — перед ним мгновенно появилась его любимая граненая стопка. — Ты у нас теперь номенклатура…
Нина улыбнулась, чувствуя, как от напряжения немеют мышцы лица. Напряжение возникало в ней всякий раз, когда Андрей Петрович обращал на нее внимание, когда Нина переставала быть частью «вы, девочки» и оказывалась отдельной Ниной… «Номенклатура», конечно, была шуткой, но в шутке прозвучало кое-что очень Нине дорогое — «ты у нас». У нас!
Когда Нину в одночасье забрали из подмосковного поселка, самым большим для нее шоком была не заморозившая ее своей равнодушной доброжелательностью Ольга Алексеевна и не красивые рослые девочки, одного с ней возраста, но опытней на целую жизнь. Самым большим шоком для Нины было то, что у нее такой отец. Нина твердо знала, как выглядит ее папа. Конечно, она была уже не маленькая и понимала: открытка — это не фотография.
На открытке стояло «Актер В. Лановой». Конечно, она была уже не маленькая и понимала: это актер В. Лановой. Но она изучала открытку целыми днями, а если так долго смотреть, реальность может потеряться, улетучиться, заблудиться навсегда… Уже не маленькая Нина была уверена, что ее папа именно такой: красивый, большеглазый, с высоким лбом, умным тонким лицом. И увидеть вместо красавца Ланового Андрея Петровича!.. Конечно, это был шок. Идеальный образ не то что не вполне соотносился с реальностью, а просто — этого не может быть! Андрей Петрович был похож «на всех дядек из телевизора».
Детское Нинино определение было довольно точным. Андрей Петрович действительно был похож на всех партийных дядек страны. Настолько у Смирнова был смазанный облик, что встреть его Нина вне привычной обстановки квартиры, она могла бы его не узнать. Особенно в зимней одежде: массивная фигура в пальто с бобровым воротником и ондатровой шапке, лицо… ну, глаза — небольшие, ну, нос — картошкой… и запах одеколона.
Кстати о запахах. В Нинином настоящем доме был резкий многокомпонентный запах неустроенного быта — кухни, сортира и помойки, приправленный запахом человеческой грязи, а у Смирновых ничем не пахло, даже продукты, не виданные ею прежде, казалось, не пахли, и эта стерильность, отсутствие запахов поразили ее больше всего. Только Андрей Петрович был другой, живой, от него — пахло. Когда он, сказав «добро пожаловать», приобнял ее, похлопал по плечу, она ощутила его запах — смесь естественного горьковатого запаха крупного мужчины, усталости, папирос, вчерашнего пота. Может быть, кому-то это показалось бы неприятным, но Нине нет. Нина различала добрые и враждебные запахи, его запах был добрым. Но зачем усложнять — добрый запах, злой запах… Чувства ее были несложными: Ольга Алексеевна — чужая тетя, Андрей Петрович, такой важный, большой, строгий, начальник, — чужой дядя.
