Кейт Мортон - Далекие часы

— Я же говорю: все в порядке.

Она выглядела удивленной и уязвленной, и я понимала, что повела себя грубо; но эти ужасные беседы, во время которых я притворялась, что все идет как по маслу, меня утомляли. Несмотря на свое желание раствориться в придуманных историях, я не лгунья и не слишком-то умею изворачиваться. В обычных обстоятельствах как раз было бы уместно сообщить о разрыве с Джейми, но я не могла, поскольку хотела вернуться к Майлдерхерсту и Юнипер Блайт. В любом случае, мужчина за соседним столиком выбрал это мгновение, повернулся и попросил у нас солонку. Я протянула ему солонку, а мама сообщила:

— Я кое-что тебе принесла. — Она достала старый пакет из «Маркс энд Спенсер», сложенный вдвое, чтобы защитить содержимое. — Только не слишком радуйся, — предупредила она, передавая пакет. — Ничего нового там нет.

Открыв пакет и вынув его содержимое, я минуту озадаченно его разглядывала. Люди часто передают мне рукописи, которые считают достойными публикации, но разве можно быть настолько наивной?

— Ты не помнишь?

Мама смотрела на меня, будто я забыла собственное имя.

Я еще раз взглянула на стянутую скобками стопку бумаги, детский рисунок на титульном листе, кривые буквы над ним: «Книга мокрых животных, написанная и иллюстрированная Эдит Берчилл». Между «книга» и «мокрых» была вставлена стрелочка и над ней другим цветом написано «волшебных».

— Ты написала ее. Разве ты не помнишь?

— Помню, — солгала я.

По маминому лицу было ясно: для нее это важно, и к тому же — я провела пальцем по чернильной кляксе, которая осталась в том месте, где ручка лежала между строк слишком долго, — мне хотелось помнить.

— Ты так ею гордилась. — Мама склонила голову и посмотрела на небольшую стопку бумаги в моих руках. — Работала над ней целыми днями, скрючившись на полу под туалетным столиком в гостевой комнате.

Вот это казалось знакомым. Приятное воспоминание о том, как я пряталась в теплом темном месте, всплыло из глубин памяти, и с его возвращением мое тело начало покалывать: запах пыли на круглом коврике, трещина в штукатурке, как раз подходящего размера, чтобы хранить ручку, твердые деревянные половицы под коленями, когда я наблюдала за продвижением солнечного лучика по полу.

— Ты все время трудилась то над одним, то над другим рассказом, марала бумагу в темноте. Порой отец волновался, что ты вырастешь робкой, не заведешь друзей, но нам никак не удавалось притушить твой энтузиазм.

Я помнила, как читала, но не помнила, как писала. Однако мамины слова о моем нежелательном энтузиазме задели струнку в душе. Давно забытые воспоминания о том, как папа скептически качал головой, когда я возвращалась из библиотеки, и за ужином интересовался, почему я равнодушна к полкам с научно-популярными книгами, зачем мне эта волшебная дребедень, почему я не желаю узнавать новое о настоящем мире.

— Я забыла, что писала рассказы, — призналась я, переворачивая книгу и улыбаясь при виде фальшивого издательского логотипа, нарисованного мной на последней странице.

— Что ж. — Мать смахнула случайную крошку со стола. — Неважно. Я подумала, лучше отдать ее тебе. Отец таскает коробки с чердака, вот я и наткнулась на нее. Ни к чему оставлять ее чешуйницам.[20] Мало ли, вдруг у тебя родится дочь, и однажды ты захочешь показать ей эту книгу. — Она выпрямилась на сиденье, и кроличья нора в прошлое закрылась за ее спиной. — Итак, удались выходные? Делала что-нибудь необычное?

Вот оно. Идеальное окно с широко распахнутыми шторами. Я не смогла бы придумать лучшего начала разговора, даже если бы попыталась. Когда я опустила глаза на «Книгу волшебных мокрых животных» у себя в руках — пыльная от времени бумага, отпечатки фломастеров, детская штриховка и цвета, — когда я осознала, что мама хранила ее все это время, что хотела ее сберечь, несмотря на опасения насчет моего бесполезного занятия, что именно сегодня она решила напомнить о части моего прошлого, которую я напрочь забыла, меня охватило внезапное нестерпимое желание поделиться с ней всем, что случилось со мной в Майлдерхерсте. Приятное ощущение, что все устроится наилучшим образом.

— Вообще-то да.

— Неужели? — широко улыбнулась она.

— Нечто очень необычное.

Мое сердце понеслось вскачь; я наблюдала за собой со стороны, гадала, словно балансировала на краю утеса, действительно ли я готова спрыгнуть.

— Я была на экскурсии, — произнес тихий голос, довольно похожий на мой собственный. — По замку Майлдерхерст.

— Ты… что? — Мамины глаза широко распахнулись. — Ты ездила в Майлдерхерст?

Она уставилась на меня, и я кивнула. Она опустила взгляд, потеребила чашку на блюдце, покрутила ее в разные стороны за изящную ручку. Я с осторожным любопытством следила за ней, не ведая, что именно произойдет, но с равным нетерпением и отвращением желая узнать.

Мне нужно было больше верить в мать. Подобно тому как сверкающий рассвет проясняет затянутый облаками горизонт, к ней вернулось чувство собственного достоинства. Она подняла голову, поставила блюдце на место, улыбнулась мне через стол и воскликнула:

— Надо же, замок Майлдерхерст! И как он тебе показался?

— Показался… большим. — Я литературный работник и все же не смогла придумать ничего лучшего. Конечно, я была удивлена безупречным перевоплощением матери. — Как будто из волшебной сказки.

— Значит, ты была на экскурсии? Мне и в голову не приходило, что такое возможно. Вот она, современная мораль. — Мать взмахнула рукой. — Все на продажу.

— Экскурсия была неофициальной, — возразила я. — Меня провела по замку одна из его владелиц. Очень старая леди по имени Персефона Блайт.

— Перси? — Мамин голос чуть дрогнул; единственная крошечная брешь в стене самообладания. — Перси Блайт? Она до сих пор жива?

— Как и все они, мама. Все три. Даже Юнипер, которая прислала тебе письмо.

Мама открыла рот, будто собиралась порассуждать на заданную тему, но когда слов не нашлось, захлопнула рот и поджала губы. Она сложила пальцы на коленях и застыла, бледная, как мраморная статуя. Я тоже застыла; тишина давила на плечи, и это становилось невыносимо.

— В замке было по-настоящему жутко. — Я взяла чайник и заметила, что мои руки дрожат. — Все такое пыльное и тусклое, и видеть, как они втроем сидят в гостиной, три одинокие старушки в огромном старом доме… на мгновение мне показалось, что я попала в кукольный…

— Юнипер… Эди… — Мамин голос был незнакомым и тонким; она кашлянула. — Как она? Как она выглядит?

Я не знала, с чего и начать: с девической радости, неопрятного вида, последней сцены отчаянных обвинений?

— Юнипер была не в себе, — ответила я. — На ней было старомодное платье, и она сообщила мне, что ждет кого-то, мужчину. Леди в фермерском доме, где я остановилась, пояснила, что она нездорова, что сестры приглядывают за ней.

— Она больна?

— Умственно, не физически. Много лет назад ее бросил парень, она так и не оправилась от удара.

— Парень?

— Точнее, жених. Он не явился на встречу, и якобы это свело ее с ума. В прямом смысле.

— Ах, Эди! — Болезненное выражение маминого лица сменилось улыбкой, какую адресуют неуклюжему котенку. — Ты всегда была большой фантазеркой. В реальной жизни так не бывает.

Я ощетинилась; довольно утомительно, когда тебя считают несмышленышем.

— Да, мама, но именно так считают в деревне. Та женщина говорит, что Юнипер всегда была хрупкой, даже в юности.

— Я знала ее, Эди; можешь не рассказывать, какой она была в юности.

Ее отповедь застала меня врасплох.

— Извини, я…

— Нет. — Она прижала ладонь ко лбу и украдкой оглянулась. — Нет, это ты извини. Не понимаю, что на меня нашло. — Она вздохнула и немного неуверенно улыбнулась. — Наверное, это от удивления. Подумать только, они до сих пор живы и по-прежнему в замке. Как… ведь они такие старые. — Она нахмурилась, изображая нешуточный интерес к математической головоломке. — Сестры-близнецы были старыми, еще когда я познакомилась с ними; по крайней мере, казались таковыми.

Не успев прийти в себя от ее вспышки гнева, я осторожно уточнила:

— То есть выглядели старыми? Седыми и морщинистыми?

— Нет. Нет, ничего такого. Это сложно объяснить. Полагаю, в то время им было всего лишь за тридцать, но, конечно, тогда это означало совсем не то, что сейчас. А я была еще ребенком. Дети склонны видеть мир в другом свете, верно?

Мне нечего было ответить, да она и не ждала ответа. Она смотрела на меня, но ее взгляд был затуманенным, словно старомодный экран, на который проецировались изображения.

— Они вели себя скорее как родители, а не сестры, — пояснила она, — в смысле, с Юнипер. Они были намного старше ее, и ее мать умерла, когда она была совсем крохой. Их отец был еще жив, но не принимал особого участия в воспитании дочери.