Вадим Чирков - Ликующий джинн
Кубик принимал гостя. Только-только он вернулся из Варшавы, только успел побывать под душем после дороги и взяться варить кофе, как раздался телефонный звонок.
-С приездом, Виктор Александрович! - услышал он голос, слышанный уже дважды. - Надеюсь, у вас успехи? Другого ведь не может быть - я знаю вашу талантливую кисть. В Польше, я слышал, в это время жарко?
Это был Роман Савельевич, шеф-робот.
-Не мог бы я навестить вас сегодня? - продолжал он. - Знаю, знаю, вам не до меня, вы устали, у вас сотня телефонных звонков, но... У меня к вам не-от-лож-но-е дело. Так потерпите меня с полчаса хотя бы? Ну и ладно, тогда через час я буду у вас...
Кубик успел выпить кофе, сжевать высохший кусок сыра, найденный в холодильнике, немного постоять у окна, чтобы с помощью крыш, видных сверху, осмыслить свое возвращение домой.
Потом раздался резкий - так ему показалось - звонок в прихожей. Кубик отворил дверь и увидел... двух парней, стоявших у лифта. Один из них кивнул ему, оба вошли в лифт, лифт загудел и отправился вниз.
-Это мои ребята, - услышал он голос на пустой площадке. - Еще раз здравствуйте, Виктор Александрович. Можно войти?
Кубик машинально посторонился, почувствовал движение возле себя человека, входящего в прихожую, запах сигарного дыма, которым пропах пиджак, и дорогого одеколона.
-Да, да, - услышал он, - от меня остались только запах и голос. И, кажется, это надолго.
Кубик прошел в гостиную, показал рукой на кресло, не зная, где находится его гость. Но тот увидел его жест, кресло примялось.
-Не буду затевать светскую беседу, - раздался вслед за этим надтреснутый голос, - я пришел к вам пооткровенничать. Вы один знаете подноготную моей истории, может быть, вы знаете ВСЕ, но, в силу разных наших позиций, многого мне не расскажете. У вас есть право утаивать от меня секреты...
Кубик, слыша разговаривающую с ним пустоту, не знал, как себя вести, не знал, что происходит сейчас с его лицом, - ему даже хотелось взглянуть на себя в зеркало, чтобы привести лицо в должное выражение. Но каким должно быть лицо, когда разговариваешь с невидимкой?
-Так что с вами случилось? - спросил он.
-Ваш юный друг сказал, что я доигрался. Кажется, он прав. Я заигрался с невидимостью и доигрался. Может быть, виноват я сам, но меня не оставляет мысль, что это подстроено вами. Что скажете?
-Роман Савельевич, нас со Славиком не было поблизости, когда вы "работали" с невидяйкой.
С кресла послышался тяжелый вздох.
-Ваш приборчик больше не действует. Ни туда, как говорится, ни сюда. Он мертв. А я стал безнадежно невидим.
Славик сказал мне, что другого у вас нет и повторил то, что вы говорили мне о его происхождении. Что он с другой планеты. Мои люди - а это, надо вам сказать, классные специалисты - смотрели его и подтвердили: металл оболочки не наш, экран не поддается анализу, начинка, преломитель - далекие, кажется, от наших самых последних находок. Нам до этого еще шагать и шагать.
Другими словами, выхода у меня пока нет. Так?
Кубик только развел руками. Он стоял перед пустым креслом и разговаривал с ним - и моментами художнику казалось, что он еще не пришел в себя после Варшавы, многих встреч там, после дороги.
Голос из пустого кресла только добавлял ощущения нереальности.
-А теперь я, как и обещал, пооткровенничаю с вами... - кресло заскрипело: невидимый гость искал положение поудобнее.
-Когда я был видимым, у меня были кое-какие цели, вам о них знать необязательно... Но став невидимым - может быть, навсегда, - я потерял былую (армейскую, я ведь бывший военный) четкость мышления, мысли мои стали растекаться, я начал вдруг фантазировать - глупейшее, надо сказать, состояние.
Теперь, фантазирую я, я могу осуществлять самые нелепые человеческие желания. Приглашаю вас улыбнуться... Я могу зайти в апартаменты короля Испании Хуана Карлоса... Могу, взяв в объятия Саддама Хусейна, вывести его, ставшего с моей помощью невидимым, на улицу... Представляете их удивление?.. Проникнуть в любую сокровищницу, насладиться видом богатств, выбрать и унести с собой...
Я могу безнаказанно убивать... кого угодно. Но это против моих правил: убийство вне войны не принесет мне ничего, кроме досады. Хотя, разумеется, кое-кого мне хочется иногда грохнуть...
Право, не знаю, что я могу еще...
Я, должно быть, первый человек, попавший в такую заварушку. Мировые писатели пробовали разобраться в психологии невидимок, которых сами изобрели, но каждый решал их судьбу по-своему и тоже, наверно, мучился догадками.
Один из них - помните, наверно? - предложил невидимке обмотать себя бинтами, надеть маску и перчатки... я примерил к себе этот вариант, он мне не подошел: я не хочу превращаться в огородное чучело!
Скажу вам вот что: мое новое мышление, мышление невидимки, в пути - и я не знаю, какая неожиданная мысль придет мне в голову завтра. Я стал растекаться мыслью, прежде четкой и ясной, как стук винтовочного затвора.
Может быть, я отправлюсь в путешествие, возможно, натворю дел - вы узнаете об этом из телевизионных новостей или из газет. Не исключено, что затихну, не исключено, что покончу с собой. Может быть, покуролесив, я засяду за книгу "Приключения невидимки" - видите, сколько у меня всяких откровенно дурацких желаний?
Я, признаться вам, боюсь своей завтрашней мысли: я могу ведь стать и опасным для человечества. Я могу стать очень крупным злодеем, а злодеи... ну, это другая тема...
Кресло снова заскрипело.
-Я закурю, можно? Дым моей сигары поможет вам получше меня представить, а то, я вижу, вам не по себе.
Раздался щелчок, в котором Кубик узнал зажигалку, он увидел огонек. Невидимость "разрешала" существовать огню. И дыму: тот обогнул нос, чуть задержался на бровях, обрисовал уши... Художнику в самом деле стало легче. А Голос продолжил исповедь:
-Вы еще не догадались, зачем я к вам пришел? И не догадаетесь. Я говорил вам о земных сокровищах, которые я могу теперь видеть и обладать любым из них. Но есть один... "предмет", который я хотел бы видеть больше всего. Больше, чем золото инков, чем алмаз Кохинор, который зовут Горой света, он, как известно, находится в английской короне... Еще не догадались, о чем я?
Больше всего на свете - и это желание не проходит в отличие от других - я сейчас хочу видеть... себя. Нет, не оттого, что я так уж себя люблю... совсем не оттого! Просто я, оказывается, настолько привык к утренним встречам с собой в зеркале ванной комнаты, что не могу без них. И проснувшись, я должен убедиться, что я - вот он. Помятый, старый, морщинистый, но живой. Привык я и к мимолетным встречам, опять же в зеркале, в течение дня, когда проверяю, тот ли я, каким представлялся только что другим - подчиненным, соперникам, товарищам по бизнесу: уверенный, жесткий, умный... Короче, друг мой, мое существование подтверждается, как это ни странно, наличием моего лица в зеркале. И если, моя руки, я вижу вместо него холодный белый кафель туалета - я теряюсь, по мне прокатывается волна ужаса: ГДЕ Я?! Это паникует первобытная часть моего сознания. Она не может смириться с отсутствием рук, плеч, лица... Меня вдруг охватывает слабость, с которой даже я, бывший вояка, не могу справиться. А вслед за слабостью приходят вовсе уж странные мысли и ощущения - все-таки человеческое сознание - достаточно хрупкая вещь...
Повторю вам главное - мое существование подтверждается, как это ни странно, наличием моего лица в зеркале...
Знаете, зачем я к вам пришел?
Кубик все так же стоял напротив пустого кресла и не знал, что сейчас творится с его лицом, как он выглядит; исповедь шефа-робота казалась ему временами бредом сумасшедшего.
-Так знаете, зачем я к вам пришел? К талантливому живописцу, к живописцу, который видел меня совсем недавно и, конечно, запечатлел, выразимся так, мое лицо в своей художнической памяти.
-Да? - спросил, моргая, Кубик. Догадка, однако, была почти уже готова.
-Оказалось, что у меня нет ни одной приличной фотографии - мой бизнес, - слово было как бы кавычках, - не нуждался в них, а портрета я за недосугом так никому и не заказал. Все откладывал. Вы не могли бы написать по памяти мой портрет?
На миг перед Кубиком предстало лицо шефа-робота, какое он видел, когда тот представился ему меценатом. Он увидел его сейчас ясно, до последней морщинки, словно гость на мгновение потерял свою невидимость.
-Пожалуй, я могу это сделать, - сказал он и прикрыл глаза, словно щелкая затвором фотоаппарата, дабы оставить в себе снимок.
-Мое лицо мне необходимо, - настойчиво продолжал Голос. - Напишите его, каким видели: с желтой кожей щек, сетью морщин, тусклыми глазами, шрамом на лбу - я знаю себя, лгать мне не надо. И пусть оно будет жестким - это самое привычное для меня выражение. Я вновь его увижу - и воспряну. Пусть частично, пусть портрет действует только на первобытную часть моего сознания, но я знаю, что, видя свое лицо несколько раз в день, мне будет легче верить в то, что я есть... И в голову тогда не будет лезть всякая чушь...
